- Так вот, я делаю это, Дов, по двум причинам. Первая: угроза физической расправы над моей семьей, как выясняется, носит перманентный характер. Срока давности не существует, минувшие годы не в счет, лояльное поведение и личное невмешательство в дела минувших дней никем всерьез не рассматриваются. Короче: до тех пор, пока не будет устранена ПРИЧИНА, по которой я кому-то очень сильно мешаю, мой муж, мои сыновья и я сама будем находиться в постоянной опасности. Меня это не устраивает в принципе! И лишь во имя устранения этой причины я готова принять ваши условия. Но со своей стороны мне бы хотелось иметь хоть какие-нибудь гарантии, подтверждения, что эта цель будет в итоге достигнута. Вы можете дать мне такие гарантии?
- Нет, - Дов покачал головой. - Конечно не могу.
- А что вы можете мне дать?
- Заверения в том, что будут использованы достаточно серьезные возможности и усилия для устранения этой причины.
- Какие именно? Что вы имеете в виду? Каков ваш интерес в этом деле?
- Об этом - только после подписания соответствующего документа, - Дов виновато развел руками. - Хотите изложить вторую причину?
- Да, конечно. Вторая причина - это Мишин и его жена. Хотя, скорее всего, обе они связаны между собой.
- Согласен, - в очередной раз кивнул Дов. - И ответ такой же. Вот, собственно, и все, Вэл. Решайте.
- Я согласна.
- Подумайте хорошо, Вэл.
- А чем, по-вашему, я занималась всю неделю?..
* * *
…После того как под невидимой сенью многострадальной звезды Давида я была формально посвящена в тайный орден рыцарей плаща и кинжала, ничего сверхъестественного не произошло: никто не торопился вручить мне под барабанную дробь почетного караула именной "Узи" с запасным магазином, предложить встречу с шефом Моссада или, на худой конец, поручить конкретное боевое задание. Все было буднично, серо и уныло - в идеальном соответствии с зимней парижской хлябью за окном. Как сказала бы моя непотопляемая подруга, вместо пожелания доброго утра с завтраком в постель - лаконичная записка с напоминанием оплатить жировку за свет.
Поскольку все формальности остались позади, я понимала, что, по всей вероятности, очень скоро покину и этот странный дом, и этот сказочный город, а, вполне возможно, и этот непонятный, враждебный мир, словно склеенный из разных, не стыкующихся фрагментов. Древние мудрецы были абсолютно правы, утверждая, что движение это, собственно, и есть настоящая жизнь. Ибо стоит человеку на какое-то время выпасть из ритма ПРИВЫЧНОГО вращения по замкнутому кругу бытия, как он тут же начинает копаться в себе и задумываться над вещами, смысл которых непостижим по определению - как собственное ухо, которое невозможно укусить, каким бы заманчивым не представлялось это мазохистское желание. Пока я стремительно продвигалась вперед, преодолевая тысячи километров, меняя внешность, самолеты, отели, планы и собеседников, у меня не было времени толком задуматься над очевидной ОБРЕЧЕННОСТЬЮ своих действий и усилий. А потом меня словно раскочегаренный паровоз загнали по запасным путям в тупик и залили топку водой. И когда белый пар иллюзий, шипя и клубясь, полностью растворился в воздухе, а раскаленные угли воображения и надежд превратились в холодный пепел, выводы, сделанные в условиях вынужденной статики, заставили меня содрогнуться.
В подсознании каждого из нас, наверное, живет ничем конкретно не подтвержденная (героические образы Фенимора Купера и Джека Лондона вряд ли можно отнести к разряду жизненных реалий) вера в неограниченные возможности одиночки. Но никогда раньше эти самые возможности, а также право одиночки на выживание в РЕАЛЬНОМ мире, не казались мне такими жалкими, ничтожными и даже уродливыми, как в ту парижскую зиму восемьдесят шестого года, когда стечение обстоятельств, безумный страх и неспособность ждать автобус на остановке, а не переться, не дождавшись, к следующей, занесли меня в странную квартиру с книжным стеллажами, стойким запахом миндального печенья и печально-неусыпным взглядом еврейского иезуита по имени Якоб. Именно здесь я впервые до конца осознала единственное реальное право одиночки: если условия, которые поставила перед тобой жизнь, неприемлемы, а бороться с ними нет сил, надо принять много снотворного, лечь в постель и уснуть. Так крепко, чтобы никто уже не смог тебя разбудить.
Иными словами, никогда не надо унижаться. Надо оставить ИХ с носом. Всех до одного!
Вот с такими здоровыми, конструктивными идеями после очередного исчезновения Дова я методично убивала время, без разбора поглощая творения великих классиков французской литературы на их же родном языке, изредка отделываясь от предложений Якоба "что-нибудь покушать" ударной фразой из лексикона моей покойной бабушки по материнской линии, которая на русском звучит намного пристойнее, чем в идишском оригинале: "Иди в землю и ломай голову!"
Событие, кардинально переменившее мою жизнь на последующие две недели, произошло в самый что ни на есть подходящий момент - когда я в третий раз подряд тупо перечитывала одну и ту же фразу в "Госпоже Бовари", силясь понять, что же, все-таки, хотел сказать автор, и почему вообще именно это творение плодовитого Гюстава Флобера критики назвали краеугольным камнем в развитии французской литературы.
- Господи, какая женщина!..
Я подняла глаза. Передо мной стояла улыбающаяся Паулина - такая же худощавая, подтянутая и неестественная молодая, как когда-то, в другой жизни. Будто специально для этой встречи ей сделали макияж, эффектно одели, привели в идеальный порядок прическу и на восемь лет уложили в морозильную камеру.
- А ты изменилась, Валечка…
- Ничего удивительного, - промямлила я, ошарашенно разглядывая свою бывшую наставницу. - Я же не владею тайной вашего консерванта…
- Хотя по-прежнему хамишь старшим… - замкнув прерванную моей репликой мысль, Паулина с видимым облегчением уселась возле кровати. Ее взгляд выражал неподдельное сочувствие.
- Как мило! Ты стала похожа на Роми Шнайдер, Валечка…
- Действительно, мило, - кивнула я. - Особенно, если учесть, что именно к этому я и стремилась…
- А еще говорят, что американцы не чтут французскую культуру… - Паулина неодобрительно покачала головой.
- О каком почитании вы говорите? - проворчала я. - Американцы даже не догадываются о существовании этой актрисы. Она же не из Голливуда…
На душе у меня творилось что-то странное. В детстве я систематически изводила мать неадекватной реакцией на ее подарки. Стоило маме купить мне в пределах удручающе скромных финансовых возможностей какую-нибудь нехитрую кофточку, чулки или еще какую-нибудь мелочь для девочки-подростка, как я наотрез отказывалась от подарка, утверждая, что мне он не нравится. И чем больше мне хотелось натянуть на себя мамин подарок, тем сволочнее я себя вела, доказывая, что мне все это абсолютно ни к чему. Эту своеобразную черту моего тогда еще не оформившегося характера бабушка Софья Абрамовна четко определяла, как "кусок стервы". Короче, определенная тяга к самоистязанию наметилась во мне еще в раннем детстве. И сейчас, будучи уже совсем взрослой женщиной, я вдруг почувствовала, как торкнулось где-то под сердцем детское желание ни в коем случае не признаваться, что мне приятно видеть эту женщину. И не только не признаваться, но еще и постараться побольнее ужалить ее за это внезапное и труднообъяснимое чувство. Бабушка была права - стервы кусок, да и только…
- Они тебя не очень мучали? - спросила Паулина, окидывая комнату хозяйским взглядом.
- Они кормили меня обещаниями, сентенциями и мясом под сладким соусом. Если мне не изменяет память, бабушка называла это блюдо "эссек флейш". Вы когда-нибудь ели мясо под сладким соусом, Паулина?
- Да, - расслабленно промурлыкала Паулина. - В китайском ресторане.
- Господи, - вздохнула я. - Неужели китайцы тоже чем-то обязаны евреям?
- О чем ты говоришь, Валечка?
- О национальной кухне.
- Ты здорова?
- Сомневаетесь?
- Просто спросила.
- А мне спросить можно?
- Конечно.
- Как вы сюда попали, Паулина?
- Захотела тебя увидеть.
- Вот так вот… Просто увидеть.
- Тебя это удивляет?
- А зачем?
- Чтобы помочь.
- Я вас об этом не просила.
- Естественно, - по фальшивости улыбка Паулины могла бы конкурировать только с моим британским паспортом. - Ты ведь обратилась за помощью к другим людям.
- Меня ОБРАТИЛИ к другим людям.
- А какая разница?
- Я не знала, что это преступление.
- Свобода выбора - один из основных пунктов Билля о правах человека.
- И тем не менее, вам это неприятно, да?
- Точнее, обидно, Валечка.
- Знаете, почему я попросила их, а не вас?
- Теперь уже знаю.
- Стало быть, меня еще не лишили гражданства за измену родине?
- Боже упаси! - Паулина ласково потрепала мое колено. - Позавчера я была у твоего мужа…
- Надеюсь, он не потерял сознание от радости?
- Почему ты злишься, девочка? - Взгляд Паулины выражал неподдельное удивление. - Разве я виновата в том, что ты угодила в очередное дерьмо?
- Юджин не хотел, чтобы вы вмешивались в это. Думаю, у него были на то причины…
- По-твоему, он был прав?
- А вы так не думаете?
- Не будем спорить: это уже прошлое, девочка.
- Не уверена…
- Что еще? - за какую-то долю секунды томный взгляд Паулины стал увесистым, как мокрое березовое полено.
- Я тут недавно подписала одну бумагу…
- Ах, это! - Паулина небрежно махнула рукой. - Я знаю.
- У меня не было выхода, вы понимаете?
- Ты все сделала правильно, Валечка…
- Правильно?!.. - Со злости я отшвырнула творение ни в чем не провинившегося передо мной Гюстава Флобера, приподнялась на локтях, чтобы как следует рассмотреть это мраморное, без единой морщины, лицо Паулины и неожиданно все поняла. - Заставляя меня подписать обязательства о сотрудничестве, они уже знали, что будут работать в контакте с вами, да?
- Естественно, знали, - безмятежно откликнулась Паулина. - Это у них национальная особенность такая - знать все и обо всех. Такие, знаешь ли, непосредственные, носатые и крайне любознательные люди. Надеюсь, я не задела твои национальные чувства?
- Тогда зачем им моя подпись? К чему весь тот ритуал вербовки?
- Так им спокойнее, девочка, - она изящно повела плечом. - И пусть себе…
- Паулина, я чувствую себя обманутой проституткой.
- А я, Валечка, пытаюсь вспомнить хотя бы час своей жизни без этого ощущения.
- Ваш цинизм отвратителен, Паулина!
- В той же степени, что и твой идеализм, Валечка.
- От моего идеализма ничего не осталось! Неужели вы не видите?!..
- У тебя, дорогая моя, как и у всех советских людей, незаживающий комплекс самоуничижения, - вздохнула Паулина и закинула точеную ногу на ногу. - А если вдуматься и не распускать себя, то все ведь не так плохо, как кажется…
- Да что вы говорите?!
- Во-первых, ты все еще жива, что крайне удивительно, учитывая известные мне обстоятельства. Во-вторых, ты по-прежнему красивая и даже эффектная женщина, твой обаяшка-супруг, слава Богу, идет на поправку и в скором времени встанет на ноги. В-третьих, у тебя два прекрасных мальчика, замечательная свекровь…
- Как расценивать ваш монолог, Паулина? Начало психологической обработки перед ответственной операцией?
- Так кто же из нас циничен, милая?
- Почему Моссад обратился к вам? - не обращая внимание на ее подковырки, спросила я. - Они что, не в силах справиться самостоятельно?
- Тот самый случай, когда все наоборот, Валя.
- Хорошо, допустим… - Я почувствовала, как где-то позади, в районе затылка, начинают покалывать мелкие иголочки. - Зачем вам мои семейные проблемы?
- Кого ты имеешь в виду, Валечка, говоря "вам"? - Спокойно уточнила Паулина. - Меня лично или Центральное разведывательное управление США?
- Разве это не одно и то же?
- Я на пенсии уже три года.
- Ну, естественно, - кивнула я. - И Якоб впустил вас на явку Мосада по предъявлении пенсионной книжки.
- Я подписала временный контракт с фирмой… - Паулина в очередной раз изящно повела плечом. Ей наверняка кто-то сказал, что этот жест придает особую пикантность. - Так что, пенсионной книжки не потребовалось.
- Соскучились по работе?
- В гробу я ее видела! - в случае необходимости Паулина очень эффектно вкрапливала в свой вычурный лексикон потомственной аристократки уличные выражения.
- Застойный тромбофлебит? Финансовые проблемы? Адреналин перестал поступать в распухшие от артрита конечности?
- Не старайся быть хамкой больше, чем есть…
- Простите меня… - В тот момент я в самом деле ощутила нечто похожее на угрызения совести. В конце концов, в свое время эта экстравагантная дама не сделала мне ничего плохого и даже многому научила. - Просто я провела две замечательных недели в Париже, Паулина. И теперь точно знаю: когда Хемингуэй сочинял в кафе "Праздник, который всегда с тобой", он, к сожалению, имел в виду не меня…
- Кстати, ты можешь вернуться в Штаты.
- Даже несмотря на письменное обязательство работать на израильскую разведку?
- Даже невзирая на это, - с невозмутимым видом кивнула Паулина. - Мы полностью в курсе дела, девочка.
- Имеете право раздавать индульгенции заблудшим?
- К сожалению, не всем.
- Вы не обидитесь, если я откажусь?
- Я была бы очень удивлена, если бы ты согласилась.
- Просто меня как-то не греет перспектива дрожать от страха в кругу семьи.
- А дрожать от страха в одиночестве? - Тонкая, ВЫВЕРЕННАЯ бровь Паулины заговорщически изогнулась мусульманским полумесяцем. - Такая перспектива тебя, значит, греет?..
- Если им нужна я - пусть берут… - К тому моменту меня настолько вымотали неопределенность, пережитый страх и встреча с Паулиной, что я действительно была готова на все. - А дрожу я при этом от страха, ненависти или вожделения - это уже не принципиально. Верно, Паулина?
- Ты вызываешь во мне странные чувства, Валечка…
- Плавный переход от психологии к шоковой терапии, - пробормотала я.
- Не будь похожа на моток колючей проволоки!.. - Паулина бережно разгладила едва заметные морщины на юбке и подняла голову. - Расслабься, Валечка и попробуй поверить мне. Тем более, что когда-то у тебя это получалось… Я, дорогая моя, потратила несколько суток, чтобы проанализировать ситуацию и прийти к кое-каким выводам. Для пенсионерки по возрасту столь значительные умственные и физические усилия даром не проходят - так что, разрешаю тебе оценить степень моего личного участия в твоей судьбе. Но прежде, чем я поделюсь своими соображениями, ты, Валечка, должна знать: годы, которые я проработала в ЦРУ, были лучшими. Самыми лучшими в моей жизни. Собственно, это и была настоящая жизнь. Однако возвращение в Лэнгли после тридцати восьми лет полноценного существования равносильно надеждам на хоть какой-то секс с полным импотентом…
- Но вы, тем не менее, вернулись, - вставила я.
- Да, вернулась, - флегматично кивнула Паулина.
- И почему же?
- Главным образом, из-за тебя, дорогая…
- Что вы сказали? - мне показалось, что я ослышалась. - Вы вернулись в ЦРУ из-за меня?!..
Ощущение было такое, словно кто-то сзади огрел меня поленом по голове. У меня даже в ушах зазвенело.
- Я понимаю, - продолжала Паулина, деликатно не замечая моей реакции, - что ты, Валечка, в силу особенностей характера, природной склочности и подверженности стрессам, скорее всего, воспримешь это признание с точностью до наоборот. Но меня это не смущает. Скажу больше: мне абсолютно все равно, поверишь ты мне сейчас или нет. И знаешь, почему? Когда я поняла, по какой именно причине согласилась - пусть даже временно - вернуться в контору, то сама была потрясена до глубины души. Причем куда больше, чем ты сейчас…
- Даже так…
- Представь себе! Знаешь, всю жизнь я минировала подступы к себе…
- Вот уж никогда бы не поверила, что, в детстве вы были недотрогой, - сварливо пробурчала я…
4
Рим. Международный аэропорт Фьюмичино.
Февраль 1986 года
Полный отчет о своей командировке Сергей передал наутро через связного из римской резидентуры, а уже в два часа дня был в международном аэропорту Фьюмичино, где зарегистрировал билет на рейс Рим-Москва-Токио авикомпании "Джал". Он возвращался домой по шведскому паспорту - тому самому, с которым въехал в Италию восемь дней назад. Пройдя без осложнений таможенный досмотр, Сергей расположился в широком кресле первого класса у окна огромного "Боинга-747", где ему предстояло провести три с половиной часа полета до Москвы…
Понимая всю серьезность а, возможно, и непоправимость допущенной накануне ошибки, Сергей, бессмысленно разглядывая нагромождение бело-розовых облаков за иллюминатором, пытался просчитать вероятную реакцию своего начальства. Он был достаточно опытен в подобного рода делах, чтобы не понимать: за те несколько часов, что он проведет во вспученном брюхе "Джамбо", в Москве, в кабинете на четвертом этаже, будет решена его судьба. Сергей не переставая клял себя за слабость, допущенную минувшей ночью. Тем не менее, анализируя ситуацию безжалостно, не делая себе никаких скидок, он продолжал считать, что принял единственно правильное решение.
Сейчас Сергей уже по-иному оценивал слова генерала Карпени, сказанные перед командировкой в Рим: "Дело, Сережа, непростое, очень рискованное и я бы даже сказал щепетильное… Можешь отказаться - винить не стану". Сегодня, пережив страшную ночь в отеле "Кларет", он, конечно, даже не задумываясь, отказался бы от задания. Но тогда, в Москве, его подкупил УРОВЕНЬ доверия руководства: благодаря такому заданию он, словно слепец, намертво вцепившийся в плечо поводыря, оказывался в круге вопросов, относящихся к разряду наиболее охраняемых государственных тайн. Такого рода знание открывало перед избранными счастливчиками в Первом главном управлении КГБ запредельную власть над людьми и событиями. От открывавшихся перспектив в служебной карьере по-настоящему захватывал дух. И он, не медля ни секунды, рявкнул: "Спасибо за доверие, товарищ генерал!.."
"Зачем Карпеня посвятил меня в детали, которые сам же запретил использовать? - думал Сергей, не отрывая от иллюминатора бессмысленный взгляд. - Зачем он вообще назвал мне имя этого итальянского урода? Если бы я не знал, кто на самом деле является руководителем "Красных бригад", то, возможно, не дернулся и не допустил бы эту ошибку… Ну да, конечно: и отправился бы на тот свет с репутацией оперативного сотрудника, до конца выполнившего свой профессиональный долг…"
"А, может, и не отправился, - скрипучий голос генерала Карпени прозвучал так отчетливо, где-то возле самого уха, словно старый генерал сидел в соседнем кресле и возвращался вместе с ним домой, в Москву. - Кто бы тебя тронул, сопляк в майорских погонах? Кто вообще отважится поднять хвост на парламентера КГБ? Они тебя испытывали, Серега! Макаронники устроили тебе самую обычную проверку. Брали на понт, понимаешь? Надо было выдержать и не сломаться. А у тебя от страха яйца до колен опустились. Ты не выдержал проверки, майор!.."