* * *
Когда комиссар Циммерман вошел в дискотеку "Зеро", выглядел он не официально, а скорее неуверенно. В сером старомодном шерстяном пальто и шляпе того же цвета и фасона он разительно отличался от завсегдатаев заведения. Так что неудивительно, что уже в дверях его остановил здоровенный тип и не слишком вежливо спросил:
- Куда? Что вам здесь надо?
- Я только взгляну, - сказал Циммерман.
- Это заведение не для вас, приятель.
- Откуда вы знаете?
- Да уж знаю, - категорически заявил вышибала, загородив вход.
Циммерман заглянул в зал, который был полон клубами густого сладковатого дыма. На стенах с дешевой деревянной обшивкой висели кованые фонари в якобы староанглийском стиле, которые создавали скорее полумрак, чем свет.
По мускулистому вышибале было заметно, что с него довольно и в ближайшее время он Циммерманом займется. Тот уже приготовился, с удовольствием ожидая событий. Но тут примчался толстячок с пухлым приветливым личиком, в вытянутых на коленях брюках и поношенном красно-синем лыжном свитере. Тут же разыграл маленький спектакль о том, как сердит он на вышибалу:
- Лучше бы ты занялся теми парнями, глаза бы мои их не видели. Слева сзади, за пятым столом, явно курят марихуану. Вышвырни их!
К Циммерману - с деланным радушием:
- Входите, входите. Я тут главный, меня зовут Рикки. Чем могу служить?
- Пиво! - Циммерман отошел к бару.
- Один "пильзенер", срочно! - подогнал Рикки барменшу, - за счет заведения!
Циммерман уважительно смерил хозяина взглядом.
- Вижу, вы специалист!
- А как же иначе, - Рикки постарался ухмыльнуться подружелюбнее. - Вы же из полиции?
- Я тут по личному делу, - буркнул Циммерман. - Так что не нужно мне демонстрировать, как вы разбираетесь в людях.
- Ну что вы! - уверял его Рикки. - Я только имею в виду, что мое заведение что угодно, только не порядочное заведение для чистой публики. Но и такие нужны. Правда, и клиент соответствующий. Люди вроде вас сюда никогда не ходят. Ну, разве кто из налоговой службы, из городских властей и из полиции. По делам. Но все вы можете рассчитывать на меня. Только скажите толком, что я могу для вас сделать.
* * *
Хелен Фоглер, пострадавшая на Малингерштрассе, лежала с открытыми глазами в "скорой", которая везла ее домой. Как констатировал доктор Вильд, все еще опекавший ее, худшее было уже позади. Шок постепенно проходил.
"Скорая", а следом за ней и машина полиции остановилась перед стандартным многоквартирным домом на Унгерштрассе. Комиссар Кребс присоединился к врачу, и они вместе довели Хелен до подъезда.
- Так вы живете здесь? - Кребс взглянул на шесть этажей погруженного во тьму здания. - Пойдете наверх сама?
- Я провожу фрау Фоглер, - предложил врач.
- Если вас это не затруднит. Я вам хотела бы показать, где я живу и с кем. Так вам будет легче меня понять.
Хотя впрямую она не обращалась к Кребсу, ясно было, что приглашение относится к нему.
- Отличная идея, - согласился Кребс.
Врач не скрывал разочарования.
- Хочу предупредить вас, фрау Фоглер. Вы пережили шок и еще не осознаете свои поступки. И если вас в таком состоянии будут допрашивать…
- Дорогой доктор, я ни о чем расспрашивать не буду, - перебил Кребс, - но все равно прошу вас сопровождать меня и, разумеется, вашу пациентку. В моих интересах, чтобы она была тщательнейшим образом обследована. Чтобы нас позднее не в чем было упрекнуть.
- Ну разумеется, я пойду с вами, - охотно согласился врач.
Они поднялись лифтом на третий этаж, Хелен Фоглер сказала про себя:
- Как же все мерзко!
- Мне можете не говорить, - заверил Кребс, - я это знаю.
- Депрессия, это пройдет, - подбодрил врач и попытался поддержать Хелен, но та отстранилась. Глядя на Кребса, тихо продолжала:
- Весь этот мир грязен и гнусен - за одним исключением. И сейчас вы его увидите!
Тут дверь квартиры распахнулась и перед ними предстала девчушка в голубом купальном халате до пят.
Нежное, тонкое лицо, длинные рыжеватые волосы и огромные сияющие глаза, как и у матери.
- Наконец-то ты вернулась!
- Моя дочь, - сказала Хелен Фоглер. - Сабина.
* * *
Мартин Циммерман все еще подпирал стойку бара в дискотеке "Зеро", и Рикки не спускал с него глаз. Комиссар потихоньку потягивал пиво, разглядывая густо задымленный и слабо освещенный зал.
- Вы кого-нибудь ищете? - услужливо спросил Рикки.
Между тем Циммерман более-менее освоился в полумраке. Обежав весь зал, взгляд его остановился на кучке молодых людей за дальним столом справа. В центре восседал толстяк с круглой розовой физиономией и сонными глазами, в крикливом зеленом костюме. Слева, рядом с этим безвкусным типом сидел Манфред - сын Циммермана.
- Это стол наших философов, - тут же поспешил пояснить внимательный Рикки. - С недавних пор эти молодые люди регулярно собираются здесь и ведут бесконечные дискуссии. Несут всякую глубокомысленную дурь, именуя ее выработкой идеалов. Но больше всего спорят о жизни внешней и внутренней. Только я бы сказал, что начинают они с внутренностей, а кончают тем, что из внутренностей выходит. Вы меня понимаете?
- Кто этот тип посредине?
- А вы не знаете? Некий Неннер, из Вены. Именует себя мэтром искусства протеста - ну, знаете, это называется "хеппенинг". Нечто вроде нового спасителя, вербующего повсюду учеников.
- Похоже на то, - Циммерман внимательно следил за своим сыном, не подозревавшим о его присутствии.
* * *
Неннер: план акции номер 72; попытка публичного проявления сублимированных инстинктов.
"…Прежде всего соорудим во дворе городского музея помост этак четыре на восемь. Наверху - два креста из тесаных бревен, с мясницкими крюками. Кресты будут напоминать пресловутое профанированное шоу с Голгофы. Пока не соберется толпа зрителей, этот демонстрационный объект остается пустым. А когда соберется, запустим в динамиках звуковой фон: человеческие и звериные крики и механический шум. Тут начнется, собственно, творческий акт, им займусь я со своими помощниками. На помост поставим трех живых овец; трех, но даже лучше пять, чтобы можно было произвести некий символический выбор. Те, что сами протолкнутся вперед, станут жертвенными агнцами. С подобающим церемониалом мы их зарежем, повесим на те самые крюки и выпотрошим.
Внутренности бросим на помост, где начнем их формовать и деформировать. Одновременно пригласим всех присутствующих, чтобы поднимались к нам, подключались к этим занятиям и тем самым стали частью нашей творческой попытки вскрыть сущность внутреннего "Я"".
* * *
Циммерман в разговоре со своим приятелем и коллегой Кребсом тем же вечером:
Циммерман:
- Я следил за Манфредом с полчаса. Был неподалеку от него, но он не заметил. Никто не знал обо мне, кроме Рикки, вычислившего во мне полицейского. Тот был весьма услужлив, только утверждал, что не знает о компании Неннера ничего существенного. Ничего, я все равно представляю, что он затевает.
Кребс:
- Последнее время мы совместно с отделом по борьбе с наркотиками кое-что предприняли. И пару раз я наткнулся на твоего сына. Правда, против него никогда не было улик. Мы проверили - он не наркоман и не имеет с ними ничего общего. Я скорее боюсь другого. Манфред слишком часто появляется в заведениях, где встречаются гомосексуалисты. Само по себе это еще ничего не значит и, разумеется, ненаказуемо. Я сам весьма сдержанно отношусь к этим людям. Ведь они же отличаются от нас только специфическим понятием любви. Только я подумал, что как отцу тебе бы нужно знать…
Циммерман, после длительной паузы:
- Мог бы ты мне составить список приятелей Манфреда, самых близких? И поскорее!
* * *
Редактор Вернер о своем шеф-редакторе Петере Вардайнере:
"Это весьма самоуверенный, но одновременно весьма способный и проницательный журналист. К нам он относился всегда сердечно и держал себя как с равными. Когда он в хорошем настроении начинал подшучивать над слабостями и чудачествами людей, с ним было весело и забавно. Для него не было ничего святого: он подшучивал и над невысказанными признаниями в любви, и над проблемами известных органов тела, издевался над тем, как быстро у нас забывают людские трагедии, и над болезненной жаждой денег, овладевающей многими, иронизировал над лживостью так называемых "священных принципов" жизни общества и брал на мушку типов, погрязших в коррупции ради денег и положения. У Вардайнера всегда было сердце бойца. И было ясно, что общество, с которым он вечно боролся, однажды разберется с ним. Когда-то он должен был пасть. Но мы-то думали - как герой. А оказалось - как затравленный зверь".
* * *
Тот же редактор Вернер о Бургхаузене, совладельце и издателе "Мюнхенских вечерних вестей":
"Бургхаузен походил на сельского аристократа своими старомодными, но привлекательными светскими манерами. Но это была только иллюзия. На самом деле он был холоден и расчетлив, а если речь шла о деньгах и положении в обществе - беспощаден.
Если считал, что кто-то в фирме не все время работает с полной отдачей - тут же выбрасывал на улицу. На его совести есть даже попытка самоубийства нашего бывшего сотрудника.
Еще со времен войны у него весьма прочные связи с Федеральным ведомством по охране конституции, с американским ЦРУ и с некоторыми людьми из французских ультраправых офицерских организаций. Один из них, некий мсье Лапин, регулярно наведывается к Бургхаузену. И выполняет для него всю грязную работу".
* * *
- Господи, что с тобой? - взволнованно воскликнула Сабина, разглядев в прихожей мать. - Что случилось?
- Небольшая авария, - успокоил ее доктор Вильд. - Пару дней, и твоя мамочка будет как новенькая!
Сабина, полная нежного детского сочувствия, провела мать в квартиру, сверкавшую чистотой и порядком. Потом обернулась к Кребсу, который вошел следом.
- А почему здесь вы?
- Чтобы проводить твою маму, - вежливо ответил комиссар. - И чтобы познакомиться с тобой.
- Вы у нас останетесь? - спросила Сабина.
- Нет, - вмешался врач, хотя это его не касалось. - Твоей маме теперь нужно отдохнуть, как следует выспаться. И ей нужен полный покой.
- Я уж позабочусь, - энергично посулила Сабина и вдруг спросила Кребса: - А если вы уйдете, то когда придете снова?
- Очень скоро, - пообещал комиссар. Детская серьезность личика тронула Кребса.
* * *
- От таких развлечений устаешь больше, чем от работы, - заметил Петер Вардайнер, лениво потягиваясь.
- Ты устал? Чувствуешь упадок сил? - моментально отреагировала Сузанна.
- Вовсе нет, - торопливо уверил ее Вардайнер. - У меня отличное самочувствие, как всегда, когда готовлю крупное дело. Не могу дождаться…
Сузанна внимательно пригляделась к нему. Они сидели в гостиной своей виллы в Грюнвальде, собираясь выпить по последнему бокалу шампанского, прежде чем пойти спать - каждый к себе.
- Значит, ты не передумал?
Петер Вардайнер ответил с улыбкой:
- Ты, как всегда, зря беспокоишься - надо бы слегка встряхнуться. Хотя бы и с Сашей Бендером. Сегодня на балу вы отлично смотрелись. Почему тебе не пригласить его к нам, с виду он отличный парень!
- Может, и позову, если ты будешь продолжать в том же духе, - сказала Сузанна, став вдруг ужасно серьезной. - Может быть, мне ничего и не останется, чтобы как следует встряхнуть тебя и убедить взяться за ум. Или отправиться к нему, он приглашал.
- Прошу тебя, Сузи, не драматизируй. Попытайся меня понять. Ведь речь идет о благородном и справедливом деле. Отступить теперь - трусливо и нечестно. Я этого не хочу. И не могу.
- Посмотри на себя в зеркало, ложась спать, - посоветовала она. - Глаза горят как у больного, вокруг темные круги, весь побелел как мел. Похоже, ты на грани срыва. Вместо редакции тебе нужно завтра к врачу.
* * *
- Пожалуйста, успокойтесь, говорите не торопясь и расскажите все по порядку, - просил инспектор Михельсдорф Зигелинду Зоммер, единственную свидетельницу нападения на Хелен Фоглер. - Не отвлекайтесь от сути, и опишите только то, что сами видели и слышали.
Зигелинда Зоммер почувствовала себя невероятно важной персоной, раз Михельсдорф желает получить от нее показания и даже "просит о сотрудничестве". И потому еще, что с ней полиция встречается уже повторно. Вначале - на месте происшествия, а теперь даже прислали к ней домой! Прежде всего она сварила себе и Михельсдорфу вполне приличный кофе и только потом начала рассказывать.
Инспектор спросил:
- Как бы вы эту историю объяснили сами себе? Могло это быть что-то вроде старой пословицы "Милые бранятся - только тешатся"? Нет? Или это был несчастный случай - например, она споткнулась, он упал на нее? Или просто стечение обстоятельств - может, он хотел ее предупредить, задержать и при этом неумышленно ее ранил?
- Как вам это в голову пришло?! - воскликнула фрау Зоммер. - Это точно было нападение. Тот бандит выскочил за ней из машины и набросился, и давай молотить, и давай душить…
- Значит, сознательное применение грубого насилия? - ободряюще подсказал криминалист.
- Разумеется! Не будь там меня, этот ублюдок бы ее прикончил. Это уж точно.
- Попытайтесь мне его описать. Я знаю, что вы уже пробовали, но придется повторить еще раз. Потому что можете вдруг вспомнить какую-нибудь мелочь, которая нам поможет. Ну как?
- Ну ладно, он был не выше меня, где-то метр шестьдесят пять. И довольно стройный, можно даже сказать тощий. И лицо бледное, но это могло быть от освещения на улице. Оно там ни к черту. Он что-то выкрикнул, но я не разобрала. Потом как зарычит и давай молотить ту бедняжку! А я его - зонтиком, зонтиком!
- Да, вы отважная женщина, - признал Михельсдорф, допивая кофе. - Завтра утром мы вас отведем в полицайпрезидиум и покажем фотографии. Возможно, вы его опознаете.
* * *
Показания водителя Пауля Шмитке о его коллеге Гансе Хесслере, водителе Анатоля Шмельца.
"Мы, шофера, знакомимся друг с другом при бесконечных ожиданиях хозяев. Возим-то "шишек", как у нас говорится. На всякие заседания и собрания, ну и встречи всякие, но и пивка попить и еще кое-чем заняться - тоже. Они не могут пропустить презентации - а мы их ждем часами, днем и ночью, пока напрезентуются.
Чтобы убить время, слушаем радио или перекинемся в картишки, в "очко" в основном. Так вот Хесслер, что возит доктора Шмельца, с нами никогда не играет. И не треплется, и не пьет, и не играет в карты. Помешался на книжонках по эксплуатации всех мыслимых марок автомобилей. Вечно их читает и перечитывает, да еще иногда технические журналы.
Оно-то и для нас неплохо. Если у кого из наших проблемы с машиной, Гансик всегда поможет - нет такого, что он бы не мог исправить. Знает все. Но такого друга мне и даром не надо".
* * *
Инспектор Михельсдорф вернулся в управление раньше своего шефа и без определенной цели стал копаться в картотеке. Картотека - эта была шедевром криминальной науки. Ее задумал, пробил и воплотил в жизнь начальник полиции нравов комиссар Кребс. Все возможные преступления, совершенные против нравственности, были наиточнейше описаны и при помощи особой системы распределены по тридцати основным группам. Место и род преступления, побои, удушение, попытка убийства, была ли жертва объектом преследования и домогательств и тому подобное. Были там описаны и классифицированы такие признаки, как внешность и голос преступника, часто употребляемые выражения, возможные дефекты речи и даже тон обращения к жертве. Дальше - вид ранений, причиненных жертве, - голова, грудь, живот, бедра, половые органы. И все в мельчайших деталях.
- Отличная штука, - с уважением заметил Михельсдорф, когда вошел Кребс. - Я люблю с ней работать, и обычно это помогает. Полагаю, поможет и по делу Хелен Фоглер.
- Полагаете, вы что-то нашли?
- Я нашел два случая, имеющих много общего с нападением на Малингерштрассе. Это дела о трупе на газохранилище и трупе на стадионе. Они схожи по выбору места преступления - отдаленный район, глухая улица без движения транспорта, малонаселенная. Далее, во всех случаях у преступника большой и тяжелый автомобиль, который один из свидетелей определил как "представительский". И наконец, сам способ нападения. Преступник всегда выбрасывал жертву из машины, преследовал и забивал до смерти.
- Видите ли, дорогой коллега, - осторожно заметил Кребс, - хотя это и любопытно, но, боюсь, недостаточно. Только три фактора из бесконечного множества, сопровождающих каждое преступление. Чтобы продвинуться дальше и добыть доказательства, пригодные для суда, нам нужно гораздо больше.
- Но на этот раз жертва пережила нападение, способна рассказывать и может навести на след преступника. Разрешите мне этим заняться?
- Я вам дам добрый совет. Действуйте исключительно осторожно, ничего не пропустите, но и ничего не форсируйте, - сказал Кребс, не глядя на подчиненного, немало удивленного этим.
- Но я могу допросить эту Фоглер?
- Это, пожалуйста, оставьте мне, - решил Кребс.