* * *
Служебный автомобиль Циммермана остановился во дворе полицайпрезидиума, где еще светилось несколько окон.
- Можете пока набросать на бумаге первую оценку событий, - сказал комиссар Фельдеру, - только самое важное. Я скоро приду.
Фельдер поспешил к себе, на третий этаж. Когда Циммерман сообщил дежурному о своем возвращении, было уже четверть шестого.
- Ну, на сегодня все? - спросил тот.
- Еще нет.
- На девять часов советник Хедрих назначил совещание всего руководства.
- Значит, у меня почти четыре часа, - сказал Циммерман, - посплю в кабинете.
Дежурный заглянул в свои заметки.
- Комиссар Кребс хотел бы не откладывая поговорить с вами. Он поручил мне сообщить, когда вернетесь.
- Ну ладно, позвоните ему.
Через несколько минут комиссар Кребс уже стучал в дверь кабинета своего приятеля Циммермана. Стук в дверь был слабостью Кребса, остальные в полицайпрезидиуме давно забыли о таких церемониях. Войдя, увидел Циммермана за столом, с ним рядом Фельдера, и оба уставились в бумаги.
- Входи, входи, - пригласил хозяин Кребса, - не извиняйся, что помешал, а то мы никогда не встретимся.
- После такой ночи у тебя еще хорошее настроение! - с завистью негромко заметил Кребс, усаживаясь в жесткое кресло для допрашиваемых. - Возможно, это потому, что ты имеешь дело с чистой публикой.
- Эти аргументы мне слишком знакомы, - Циммерман отодвинул лежавший перед ним лист бумаги. - Я слышу их каждый раз, когда тебе хочется излить свои горести. В чем дело на этот раз?
- Я только хотел бы напомнить, что убийство, как ни жестоко это звучит, - событие ясное и однозначное. В моей работе все обстоит иначе. Чем я занимаюсь, с чем вожусь? Сперма, моча, фекалии, развратные и извращенные типы, часто дети… Люди, которые изнасилованы, растлены, унижены до конца жизни.
- Ну давай же, Конрад, переходи к делу.
Кребс воздел свои руки, словно извиняясь за свои слова.
- Этой ночью мы вместе с отделом по борьбе с наркотиками провели несколько рейдов. По окрестностям Центрального вокзала и по некоторым местам в Швабинге. И набрали пеструю компанию обычных типов - пьяных, накурившихся, наколовшихся наркотиками. До потери сознания. Весьма прискорбное зрелище, если хочешь знать мое мнение.
- И кто был среди них? - взорвался Циммерман. - Скажи мне, наконец!
- Твой сын Манфред.
- И что ты с ним сделал? - спросил Циммерман с закрытыми глазами. - Надрал задницу?
- Я не его отец, - ответил Кребс.
- Но друг его отца, который вправе делать все, что сочтет нужным. Если я надеру ему задницу как отец, он сочтет это злоупотреблением родительским авторитетом. Вот ты и мог бы как друг помочь в этой ситуации.
- Знаешь, я часто испытываю бессилие, - тихо признался Конрад Кребс. - Нам бы в этом случае нужно действовать как врачам, помогающим найти верный путь заблудшим, или вроде судей, ищущих причины и мотивы неправедного поведения, - только не как представителям власти и организаторам репрессий.
- Но если еще и мы начнем играть в гуманизм, - жестко отрезал Циммерман, - все пропало! Прошу, забудь, что ты поймал сына своего друга. Ты арестовал человека, который нарушил закон!
- Иногда люди вроде тебя нагоняют на меня страх, - сказал Кребс. - Я боюсь жить и работать среди тех, кто считает холодное и безжалостное исполнение законов единственным смыслом своей деятельности. Но в твоем случае я в это не верю и, пока ты не докажешь обратное, верить не буду.
* * *
- Ну, наконец я сказал ему все, что хотел, - удовлетворенно заметил Петер Вардайнер.
Сузанна глубже погрузилась в мягкое сиденье автомобиля, в котором муж вез ее по ночному городу. Уклончиво заметила:
- Не увлекайся, Петер. Какой-то Шмельц этого не стоит.
- Ты что, хочешь сказать, что его надо пощадить?
Сузанна улыбнулась.
- Ты пощади себя. Зачем ты снова тратишь на него столько сил? Надеюсь, не из-за меня?
- Личные дела тут совершенно ни при чем. Это одна из возможностей очистить нашу сферу деятельности от людей, не знающих, что такое честь, и не способных создать что бы то ни было на благо людям, хотя бы тем, чтобы очистить нашу жизнь от разных безобразий или поставить перед обществом позитивные цели.
- Но все это слова, - она звонко рассмеялась. - И кто тебе поверит?
- Дело вовсе не в том, что случилось или не случилось до нашей женитьбы!
- А ты никогда и не спрашивал, - с улыбкой сказала она. - Спроси, и я тебе отвечу.
- Да меня это просто не интересует, - уж слишком яростно он убеждал ее, - и нет причин, чтобы интересовало. Наш брак основан на обоюдном понимании и уважении, на взаимно уважаемой свободе - и это привело нас к нынешней гармонии отношений.
- Ты был бы еще увереннее, - попробовала еще раз Сузанна, - если бы знал, что было в действительности между мною и Шмельцем.
- Нет, - строго отрезал он. - Личная жизнь Шмельца меня не занимает. Как человек он мне отвратителен. И говорю тебе: он ничего не стоит не только как человек, но и как журналист. Это аморальный, безответственный и бездарный тип, просто беспринципный выскочка.
- Прошу тебя, Петер, - нежно сказала она, - не ищи ты себе приключений! Я могу предложить тебе кое-что получше.
Три интермеццо между Сузанной и Анатолем из тех времен, когда Сузанна еще не стала фрау Вардайнер.
1. Кафе в центре города на Зонненштрассе, 1961. Говорит Анатоль Шмельц:
- Кое-кто, фроляйн Бендер, обратил мое внимание на вас, и я позволил себе пригласить вас сюда. Ваша статья о строительных премьерах в столице была великолепна. Ясна по мысли и хорошо читалась. Вы хотели бы сотрудничать со мной, точнее говоря, с моей газетой, которую мы собираемся расширить?
2. Ночной клуб в Швабинге, Оккамштрассе, 1962. Снова говорит Анатоль Шмельц:
- Детка, вы просто талант! Думаю, Вардайнер просто не способен это оценить. А я, напротив, рад поддержать ваши исключительные способности. Готов предложить вам контракт и, если хотите, аванс в несколько тысяч марок, почему бы и нет?
3. Опять кафе в центре города, на Зонненштрассе, 1963.
Шмельц:
- Говоришь, Вардайнер хочет на тебе жениться? Но, милая моя, разве ты не знаешь, что он уже женат? Ладно, разумеется, я тоже, но ведь это совсем иное, я муж только на бумаге. Говоришь, он хочет развестись? Но если и так, он же запрет тебя в четырех стенах, и ты будешь жить в тени его честолюбия. Это я могу, моя милая, быть великодушным и предложить тебе совершенно независимую жизнь. С собственной квартирой, длительным контрактом и возможностью командировок за границу. Ведь это то, о чем ты мечтаешь.
Сузанна:
- Но жениться на мне ты не хочешь?
Анатоль:
- Это ничего не дало бы ни мне, ни тебе. Ты же знаешь, мы живем в католическом городе, и здесь господствуют вполне определенные нравы. Втихую можешь делать все что хочешь, только не противопоставляй себя общепринятой морали и официальным взглядам. Решившийся на развод - человек конченый. Кардинал, к примеру, никогда его не примет.
Сузанна:
- Петеру Вардайнеру на это наплевать, и мне тоже!
Анатоль:
- Ну и поступай как знаешь! Но я тебя предупреждаю, когда-нибудь ты мне заплатишь за это, чем угодно клянусь!
* * *
- Что мне больше всего не нравится в вашей работе, - жаловался Кребс Циммерману, - никогда невозможно предсказать, куда зайдет следствие.
- Но никто от нас этого и не требует. Мы собираем факты и доказательства, невзирая на личности. Начни мы играть в судьбу - тут и конец.
Было уже шесть утра. Они все еще сидели лицом к лицу. Понемногу светало. Но старые криминалисты вроде Кребса с Циммерманом привыкли преодолевать усталость, которая у прочих отнимала желание и способность продолжать работу.
- А как насчет человеческих слабостей? - спросил Кребс.
- Хватит уже теории, - взмолился Циммерман, - скажи мне лучше, что было с Манфредом?
- Он нам попался в одном заведении на Гетештрассе, которое именуется "Техас-Джо". Сидел там в компании пяти-шести сверстников.
- Девушек тоже?
- Нет, - казалось, Кребс особо подчеркнул это "нет".
- Был пьян?
- Нет. - Казалось, Кребс сожалеет, что и на этот вопрос не может ответить "да". - Это могло бы весьма упростить дело.
- В чем тогда дело? Наркотики?
- И тут могу тебя успокоить, Мартин. Но лишь отчасти. Они действительно курили марихуану. Все вместе. Но, как ты знаешь, есть инструкция, что нельзя привлечь к ответственности за "джойнт", когда сигарета ходит по кругу. К чему бы это привело?
- Так ты его не задержал и не отправил на экспертизу к врачу?
Кребс медленно покачал головой, так что очки едва не спали с носа.
- Я Манфреда послал домой. И все. И я ни в чем его не обвинял и не читал ему мораль. Полагаю, ты этим дома сам займешься.
- Но вот когда, когда? Я не могу попасть домой уже неделю!
* * *
- Милый Гансик, - сказал Анатоль Шмельц, без сил упав на сиденье машины, - поехали домой.
- С удовольствием, герр доктор. - Ганс Хесслер, его шофер, телохранитель и наперсник, заколебался. - Скажите только куда?
Для доктора Шмельца, совладельца и шеф-редактора "Мюнхенского утреннего курьера" в то время только в Баварии было три "дома".
1. Вилла у озера Аммер - владение его законной супруги Генриетты. Там в его распоряжении был садовый домик с сауной, бассейн с подогревом и кабинет.
2. Квартира в городе, неподалеку от Фрауенкирхе, записанная на приятельницу, которая в то время была на вершине его благосклонности. Там, на третьем этаже, его всегда ждало, как он любил говорить "убежище", состоявшее из кабинета, кухни и спальни. Спальня была отделана шелком в новокитайском стиле.
3. Деревенская гостиница с трактиром возле Вольрафтхаузена, принадлежавшая его былой любовнице минувших лет, которой до сих пор он великодушно помогал. Его былая любовь растила внебрачную дочь шестнадцати лет, но к той Анатоль Шмельц испытывал почти отцовские чувства. Здесь для него всегда была готова комната номер один.
Была еще и Греция, где жила Мария, не устававшая уверять, что в их приморской вилле она нетерпеливо ждет лишь его. Он отвечал ей столь же страстными письмами и телеграммами - за счет издательства, разумеется. Но этот вариант не входил в расчет из-за большого расстояния.
И к сожалению, то же относилось и к Кармен, когда-то обожаемой мадридской танцовщице, ныне хозяйке бара в Торремолинос. Это заведение благодарный Анатоль Шмельц тоже по привычка щедро финансировал.
И еще… еще…
- Все это так утомительно, Гансик, - жаловался Шмельц, усталый и скукожившийся от удара судьбы.
- Никто вас не понимает, - участливо уверял его Хесслер. - Не ценят вашу доброту, злоупотребляют великодушием. И я тоже грешен…
- Если меня кто и понимает, так это ты, Гансик. За это я тебе очень благодарен. И не забуду этого, ты же знаешь.
От слов таких Гансик засиял как рождественская елка, мчась по Штахусштрассе к Ленбашу, выдавил:
- Ну хоть от этого мы избавились.
Шмельц задумчиво кивнул, не посчитав нужным что-нибудь добавить. Только похлопав своего шофера по плечу, спросил:
- Я до смерти устал, как думаешь, куда бы заехать?
- В "Грандотель" на Максимилианштрассе, - предложил Хесслер. - Ведь там для вас всегда зарезервирован номер, и это ближе всего.
- Гансик, - вздохнул Шмельц, - что бы я без тебя делал?
Вполне возможно, был бы в исправительном заведении, или, скорее, в лечебнице, а может, и в сенаторском кресле.
Но ничего, еще все впереди.
Глава III
Бал прессы в Мюнхене обычно проходил в пятницу, когда для большинства работников газет рабочая неделя кончалась, и продолжался до субботнего утра. Только тогда его участники устало расползались по постелям, и по возможности не в одиночку.
В субботу до обеда, разумеется, найти их было невозможно даже полиции. Поэтому криминалисты получили время заняться своими делами. К ним относилось и обычное совещание руководителей подразделений в полицай-президиуме. Началось оно ровно в девять, и руководил им советник Хедрих.
Его кабинет походил на большую тюремную камеру, переполненную людьми, теснившимися вдоль стен, у окон и двери. Всего было человек двадцать, и не всем досталось место. Начальник восседал за письменным столом, справа от него Циммерман - убийства, слева Кребс - полиция нравов, рядом Веглебен - грабежи и разбой, Шандауэр - мошенничество и подлоги, Залыхер - наркотики, Коморски - служба розыска, Хубер - главный вокзал и окрестности.
Начальники подразделений докладывали о текущих делах. Преобладали кражи, которые, как обычно, составляли половину всех случаев. Потом следовал весь обычный набор: девять ограблений, на этот раз одно со смертельным исходом, восемнадцать драк, из них две полиции ликвидировать не удалось - в первом случае схватились торговцы наркотиками, в другом сводили счеты две банды подростков. Обе произошли в районе вокзала, между Шиллерштрассе и Дахауштрассе. Еще были доклады о нескольких аферах, поджоге, азартных играх - все в обычных размерах. Только по части морали дела обстояли чуть лучше.
Советник Хедрих принял доклады к сведению и уточнять ничего не стал. Знал, что беспокоиться нечего и что дела в надежных руках. Поэтому обратился к начальнику отдела убийств:
- А что у вас, коллега?
Комиссар Циммерман ответил:
- Вчера вечером, около двадцати трех часов, на Нойемюлештрассе был обнаружен труп мужчины. Сбит автомобилем. Преступник неизвестен. Не исключено, что имел место несчастный случай, а водитель скрылся. Но более вероятно, что имело место убийство.
Советник Хедрих:
- Господа, что нас - то есть комиссара Циммермана и меня - в этом случае беспокоит, так это личность погибшего. Прошу, коллега, ознакомьте нас с основными данными жертвы.
Циммерман начал читать учетную карточку:
"Фамилия - Хорстман, имя - Хайнц. Родился 6.12.1939 в Китцингене на Майне.
Отец - Герман Хорстман, врач, умер в 1945.
Мать - Ева, урожденная Штайнберг, дочь оптового торговца вином, совладельца фирмы "Штайнберг и К", проживает в Китцингене.
Сестер, братьев нет.
В школе учился в Китцингене, позднее в Вюрцбурге, где получил аттестат в 1958 году. Поступил в университет в Мюнхене, вначале на театральный факультет, потом на журналистику. Диплома не получил. С 1965 года работал репортером, вначале в "Меркурии", потом в "Южногерманских новостях". И тут и там - внештатно. И наконец - в "Мюнхенском утреннем курьере", где как главный репортер имеет контракт до 1975 года.
В 1965 году женился на Хельге, урожденной Шнайдер, 1943 года рождения, бывшей танцовщице Театра Гартнера и телевизионной балетной группы. Познакомились они на одном из пасхальных балов.
Хорстман быстро заслужил репутацию талантливого репортера. Полагают, что он был автором серии критических репортажей о положении в Греции, которые в 1971 году были помещены в другой газете.
В своей же он уже давно был отодвинут на "запасную колею", хотя и с сохранением прежней оплаты.
Вначале занимался социальными и культурными проблемами - образованием, жизнью студентов, здравоохранением да еще театром. Но начиная с 1972 года стал проявлять активный интерес к так называемой "внутрибаварской" преступности: скандалам в строительстве, крупным аферам, сенсационным криминальным случаям".
Советник Хедрих добавил:
- Надеюсь, не надо напоминать, что мы в своей работе никак не связаны ни политическими, ни религиозными, ни личными взглядами человека, ставшего предметом расследования. Все это констатируем лишь в интересах полноты информации.
Но в случае Хорстмана все время следует иметь в виду, что здесь вполне могут пересекаться различные мотивы и к делу могут относиться на первый взгляд весьма далекие обстоятельства. Прошу всех по своей части обратить на это внимание и все соображения передавать прямо мне или Циммерману.
* * *
Хельга Хорстман очнулась от тяжелого сна и недоуменно уставилась на неопределенного возраста женщину, сидевшую у кровати.
- Кто вы?
- Разве вы меня не помните? - с бесконечным терпением последовало в ответ. - Вчера ночью мне поручили о вас позаботиться.
- Значит, вы за мной шпионили! - недоверчиво воскликнула Хельга. - Я говорила во сне?
- Меня зовут Ханнелора Дрейер, - напомнила женщина, - если вы это забыли.
Хельга Хорстман обеими руками потерла помятое лицо, которое в неполных тридцать лет было отмечено заметными следами бурной жизни, переживаний и страстей. И напротив, лицо ее собеседницы, бывшей гораздо старше, даже после бессонной ночи хранило прямо-таки деревенскую свежесть.
Заметив это, Хельга не выдержала и атаковала:
- Чего вы тут подглядываете?
- Мне поручили позаботиться о вас, я говорила.
- Следить, стало быть? За телефоном тоже? А где моя сумочка?
* * *
Из рапорта Ханнелоры Дрейер.
"Первый звонок фрау" Хорстман в 06.03. Голос мужской.
Ход разговора:
Неизвестный. Хельга?
Ответ. Квартира фрау Хорстман. У телефона Ханнелора Дрейер.
Неизвестный. Могу я говорить с Хельгой?
Ответ. Фрау Хорстман спит. Простите, кто говорит?
Неизвестный. Это неважно. Как она?
Ответ. Пожалуйста, назовите свое имя, и я вам все скажу. Или, еще лучше, позвоню вам сама, когда фрау Хорстман станет лучше. Дайте мне ваш номер.
В 06.05 разговор был прерван.
Следующий разговор того же содержания последовал в 06.50.
Третий - в 06.56. Звонил, как позднее выяснилось, Вальдемар Вольрих.