* * *
Из заметок Карла Гольднера, литератора и журналиста.
"Нынешняя ярмарка тщеславия вначале катилась по наезженной колее: сбор - поглощение в огромных количествах закусок и напитков - торжественные речи - снова выпивка - вступительный танец - выступление артистов с сенсационным номером (на этот раз был африканский балет). Появление короля и королевы бала с их гофмейстером и свитой - и наконец снова пьянство на полные обороты. Но главной сенсацией нынешнего журналистского бала было присутствие Шрейфогеля. Мало кто знает, что этот банковский воротила, владелец замка и собиратель картин, обычно избегает официальных торжеств. Чтобы нарушить эту привычку и заглянуть именно сюда, нужен был важный повод. Десятки пар глаз неотрывно следили за каждым его шагом.
А когда Шрейфогель встретился со Шмельцем, для Петера Вардайнера зазвучал колокол тревоги. Каждый, не исключая меня, в эту минуту понял, что эти двое готовят какой-то заговор, последствия которого непредсказуемы. Петер Вардайнер при виде этого даже забыл о жене, сидящей рядом, а этого прекрасная фрау Сузанна не выносила. В душе я наслаждался, представляя, какое это может иметь развитие. Но еще понятия не имел о крупнейшей сенсации бала: что среди гостей находятся люди из криминальной полиции, которые понемногу просачивались из холла в главный зал".
* * *
К этому времени Хайнц Хорстман перестал быть человеком и превратился в предмет, предназначенный для изучения судебно-медицинским экспертом.
Когда комиссар Циммерман с фрау Хорстман около двух часов ночи добрались до отдела судмедэкспертизы на улице Петтенкофера, их провели прямо к начальнику.
Профессор Лобнер приветствовал Циммермана с сердечностью старого коллеги. Он был маленьким толстячком, чей могучий череп покрывала растрепанная грива седых волос. Быстрые голубые глаза сияли.
- Дорогой Циммерман, я не мог упустить случая поработать вместе с вами.
- Мы полагаем, что погибший стал жертвой дорожного происшествия, - комиссар сразу перешел к делу.
- Знаете, я всегда чувствовал непреодолимое отвращение к автомобилям, - заявил профессор, - по-моему, это просто орудия убийства, за их рулями сидят тысячи потенциальных убийц. И этот случай только подтверждает мою точку зрения. Уже первый осмотр трупа…
- Дама, которую я сопровождаю, - предостерег Циммерман, - находится в близких отношениях с покойным, профессор.
- Понимаю, - Лобнер рассеянно взглянул на Хельгу Хорстман, стоявшую позади. - Вы хотите произвести опознание? Это можно. Лицо почти не пострадало, если не считать нескольких синяков и ссадин.
- Вы готовы? - спросил Циммерман.
Хельга Хорстман кивнула и, двигаясь как манекен, направилась к операционному столу, над которым профессор включил целую гроздь рефлекторов. Под белым покрывалом вырисовывалось тело Хорстмана. Циммерман открыл голову покойного.
Хельга вздрогнула.
- Господи, - сказала она, - все то время, что я жила с ним, я чувствовала, что произойдет нечто подобное.
- Значит, это он, - констатировал Циммерман.
- Я хочу уйти, - воскликнула женщина и, задыхаясь, пробормотала: - Я не могу его видеть.
Глава II
Бал прессы свою вершину уже миновал. Но переход от праздничного настроения к пьяному отупению мог занять еще несколько часов. Ассистент фон Гота с видом знатока просвещал Фельдера:
- Знаете, баварцы, по существу, так и остались деревенщиной. Это видно по тому, как они пьют. Постоянно кичатся своим умением пить и накачиваются до предела. И питье все время перемежают едой, так что можно подумать, что их пресловутая ливерная и белая колбасы были выдуманы лишь для того, чтобы можно было лить в себя баварское пиво ведрами.
Фельдер слушал фон Готу спокойно: все прекрасно знали, что он всегда старался быть не только тенью Циммермана, но и его копией. В эту минуту, однако, его занимало нечто иное: тот факт, что Хельга Хорстман и ее спутник Вольрих больше часа, причем в критическое время между 22.15 и 23.45, когда произошло убийство Хорстмана, уходили с бала.
- Кто он, собственно, такой, этот Вольрих? - спросил Фельдер ассистента фон Готу.
А тот, пользуясь богатым знанием жизни верхушки общества, разразился информацией:
- Вольрих Вальдемар, в войну рядовой войск ПВО, в начале 1946 года поступил в издательство рекламным агентом. Быстро проявил свои разносторонние способности. Был замечен начальством и быстро пробился на руководящий пост. Знает все обо всех и во всех подробностях. Снисходителен к слабостям людей, от которых ему что-то нужно, например, можно упомянуть нескольких министров и влиятельных политических лидеров. Говорят, у него нюх на миллионные махинации. Так что он, несомненно, далеко пойдет.
- Но я о нем никогда не слышал и никогда не встречал ни слова в рубриках светской хроники.
- Знаете, уважаемый коллега, - пояснил фон Гота, - эти светские сплетни ценят только люди, которым по глупости и тщеславию хочется внешнего блеска и славы. Те, кто правит из-за кулис, не хотят, чтобы о них писали в газетах. Напротив, боятся, чтобы это не повредило их бизнесу.
- Вы имеете в виду людей такого типа, как Шрейфогель? - спросил Фельдер, заказывая себе двойной "эспрессо".
А фон Гота продолжал блистать информацией:
- Шрейфогель, Эммануил Август Людвиг. Обширные земельные владения, владелец крупного банковского дома, любимая резиденция - замок в Верхней Баварии. Кроме того, поместье на Лазурном берегу, Тессине, последнее время и в Испании. Живет нелюдимо. Не держит ни гоночного автомобиля, ни личного самолета, ни даже яхты. Состоит в административных советах нескольких крупных пивоварен, трех транспортных фирм и нескольких отелей. Личное состояние оценивается в миллиарды…
- Не старайтесь, коллега, тем самым напомнить мне о моей зарплате, - попытался кисло пошутить Фельдер.
- Могу угостить вас еще чашечкой кофе? - предложил фон Гота. - Боюсь, эта ночь будет очень долгой, особенно если наш шеф, как мне кажется, обожает ночную работу. Не знаете, кстати, почему?
- Попытайтесь сообразить сами, раз считаете уместным отыскивать слабые места нашего "старого льва". Но, предупреждаю вас, Циммерман этого не любит.
* * *
- Я должен вас предостеречь, - озабоченно сказал Бургхаузен, подходя к Петеру Вардайнеру. Тот был за столом один, жена только что исчезла с известным критиком Фюрстом в толпе танцующих.
- Перед чем? - небрежно бросил Вардайнер.
- Шрейфогель, - многозначительно шепнул Бургхаузен.
Вардайнер хохотнул.
- Но, Господи, даже с миллиардом в кармане нельзя купить все на свете!
- Вы не умеете считать, - констатировал озабоченный Бургхаузен.
- Это по вашей части.
- И вы недостаточно осторожны. Слишком увлекаетесь, часто не думая о том, чего нам это будет стоить. Эти ваши провокационные нападки на Шмельца… Зачем нам это надо?
Вардайнер следил за своей женой, мелькавшей в лучах прожекторов. Двигаясь с непринужденной элегантностью, та счастливо улыбалась.
- Анатоль Шмельц уже сотворил столько зла, что с этим пора кончать.
- Прошу вас, Вардайнер, мы уже столько лет работаем вместе, к обоюдному удовольствию, но никогда еще здесь одна газета не нападала в открытую на другую, даже между строк.
- Значит, мы нарушим эту традицию.
- Вам нужно как следует подумать, - испуганно взмолился Бургхаузен. - Добром это не кончится.
* * *
- Надеюсь, я вам не помешал? - спросил комиссар Циммерман, успевший вернуться в театр. Испытующе оглядел подчиненных. - Как кофе? Вы уже закончили все дела?
- Всего-то по чашечке, - пытался убедить его фон Гота, - к тому же это отчасти входит в наши служебные обязанности. Могу я угостить вас, комиссар?
- Я мог бы это истолковать как попытку подкупа непосредственного начальника, - проворчал Циммерман, но к вашему случаю, коллега, это не подходит. У вас больше денег, чем когда-нибудь вы сможете заработать у нас. А меня нельзя подкупить никогда и ничем. Потому - двойную порцию.
Когда Циммерман пригубил кофе, Фельдер, как бы мимоходом, его спросил:
- Это Хорстман?
Циммерман кивнул.
- Жена опознала его. Кажется, на нее это очень подействовало. Пришлось передать ее под опеку нашей сотруднице.
Всем было понятно, что означает эта забота Циммермана. Теперь Хельга Хорстман под охраной и заодно под присмотром. В ближайшее время им будет известно о каждом ее шаге.
- А что имеете мне сообщить вы? - продолжал Циммерман.
Ассистент фон Гота поспешил удовлетворить любопытство шефа:
- Хорстман как главный репортер "Мюнхенского утреннего курьера" подчинялся непосредственно шеф-редактору Шмельцу. Но ответственность за издание газеты несет Вольрих. Он большой приятель как Хорстмана, так и особенно его жены. За издательство в целом отвечает директор Тириш.
- Все поименованные в данный момент восседают в так называемом колбасном подвальчике, - добавил Фельдер.
Циммерман отодвинул чашку в сторону.
- Ладно, пойдем посмотрим на них поближе. Разрешаю вам внеплановые расходы - по литру пива, но выпить только половину. И к нему - белой колбасы сколько душе угодно, но не больше семи кусочков!
* * *
Из дневника отставного сотрудника криминальной полиции Келлера.
"В ту ночь меня беспокоило поведение моего пса, который не находил себе места, и отсутствие обычного звонка от Циммермана. Я позвонил ему сам и узнал, что Циммерман расследует гибель какого-то журналиста, что к делу он подключил всех свободных сотрудников своего отдела и что сам он в Фолькстеатре.
Значит, не случайно я в тот вечер занимался проблемой пар, замешанных в уголовных преступлениях. Но, собственно, что такое случай?
В своей работе я сосредоточился на такой проблеме: пара людей в уголовном деле может выступать прежде всего в связке преступник - жертва, и эта связь основана на полной противоположности их позиций. Но есть ведь пары, стоящие на одной позиции, - пары преступников, например, мать - сын или реже отец - дочь. Зато преступления с участием супружеских пар выступают в невероятном множестве вариантов. И в этих преступных парах обычно сильна зависимость одного партнера от другого. Источником такой зависимости может быть телесное или душевное порабощение’одного другим, проблемы их совместной жизни, взаимная преданность и даже преклонение.
И интересно, что в отношениях любой преступной пары скрывается такое напряжение, часто проявляющееся в болезненной тяге уничтожения себя самого и партнера. И почти то же оказалось мотивом и движущей силой всех событий в этой проклятой истории".
* * *
Наблюдения и догадки, высказанные чуть позднее журналистом и литератором Карлом Гольднером:
"Картина в колбасном подвальчике походила на вторжение. Люди из "Утреннего курьера" образовали замкнутую компанию за одним из столиков. У другого, где сидел и я, компания была смешанная. Вошедшая троица выглядела чертовски решительно, отчасти потому, что один из них словно только что вышел со сборища сливок общества, а второй показался мне вылитым нашим профсоюзником. Он остался на страже у входа.
А тот, который их всех привел, был крупным мужчиной с испытующим холодным взглядом. Это была первая моя встреча с Циммерманом и, как оказалось, не последняя. После одной из них я даже угодил за решетку, правда, после следующей вышел оттуда.
- Начнем с Вольриха, - услышал я слова Циммермана, и звучали они достаточно грозно.
Ассистент фон Гота деликатно и незаметно пригласил Вальдемара Вольриха за стол Циммермана. Присутствующие вряд ли что-то заметили.
- Вы знаете Хорстмана, не так ли? - спросил напрямую Циммерман, едва успел Вольрих присесть рядом.
- Да, разумеется.
- И его жену тоже?
- И ее, - согласился Вольрих, но тут же запротестовал: - Послушайте, это что, допрос? Со мной это не пройдет, в уголовном кодексе я разбираюсь не хуже вас.
- А откуда такие удивительные познания, смею спросить?
- Я некоторое время был репортером уголовной хроники, - сообщил Вольрих. - Меня вы на лопатки не положите, комиссар Циммерман.
- У меня и в мыслях такого не было, - спокойно сказал комиссар, выведя этим Вольриха из себя. - Наоборот, ваши знания пойдут только на пользу нашей беседе. Тем лучше вы поймете, что означает смерть человека. Тем более насильственная. Что вы на это скажете?
- Смерть? - севшим голосом повторил Вольрих. Лицо его покрыла восковая бледность. Излишества этого вечера явно даром не прошли, он сразу потерял всю спесь. - О ком вы?
- Это вы знаете не хуже меня, - неумолимо отрезал Циммерман. - Мой коллега фон Гота с удовольствием побеседует с вами подробнее. А я пока вас оставлю".
* * *
Примечание ассистента фон Готы:
"В ту ночь в театре я походил на щенка, которого неожиданно бросили в воду. До последнего времени моя служба в полиции состояла в пассивном следовании инструкциям и точном исполнении приказов. Но все изменилось, когда я угодил в лапы "старого льва". Видимо, внимание Циммермана на меня обратил начальник полиции нравов Кребс. Тот, между прочим, выглядит как последняя дешевка, но в своем деле равных ему нет. Это признает и Циммерман. В один прекрасный день комиссар вызвал меня к себе в кабинет и целый час расспрашивал о моей биографии, интересах, политических взглядах, знании дактилоскопии, тактики ареста, методах и типичных ошибках расследования, наркотиках, поисках улик, расследовании убийств и так далее и тому подобное. Наконец сказал прямо: "Если хотите, можете работать со мной"".
* * *
К этой истории кое-что добавил и Фельдер:
"Фон Гота был, можно сказать, одним из подопытных кроликов комиссара Циммермана. Мой шеф имеет привычку вначале выяснить, есть ли у каждого сотрудника вообще способности к работе криминалиста, и потом при первом удобном случай доверить самостоятельное задание.
Еще сегодня передо мной стоит - и признаюсь, что вспоминаю я об этом с некоторым злорадством, - потрясенный взгляд фон Готы тогда, в Фолькстеатре, когда Циммерман оставил его один на один с Вольрихом. Судя по тому, что нам тогда было известно, Вольрих мог быть не только важным свидетелем, но, возможно, и одним из подозреваемых. И если бы фон Гота наделал с ним серьезных ошибок, то под угрозой оказалось бы не расследование Циммермана, а прежде всего карьера его самого".
Казалось, Циммерман собрался заняться Анатолем Шмельцем. Но прежде чем он до того добрался, там появился некий Хесслер, Ганс, он же Гансик. Этот Гансик позднее доставил нам немало неприятностей.
- Герр доктор, - начал Ганс Хесслер, жилистый невысокий мужчина лет сорока пяти, - позвольте предупредить вас, что уже три.
- Ну ладно, ладно, - барственно протянул Шмельц, с трудом поднявшись и жестом потушив протесты собутыльников.
- Пора, господа, дела зовут!
- И как их зовут на этот раз? - попытался пошутить кто-то, но тут же умолк.
Шмельц продолжал красоваться:
- Заставлять ждать моего верного Гансика - это, господа, против моих правил.
Шмельц всегда сам верил тому, что говорил. О том, что Ганс Хесслер, его шофер, наперсник и личный слуга, ждал уже почти шесть часов, он и не думал.
- Так что пора кончать, друзья мои.
- Но мне вам придется уделить еще несколько минут, - весьма безапелляционно прозвучало у него за спиной.
Шмельц, опершись о кресло, повернулся в сторону человека с решительным голосом. Вид спокойного лица с проницательными глазами почему-то вдруг пробудил в нем защитный инстинкт.
- А вы, вообще, кто такой?
Циммерман молча показал ему документы. Шмельц, взглянув на них, многозначительно усмехнулся.
- Долго меня это не задержит, Гансик.
- Тогда я подожду еще. Машина стоит на Шванталерштрассе, у выхода из киноклуба, - и Гансик Хесслер, по-военному повернувшись кругом, вышел.
- Да, на него можно положиться, - констатировал Шмельц. - Таких сегодня днем с огнем не найти.
* * *
Анатоль Шмельц и Ганс Хесслер впервые встретились в Милане летом 1947 года. Тогда Западная Германия была потрясена вестью о катастрофическом наводнении, постигшем Северную Италию: затопленные деревни, огромные убытки, человеческие жертвы. Соседние страны слали в Италию помощь.
Тогдашние американские власти в Мюнхене предоставили самолет. Не для доставки пищи, одежды и лекарств, а для журналистов, чтобы мобилизовать общественность.
Анатоль Шмельц участвовал в этом полете. Но не как репортер - эта участь выпала Вольриху, уже работавшему к тому времени в газете Шмельца. Нет, он хотел своим участием продемонстрировать публике свои гуманистические убеждения.
Между прочим, там был и Гольднер, без которого нигде не обходилось.
Полет над затопленными районами был ужасен. Рев моторов, переходящие из рук в руки бутылки виски, лица, пытающиеся изображать участие и печаль… А внизу - поля, покрытые бурой массой воды, уносимые потоком коровы, овцы, собаки…
Как утверждает Гольднер, Шмельц совсем расчувствовался.
Наконец они сели в Милане, потрясенные, но не исчерпавшие сил - они ведь были мужчинами! Вышли из самолета, размяли ноги, и один из них - Вольрих - начал тут же узнавать, где ближайший бордель.
Вот что рассказывал позднее сам Анатоль Шмельц:
"Я собирался осмотреть Миланский собор, но мои коллеги буквально затащили меня в переулок неподалеку от "Ла Скала", где был один из многих миланских "домов любви". Остальные уже были внутри, а я все колебался - не слишком хотелось. Оглядевшись, словно ища, чтобы кто-то помог мне решиться, я заметил у входа человека, смотревшего на меня с надеждой и ожиданием.
Он сказал: "Так хотелось бы… но я не могу себе этого позволить…"
Сказал по-немецки, откровенно и доверчиво. Ну я и пригласил его пойти со мной.
Это была первая моя встреча с Гансом Хесслером, который с тех пор остался при мне, благодарный, преданный и все понимающий. И до сегодняшнего дня никогда не обманул моего доверия".