* * *
- Без приглашения нельзя, - с решительным жестом категорически заявил распорядитель у главного входа в Фолькстеатр на Шванеталерштрассе.
Циммерман кивнул Фельдеру и тот достал удостоверение.
- Мы по службе!
- Это совсем другое дело, - распорядитель тут же сменил тон. Кивнул своему тут же примчавшемуся коллеге и оба вытянулись едва ли не по стойке "смирно", моментально вжившись в роль ярых помощников органов закона и порядка.
- Какие будут указания?
- Вы знаете оберкельнера Хартвайлера? - спросил Циммерман.
Разумеется, они его знали.
- Попросите его прийти сюда, только как можно незаметнее. Можете сказать, что с ним хочет говорить комиссар Циммерман.
Распорядитель шустро взбежал по лестнице, и через несколько минут из толпы гостей вынырнул оберкельнер, приятельски протянув Циммерману руку. Ведь несколько лет назад Хартвайлера, заподозренного в соучастии в афере с самоубийством, комиссар уберег от ареста, который мог погубить тому репутацию.
- Чем могу служить, герр Циммерман?
- Можете сообщить мне что-нибудь о некоей фрау Хорстман? Зовут ее Хельга. Вы ее знаете?
- Разумеется, - подтвердил оберкельнер. - Отлично знаю. Она не из тех, кого можно не заметить.
- Можете рассказать подробнее? - настаивал комиссар. - Нас интересует любая мелочь.
Хартвайлер охотно изложил свою несколько специфическую характеристику:
- Ну, если говорить о привычках этой дамы… Фрау Хорстман понимает толк в хороших винах. Не имеет привычки пить всякую шипучку, всегда требует настоящее шампанское, обожает "Дом Рейнар", "Бланк де Бланкс", последнее время - "брют" урожая 1964 года, то есть лучшие марки. И цена соответствующая…
- А кто за них платит?
- Тот, кто ее сопровождает, разумеется. На этом балу, например, - один господин из газеты, который взял на себя опеку над ней.
- То есть это не всегда ее муж?
- Как правило, нет, герр комиссар. И обычно оплата ее угощения идет за счет какого-нибудь издательства.
- Кто может меня информировать подробнее?
- Кельнер, обслуживающий ее стол. Постараюсь, чтобы он немедленно был в вашем распоряжении.
В золоченой ложе Фолькстеатра восседал директор издательства "Мюнхенского утреннего курьера" Тириш. Склонившись к плечу совладельца газеты Анатоля Шмельца, он доверительно шепнул:
- В зале и банкир Шрейфогель.
- Я его видел, и мы уже раскланялись.
- Представь себе, он хочет говорить с тобой. Мне сообщил это один из его людей. Такая беседа может для нас оказаться весьма важной и многообещающей.
- Ах, этот Шрейфогель, - развел руками Шмельц, которому было ясно, что банкир снова навлечет неприятности. - Мы и так уже сделали для него более чем достаточно. И о многом умолчали, а ему все мало. Может, мы слишком охотно идем навстречу?
- Но это все мелочи по сравнению с тем, что грозит теперь, - объяснял Тириш, который в финансовых вопросах разбирался гораздо лучше, чем Шмельц, хотя и изображал человека с художественными наклонностями и интересами.
- Ты пойми, мы - фирма, располагающая миллионным капиталом, но Шрейфогеля оценивают в несколько миллиардов. Это один из богатейших людей в Федеративной республике, и вот теперь на него задуман удар - разумеется, слева.
- Уж не от Вардайнера ли? - навострил уши Шмельц.
- Не исключено, - подтвердил Тириш, - но как бы там ни было, мне кажется, самое время нам занять четкую позицию. Нам - то есть нашей газете и твоей редакции.
- Ты же не думаешь, что мы открыто выступим за Шрейфогеля? - Шмельц, видимо, вспомнил о морали - редчайший случай.
- Это несерьезно, ей-богу. Только вспомни про его аферы с покупкой земельных участков, сомнительные обстоятельства с выплатой компенсации и труднообъяснимые доходы с государственных заказов, которые он получал с явной помощью высших должностных лиц…
- Ерунда все это! Ничего из этого нельзя убедительно доказать!
- Но Хорстман считает…
- Не принимай его слишком всерьез, - решительно заявил Тириш. - Тут годятся только факты, А для нас важно одно: если мы хотим победить Вардайнера, нам нужны кредиты. И на льготных условиях. Такие нам может предложить только банкир Шрейфогель. Это тебе ясно?
Шмельц лишь на миг замялся, потом кивнул.
- В конце концов, - заявил он, словно открыв в этот миг новую святую истину, - это точно совпадает с нашей линией. Мы не можем допустить, чтобы всякие там марксисты-социалисты прижали нас к стене. Они способны только разрушать, но не созидать…
Тут он имел в виду не только Петера Вардайнера, но и Хайнца Хорстмана и всех подобно мыслящих и действующих. Тириш с радостью отметил, как быстро Шмельц сориентировался.
- У тебя удивительная способность постоянно учиться, - выразил он ему свое восхищение.
* * *
Циммерман с Фельдером все еще торчали в вестибюле театра. Они уже сдали пальто в гардероб, ибо накал праздника проникал и сюда. И Бог знает в какой раз этой ночью снова ждали. На этот раз ждать пришлось долга, пока наконец не появились Хартвайлер с кельнером, каким-то Барнаскони родом из Варезе.
- Мы ждем уже двенадцать минут тридцать секунд, - констатировал Фельдер.
К счастью, оказалось, что Барнаскони было что им сообщить.
- Ну разумеется, я знаю фрау Хорстман. Она частый гость на балах. Сегодня сидит за одним из заказанных столиков, что я обслуживаю.
- Весь вечер? - спросил Циммерман.
- Не сказал бы, она куда-то отлучалась.
- Надолго?
- На час, может быть, и больше.
- В этом нет ничего особенного, - авторитетно пояснил оберкельнер Хартвайлер. - Здесь практически никто не сидит весь вечер на месте. Наоборот, все двигаются, танцуют, переходят в соседние залы, в бар, кофейню, курительный салон, подвальчик с белыми колбасами и пивом и так далее.
- И кто ее сопровождал? - спросил Циммерман.
- Кто-то из газетчиков, - услужливо сообщил Серджио Барнаскони. - Счет он подписал "Воллер" или что-то в этом роде.
- Видимо, это Вольрих, - заметил Хартвайлер. - Он какой-то начальник в издательстве, его подписи для нас достаточно. Чем еще мы можем помочь?
- Попросите фрау Хорстман прийти к нам, если она вдруг появится.
* * *
Петер Вардайнер, совладелец и главный редактор "Мюнхенских вечерних вестей", главного конкурента "Утреннего курьера", закончил неизбежный и обязательный танец с женой. Теперь они, усталые, сидели в своей ложе вместе с издателем Бургхаузеном.
Бургхаузен был человеком заметным, настоящим символом Баварии. Крупный, веселый, энергичный, напоминающий мужские портреты эпохи барокко, привыкший во всех ситуациях высказываться ясно и прямо. Теперь же голос его звучал довольно озабоченно:
- Милый мой Вардайнер, вы не слишком круто берете? Со Шмельцем нужно держать ухо востро.
- Того, что я знаю, достаточно, - заверил его Вардайнер, поглаживая руку жены. - И к тому же я знаю то, чего не знает Шмельц и о чем он даже подумать не может, что я это знаю.
- И что тогда?
- У меня в руках материал, который сразит его наповал. И любого из конкурентов заодно.
- Вы в этом уверены?
- Абсолютно, - заверил Вардайнер. - Один из его людей хочет работать на нас.
- Боюсь, я знаю, кого вы имеете в виду. Разумеется, Хорстмана. - Бургхаузен всплеснул руками. - Послушайте, вам не кажется, что этот молодой человек не слишком разборчив в средствах? И не переоцениваете ли вы его?
- Ни в коем случае. Этот парень может быть очень опасен, - уверил его Вардайнер, - особенно для людей, которые понятия об этом не имеют.
* * *
- Вы хотели поговорить со мной? - спросила Хельга Хорстман, появившись с Хартвайлером в холле. Голос ее звучал недовольно и небрежно. Оберкельнер представил ей Циммермана и Фельдера и тут же исчез.
Хельге Хорстман на вид было лет тридцать, тщательно ухоженная внешность, темно-бронзовые, заботливо уложенные волосы и в довершение всего - темно-синие глаза и полные капризные алые губы. Одетая в прилегающее ярко-красное бархатное платье, она походила на картинку из модного журнала для высшего общества.
- Что вам от меня надо?
- Прежде всего, - вежливо начал Циммерман, - мы хотели бы получить кое-какую информацию, - и кивнул Фельдеру.
Тот полез в свою черную папку за удостоверением личности в прозрачном пакетике. Показал его фрау Хорстман лицевой стороной с фотографией.
- Вам знаком этот документ?
- Ну да, это удостоверение моего мужа, - удивленно подтвердила Хельга Хорстман. - Что он натворил?
Комиссар в это время почти не обращал внимания на разговор. Прищурившись, он рассматривал окружающую обстановку: гардеробы, двери в туалет, застекленные витрины, столы с сувенирами и толпы людей повсюду.
Фельдер задал очередной вопрос:
- Сегодня ваш муж выглядел, как на фото?
- Это старый снимок, - Хельга Хорстман явно недоумевала, - но он почти не изменился, по крайней мере внешне.
Постепенно беспокойство ее нарастало, и она не выдержала:
- Что все это значит? С ним что-то случилось?
- К сожалению, да, - вмешался Циммерман, - и мне придется попросить вас поехать с нами.
- Пожалуйста, скажите мне правду, - неожиданно энергично потребовала Хельга.
- Мы имеем основания полагать, что ваш муж мертв, - сдержанно ответил Циммерман. - Вероятно, его сбила машина, но пока мы не могли точно опознать тело.
- Так я и знала, - бесцветным голосом сказала она. - Когда-нибудь это должно было случиться.
Банкир и финансист Шрейфогель направился прямо к ложе Шмельца. Тот, еще под впечатлением разговора с Тиришем, вскочил, делая приветственные жесты. Его полное вспотевшее лицо сияло от удовольствия при мысли о том, что все увидят, как его почтил своим визитом один из богатейших людей Федеративной республики. Господи Боже, какой успех!
А ведь когда-то, в тридцатые годы, он безуспешно скитался со своими стихами по редакциям в Берлине, Мюнхене, Кельне, и даже Штутгарте и Франкфурте, и никому не был нужен, никто не принимал его всерьез. Тогда на литературном олимпе были люди вроде Кестнера, Рингельнаца и Меринга. Конкуренты, которых поддерживала Веймарская республика и которые не давали Анатолю Шмельцу возможности роста. Исключением был один из редакторов "Дрезденского обозревателя", который тогда пророчески посулил ему: "Милый Шмельц, вы, к сожалению, талант. Вы не из этих изнеженных творцов декадентской литературы. У вас хватит ума понять, как события будут развиваться дальше. На это и ставьте".
Совет этот Шмельц принял к действию, когда в дальнейшем пытался добиться места редактора. Он опубликовал свой труд по теме "Райнер Мария Рильке" и получил степень доктора философии.
Один из тогдашних руководителей партийной печати, склонявшийся к мысли предоставить Шмельцу желанное место редактора, с нескрываемой снисходительностью объяснил ему: "Все это прекрасно, доктор Шмельц, но как вы собираетесь использовать вашего Рильке сегодня, когда настали времена стали и бетона? Лучше, если вы о нем сразу забудете".
- Я был тогда потрясен до глубины души, - рассказывал теперь Анатоль Шмельц, - но попытался со свойственным мне оптимизмом сблизить Рильке и его мировоззрение с идеями Гитлера, или, говоря точнее, поднять гитлеризм до духовных высот Рильке. Потому я и поступил в редакцию "Берлинской вечерней газеты" редактором отдела фельетонов. Мои статьи о литературе, кино и театре высоко оценивали и люди, стоявшие в интеллектуальной оппозиции режиму. "Господи, - говорили мне тогда коллеги и друзья, опасавшиеся за меня, - зачем ты рискуешь, Анатоль?" Короче, я принадлежал к оппозиционной духовной элите тех лет, жил в атмосфере бесконечных подозрений, слежки, работал в невообразимых условиях. Но почему же я так упорно держался за место? Только для того, чтобы не допустить гораздо худшего! Это многие подтверждали, и не раз. Уважаемый деятель церкви был свидетелем глубины моего потрясения, когда я узнал о концлагерях. И в нацистском приветствии я поднимал руку только тогда, когда рядом были шептуны и доносчики, - и с неизменным отвращением.
Мало кто приветствовал послевоенные перемены с таким восторгом, как я, и я сразу стал гораздо отчетливее других выражать свои глубокие демократические воззрения. Основанная мною газета, как бы ни пытался отрицать это Вардайнер, имеет большие заслуги в распространении прогрессивных христианских, социальных, либеральных, а при необходимости и консервативных идей. Мои заслуги были оценены по достоинству и заслужили всеобщее признание. И этот успех не запятнать всей грязи, которую изливает на меня Вардайнер.
* * *
Циммерман терпеливо следил, как Хельга Хорстман у гардероба неторопливо надевает шубу, приводит в порядок сумочку и тщательно проверяет в зеркале, как она выглядит.
Кивнул Фельдеру. Тот снова блеснул талантом угадывать любые движения мысли своего шефа и понимать, что от него требуется. Не дав сказать ни слова, согласился:
- А я тогда останусь здесь.
- Можете развлекаться хоть до утра, разумеется, без излишних расходов.
Фельдер кивнул.
- Моей главной задачей на остаток ночи будет проверить алиби фрау Хорстман и ее спутника, герра Вольриха.
- Не делайте никаких преждевременных выводов, - посоветовал комиссар. - Смотрите и слушайте, и прежде всего собирайте информацию. Я вам пришлю ассистента фон Готу. Тот все равно торчит в управлении без дела.
Инспектор Фельдер сумел не показать своей реакции и на это решение. Ассистент фон Гота, Константин Эммануэль, был среди криминалистов "белой вороной". Он любил поговорить о поэзии, о гоночных автомобилях, одевался по последней моде. Профессию криминалиста воспринимал как своеобразное хобби. И спокойно мог себе это позволить, ибо был достаточно обеспечен.
- Этот парень, - продолжал Циммерман, - отлично себя чувствует в так называемом высшем обществе - и в вашей ситуации это следует использовать. Но прошу - ничего не предпринимать! Подождите, пока я вернусь.
Он шагнул к фрау Хорстман, которая, казалось, наконец управилась со своей внешностью и заявила, что готова ехать.
- Я бы вам советовал приготовиться к не совсем приятному зрелищу, - сказал комиссар.
* * *
Банкир Шрейфогель тем временем зашел в ложу Анатоля Шмельца. Крепкое рукопожатие, сердечные мины, обоюдные улыбки.
Шрейфогель:
- Не могу сегодня не сказать вам несколько добрых слов. Мне кажется, ваша позиция, полная достоинства, понимания и человечности, в настоящее время не имеет равных в нашей печати.
Шмельц (скромно):
- Я неустанно забочусь об этом, герр Шрейфогель.
Шрейфогель:
- Знаете, я всегда был за гармоничное сотрудничество и взаимопонимание. Но к тем, кто достиг успеха, всегда испытывают зависть, враждебность и недоброжелательство.
Шмельц:
- Что вы, этого быть не может!
Шрейфогель:
- Знаете, уважаемый герр Шмельц, я этого не могу понять, но, к сожалению, факт, что в нашей столь демократичной стране в последнее время публично порицаются такие фундаментальные принципы, как творческие способности и созидательная активность индивидуума.
Шмельц (грустно):
- К сожалению, должен согласиться, это имеет место.
Шрейфогель:
- Приходится смириться с тем, что у нас существуют экстремисты, которые пытаются всеми средствами подрывать принципы нашей демократии, обеспечивающие свободу мышления и действий. Но ведь нельзя пассивно наблюдать, как некоторые официальные органы печати подыгрывают этим антидемократическим акциям, буквально популяризируют их, тем самым оказывая прямую и непрямую поддержку.
Шмельц:
- Полностью с вами согласен. Эти люди способны на любое насилие, не останавливаясь даже перед убийствами. И тем самым убивают нашу демократию. К таким мы в нашей газете всегда занимаем непримиримую позицию.
Шрейфогель:
- Знаю, вы человек сильной воли, не какой-нибудь репортер-авантюрист, вроде… но я не буду упоминать Вардайнера. Но и вы не застрахованы от опасности, что среди ваших людей не появится черная овца, почему бы это ни произошло - глупость, погоня за модой или желание повысить свою ставку.
Шмельц:
- Если вы имеете в виду нашего главного репортера…
Шрейфогель:
- Вы, как всегда, правы, герр Шмельц. Этот человек в последнее время предпринял невероятные усилия, чтобы получить данные о моих делах, заказах, поставках и различных деловых операциях. Понятно, мне нечего бояться, но в случае попытки раздуть вокруг меня скандал, служащий неким закулисным целям, я буду вынужден…
Этот Хорстман, - решительно перебил его Анатоль Шмельц, - для нашей газеты практически человек конченый.