- А ты, оказывается, попугай говорящий? - огрызнулась я.
- Ты еврейка?
- Я американка. А была русской.
- Откуда знаешь идиш?
- Проходила в МГУ. Знаешь такое учебное заведение?
Как ни странно, внезапный приступ красноречия обозлил меня еще больше, чем его привычная молчаливость.
- Почему ты грубишь, женщина? - Якоб печально смотрел на меня круглыми черными глазами без ресниц. - Я ведь на много лет старше тебя…
- Потому, что ты увидел во мне живого человека только после того, как узнал, что я еврейка. А до этого я была для тебя просто мебелью. Платяным шкафом…
- А что в этом плохого?
- А что в этом хорошего?
- Я вовсе не смотрел на тебя, как на мебель, - Якоб несколько раз покачал головой и нахмурился. - Понимаешь, здесь бывают разные люди. Так что, мое дело - не задавать лишних вопросов, не навязывать свое общество и следить за тем, чтобы с человеком, который находится под моей опекой, ничего не случилось. Просто я не знал, что ты еврейка, вот и все…
Сказал он это так естественно, что мне вдруг стало неловко. И действительно, чего я разошлась?…
- У тебя красивый идиш, Якоб, - пробормотала я, не зная, как замять неприятный разговор и сделать так, чтобы он поскорее вернулся на свою любимую кухню и в свое естественное состояние.
- Возможно… Но твой намного лучше… - Он неожиданно улыбнулся, от чего круглое, некрасивое лицо Якоба стало еще более уродливым и асимметричным. - Ты словно не разговариваешь, а поешь печальную песню. Так разговаривали в Польше и на Западной Украине…
- Обе мои бабушки с Украины.
- Тогда понятно, - закивал Якоб, и две продольные складки у губ образовали подобие кольца. - Оттуда и язык…
- Но я редко говорю на идиш.
- Почему так?
- Потому, что не с кем.
- А твои бабушки, мама?
- Все умерли.
- А твои дети?
- Якоб, ну, подумай: зачем моим детям идиш? Они ведь американцы…
- Ну да, конечно, - по-стариковски сварливо проворчал Якоб. - Американцы, урожденные еврейкой, родившейся в России, будут говорить и думать по-английски…
- Именно так все и будет, - кивнула я задумчиво. - Скорее всего…
- А кто тогда будет думать так, как мы с тобой?
- Я не знаю, Якоб.
- Почему ты не знаешь?
- Наверное, потому, что я - плохая еврейка.
- Нет, - Якоб покачал головой. - Вовсе не поэтому…
- А почему?
- Просто мир, в котором мы живем, слишком жесток и несправедлив.
- Что ты хочешь этим сказать?
- Во имя денег, ради карьеры люди готовы отказаться от самого дорогого - от своих корней, от памяти…
- Якоб, а ты… израильтянин?
- Да, - он ответил сразу, словно ждал моего вопроса. - С одиннадцати лет.
- Значит, ты родился не в Израиле?
- В Бельгии. В Генте. Слышала про такой город?
Я кивнула.
- Все мои предки жили в Генте, - негромко произнес Якоб, почесал кончик носа и сморщился, словно хотел чихнуть, но в последний момент передумал. - В сорок третьем немцы увезли в концлагерь всю мою семью - отца, мать, бабушку, трех сестер и двух братьев. Больше я их не видел…
- А ты, Якоб?
- Мне тогда было десять лет. Утром мама дала мне несколько франков и отправила в булочную за бейгале…
- За бубликами? - уточнила я по-английски.
- Да, за бубликами. К завтраку… - Якоб грустно улыбнулся. Его круглые глаза вдруг стали снулыми, словно у мертвой рыбы. - К несчастью, по дороге я встретил своего школьного дружка, и он уговорил меня поиграть в футбол. Почти два часа мы с соседскими мальчишками гоняли мяч на пустыре в трех кварталах от дома, потом я вдруг вспомнил, что мама, наверное, уже нервничает и, забыв про бейгале, побежал обратно. Понимаешь, мама не любила, когда мы опаздывали. Но дома уже никого не было…
- А почему к несчастью, Якоб? Ты ведь остался жив…
- Зачем мне эта жизнь? - Якоб передернул плечами, словно ему вдруг стало очень холодно. - Я так и остался один. Понимаешь, женщина, за те два часа, что я играл в футбол, меня лишили всего на свете. Я думаю, было бы справедливо, если бы в то ужасное утром мама никуда меня не посылала…
- Но тогда и тебя убили бы.
- Тогда я разделил бы участь своей семьи.
- Это очень грустно.
- Это справедливо.
- Как ты выбрался из Бельгии?
- Меня тайно переправили в Палестину. Сегодня все вокруг толкуют о французском сопротивлении, бельгийском подполье… Но тогда, в годы войны, очень активно работали еврейские антифашистские организации. Просто об этом почему-то мало пишут… Вместе с парой десятков таких же как я еврейских мальчишек и девчонок, ставших за какие-то несколько часов круглыми сиротами, нас на фелюге переправили через Францию и Испанию в Палестину… Разве мы могли тогда понять, что нам просто спасали жизнь. Впрочем, нет, не просто: нам спасали жизнь, чтобы не исчезла память о том, что с нами сделали…
- И теперь ты мстишь за это, да?
- Нет, никогда! - Якоб несколько раз энергично мотнул головой. - Я не забыл и не простил гибель своей семьи. Но я никому не мщу. Только тем, кто непосредственно виновен в гибели миллионов ни в чем не повинных людей. Они будут наказаны все, сколько бы ни прошло времени. И даже естественная смерть не освободит их там, - Якоб возвел круглые глаза к потолку, - от того, что они сделали. А в остальном… Я не хочу, чтобы ТАКОЕ повторилось. И потому защищаю свою страну, свой народ…
- Но почему во Франции, Якоб?
Очевидно, ирония в моем вопросе все-таки прозвучала, поскольку его черные глаза неожиданно сверкнули яростью:
- Мы никому не позволим больше безнаказанно убивать себя. Нигде! И во Франции тоже…
Блеск в его глазах внезапно потух, и я вновь увидела перед собой молчаливого и невыразительного Якоба.
- Ты когда-нибудь ела ументаш? - без всякой связи с только что прозвучавшим монологом-обвинением, спросил Якоб.
- Конечно, ела! Правда, давно, в детстве…
- А кто готовил? - Якоб допытывался так въедливо, словно ожидал услышать от меня великую тайну. - Твоя мама?
- Нет, бабушка… - Я невольно улыбнулась, вспомнив добрую только ко мне, но невероятно прижимистую и властную по отношении ко всем остальным Софью Абрамовну с ее седыми буклями, маркизетовыми платьями и неизменной красной сумочкой-кошельком, который она прятала под подушкой, укладываясь спать. - Мама никогда не умела печь. Мама вообще ничего толком не умела…
- А у нас дома всегда пекла мама. Моя бабушка вечно ворчала, что у нее ументаш получается намного лучше и вкуснее, а мама только улыбалась и делала все по-своему… Хочешь, я спеку для тебя?
- Неужели ты научился этому в десять лет?
- Нет, этому меня научили в Палестине. В кибуце.
- Ты женат, Якоб?
- Нет.
- И никогда не был женат?
- Никогда.
- Почему?
- Времени не было.
- Разве для этого нужно время?
- Чтобы жениться? - Якоб широко раскрыл свои круглые глаза без ресниц. В этот момент он был точь-в-точь как сова из мультфильма про Винни-Пуха. - Нет, конечно. Время нужно, чтобы создать семью. Время и терпение. А дома я бываю очень редко. И никогда не знаю, вернусь ли на этот раз… Ну, скажи, какая еврейская жена потерпит такого мужа?! - Якоб неожиданно подмигнул, словно признав наконец во мне союзницу. - Да и потом, я уже никогда не избавлюсь от чувства вины перед своей семьей…
- Но их ведь давно нет…
- Придет день, и мы увидим друг друга… - Он упрямо покачала головой, как бы отметая любые возражения. - Так пусть они увидят меня таким, каким оставили - маленьким мальчиком, побежавшим в булочную за бейгале…
На восьмой день моего пребывания на конспиративной квартире внезапно появился Дов - спокойный, ироничный, с непроницаемым лицом-маской, похожим на школьную доску после того, как ее насухо протер дежурный-отличник. Израильтянин усадил меня за круглый стол в гостиной, куда-то исчез на пару минут, потом вернулся с подносом, на котором дымились две чашки черного кофе. Под мышкой у него была зажата зеленая папка. Расставив чашки и положив папку на стол, он сел напротив.
- Плохо выглядите, Вэл.
- Я или Роми Шнайдер?
- Обе.
- Я всегда плохо выгляжу, когда жду, не зная чего.
- Как настроение?
- Если я скажу, что никак, это может помешать?
- Помешать чему?
- Осуществлению наших планов.
- А вы уверены что они есть?
- Я ни в чем не уверена! Но надеюсь, что вы не просто так болтались где-то целую неделю…
- Насколько мне известно, состояние здоровья вашего мужа достаточно стабильно, - произнес Дов, плавно обходя острые углы, уже в самом начале наметившиеся в беседе.
- Да, к счастью.
- И дети ваши тоже в полном порядке.
Дов не спрашивал, он констатировал.
- Да. Насколько это возможно без матери…
Я внимательно взглянула на седого шпиона, на лице которого отражалось абсолютное спокойствие и даже некоторая безмятежность. Так люди, уже взявшие билеты в кино, взирают на длинную очередь, выстроившуюся у кассы - бесстрастно и с некоторым ощущением собственного превосходства.
- А вы бы не могли, Дов, как-нибудь сократить протокольную часть беседы и перейти непосредственно к делу?
- Уже перехожу, - израильтянин понимающе кивнул и вдруг улыбнулся. - Знаете, моя жена, по ее собственным словам, готова убить меня именно за эту черту.
- Передайте своей супруге мои заверения в полной солидарности.
- Итак!.. - Волевое лицо Дова стало серьезным. Настолько неожиданно, что я инстинктивно сжалась в комок. - Сегодня я имею официальные полномочия сделать вам два предложения на выбор. Предложение первое: учитывая ситуацию, в которой вы оказались, государство Израиль, в соответствии с Законом о возвращении, готово предоставить вам, госпожа Вэлэри Спарк, свое гражданство и возможность без всякого риска для собственной безопасности жить вместе со своей семьей на его территории.
- В чем заключается второе предложение?
- Вас что, совсем не заинтересовало первое? - гримаса удивления на смуглом лице Дова показалась мне естественной. Подумав еще с секунду, я поняла, что он не играет. И тогда у меня возникло подозрение, что этот человек поставил перед собой цель любой ценой вывести меня из состояния равновесия.
- Послушайте, Дов!.. - Я даже не думала, как выглядят со стороны мои неимоверные усилия держаться в рамках приличия и не разораться как базарная торговка. - Возможно, внешне я и напоминаю домохозяйку из числа тех советских женщин, которые падают в восторженный обморок, обозревая ассортимент американских супермаркетов. Однако хочу обратить ваше внимание на тот факт, что голова на моих плечах - это не только приспособление для натягивания парика и наклеивания искусственных ресниц!..
- Да с чего вы взяли… - попытался возразить израильтянин, но я уже приняла решение не уступать инициативу в разговоре.
- Я и без вас прекрасно знаю, что по Галахе являюсь стопроцентной еврейкой. Следовательно, если меня хоть как-то могло заинтересовать ваше первое предложение, я бы села в свою машину, поехала в Лос-Анджелес, явилась бы в израильское консульство и через два часа уже имела бы на руках номер своего нового паспорта, с помощью которого и, кстати, с надлежащей охраной, могла вместе с семьей перебраться в Израиль на постоянное место жительства. Согласитесь, при таких возможностях тратиться на поддельный паспорт, изнурительный грим, перелеты через океан и удирание от преследователей с вашим сумасшедшим водителем было бы с моей стороны просто непроходимой тупостью. Я же - хочу еще раз напомнить - явилась не в израильское консульство в Лос-Анджелесе, а на конспиративную квартиру израильской разведки в Париже. Естественно, если вы с Якобом в самом деле те, за кого себя выдаете и не содержите здесь тайный притон для искательниц приключений из-за океана. Улавливаете нюанс, Дов?
Израильтянин молча кивнул. Я удовлетворенно отметила про себя, что монолог произвел на Дова сильное впечатление.
- А если улавливаете, тогда немедленно прекратите изображать из себя эмиссара Сохнута и переходите непосредственно к делу! В противном случае, моя солидарность с вашей женой может принять агрессивные формы. Предупреждаю совершенно серьезно!..
- С таким темпераментом, Вэл, вам бы…
- Дов, у всякого терпения есть предел… - Я понимала, что веду себя бестактно и даже грубо, но нервы уже не выдерживали. - Оставьте в покое мой темперамент, к счастью, мне есть с кем обсудить эту тему. Вам же сейчас имеет прямой смысл изложить мне суть второго предложения. Тем более, что, как мне кажется, вы сами заинтересованы именно в нем…
- Для того, чтобы я мог ввести вас в курс дела - а именно в этом и заключается второе предложение, - мне необходимы кое-какие гарантии… - Дов заговорил подчеркнуто сухо, поняв, очевидно, что я действительно не предрасположена к светской беседе.
- Какие именно гарантии вы имеете в виду?
- Ваша подпись под соответствующим документом.
- Пожалуйста, называйте вещи своими именами, Дов!
- Простите?
- Это вербовка?
- Ну… - Израильтянин на мгновение замялся, после чего пристально посмотрел мне в глаза. - Можно сказать и так.
- И это действительно так необходимо?
- Боюсь, что да, мисс Спарк.
- А просто так?
- Что, "просто так"?
- Ну, просто так, как еврей еврейке, как человек человеку, попавшему в беду, вы не помогаете?
- Как вы совершенно точно подметили, Вэл, я - не эмиссар Сохнута. А вы, соответственно, не в израильском консульстве в Лос-Анджелесе, а на конспиративной квартире Моссада…
- Чем реально грозит мое согласие?
- Кому?
- Естественно, мне.
- О, тут масса возможностей, - хмыкнул Дов, но, перехватив мой взгляд, тут же посерьезнел. - Вы гражданка США, Вэл. Стало быть, перед вами открывается достаточно широкий выбор - от обвинения в шпионаже в пользу иностранного государства до реальной возможности схлопотать пулю в лоб без оглашения приговора. Как говорят в казино, комплект…
- Но ведь вы же с американцами союзники! - воскликнула я, проклиная про себя свое пристрастие к политическим разделам советских и американских газет. - Или это не так?
- Вам что-нибудь говорит имя Джонатан Поллард?
- Да, - кивнула я, сразу же сообразив, куда и с какой целью клонит седой шпион. - Что-нибудь говорит.
- Тем не менее напомню, что этот гражданин США еврейского происхождения сидит в американской тюрьме по обвинению в шпионаже в пользу Израиля. Сидит и не скоро выйдет. Если выйдет вообще. Даже при наличии многолетних и достаточно прочных союзнических обязательств, существующих между двумя государствами. Это же Запад, Вэл! Дружба дружбой, а…
- Дов, но я ведь не Поллард! И вовсе не собираюсь выдавать Израилю ядерные секреты своей страны. О которых, кстати, не имею ни малейшего представления…
- А что вы собираетесь выдавать? - быстро спросил Дов.
Я открыла рот и только потом сообразила, что говорить мне, собственно, нечего.
- Работая на нас, вы так или иначе не застрахованы от ситуации, при которой каким-то образом можете ущемить интересы национальной безопасности США. Или Израиля, - спокойно просвещал меня Дов. - Что, замечу, одинаково плохо для вас.
- Знаете, я что-то с трудом вас понимаю.
- Ничего удивительного, Вэл: пониманию таких вещей обучают много лет. Причем в школе, где просто не подумали поставить для вас парту, мисс Спарк.
- Я хотела бы сформулировать свою роль в этом деле так, как ее вижу я.
- Что ж, попробуйте, - кивнул Дов, не своди с меня пристального взгляда.
- Насколько я понимаю, и вы, и ЦРУ являетесь союзниками в действиях против советской разведки, против КГБ… Я не ошибаюсь?
- По существу, не ошибаетесь.
- Но заблуждаюсь в деталях, да? Вы это хотите сказать?
- Все это просто слова, Вэл… - Я вдруг обратила внимание на его усталое, осунувшееся лицо. - Речь идет о политической разведке. Или о шпионаже - называйте, как вам будет угодно. А в разведке происходят самые разные вещи, которые человеку непосвященному могут показаться полным бредом…
- А поконкретнее нельзя? Специально для ученицы без парты…
- Поконкретнее? - Израильтянин тяжело вздохнул. - Ситуация, определенные конъюнктуры могут обернуться так, что нам будет куда выгоднее сыграть, скажем, на стороне русских, нежели пасовать своим традиционным союзникам…
- Вы говорите страшные вещи, Дов, - пробормотала я.
- Не надо драматизировать! - он поморщился. - К слову сказать, американцы частенько проделывают с нами точно такие же фокусы. Для спецслужб все это - практика, рутинные методы работы. Для вас же, Вэл - предательство, отступничество, нарушение нравственных законов… Понимаете, что я имею ввиду, госпожа Спарк?
- Вот вы уже и заговорили как советский прокурор, - вздохнула я, разглядывая выцветший абажур, желтым парашютом нависший над круглым столом.
- Просто я хочу быть честным с вами. И надеюсь, вы понимаете, что именно я имею в виду…
- Если даже не совсем понимаю, то уж точно догадываюсь, - пробурчала я, пытаясь поконкретнее представить себя идею неотвратимого сотрудничества, которое, тем не менее, было мне необходимо во имя одной, конкретной цели. - А нельзя сделать так, чтобы все мои контакты с вами не были тайной для ЦРУ?
- Как ни крути, это все равно шпионаж! - Дов развел руками. - Откуда в вас такая наивность, Вэл?
- От мамы!.. - Я чувствовала, как все меньше воздуха проникает в мои легкие. Пришлось сделать несколько глубоких вдохов подряд, чтобы справиться с первыми признаками удушья. - Я все-таки, американка… И они меня, как-никак, кое-чему учили… Так что, с моей стороны было бы в высшей степени неблагодарным отвечать им…
- Я понимаю, что вы имеете в виду, - Дов сдержанно кивнул. - Тем не менее, обязан напомнить: в любой операции, которая проводится совместно с союзниками, есть своя секретная часть. В разведке, как, впрочем, и в любви, у каждой стороны на первом месте личные интересы…
- Таким образом, если я вздумаю проявить лояльность к своим нынешним соотечественникам, то…
- Сразу же перестанете быть лояльной по отношению к Израилю, - закончил мою мысль Дов. - И наоборот…
- И ничего сделать нельзя? - я сделал еще одну безуспешную попытку глубоко вздохнуть.
- Боюсь, что так…
В течение минуты я размышляла, а потом приняла решение. Впрочем, если быть до конца откровенной, я приняла его намного раньше. В тот момент, когда окровавленный Юджин медленно валился на меня у входа в бар.
- Допустим, я согласилась. Во имя чего я это делаю?
- Хороший вопрос, - улыбнулся израильтянин. - Кому вы его адресуете? Мне или себе?
- Себе! - Я неосмотрительно резко ткнула себя в грудь указательным пальцем и поморщилась от боли. - Но так, чтобы и вы приняли участие.
- Я внимательно слушаю вас, Вэл.