* * *
- Хельга, у кого могут быть спрятаны его заметки? - спросил Вольрих вдову Хайнца Хорстмана.
- Во всяком случае, у меня их нет, - раздраженно ответила та.
Они только что завершили свои "праздники любви", длившиеся всю ночь. Хельга еще валялась на раздрызганной постели, Вольрих, стоя в дверях ванной, причесывался расческой Хайнца Хорстмана. До этого он вылил на себя изрядную порцию туалетной воды покойного, чтобы освежиться. Потом оглядел себя в зеркале с самоуверенной ухмылкой победоносного самца и снова повернулся к Хельге.
- Если они попадут в чужие руки, наплачемся мы оба.
- Но у меня только то, что оставалось в квартире, - объяснила Хельга. - Ты же знаешь, последнее время он появлялся здесь только время от времени, переменить белье да поспать пару часов - не со мной, разумеется, - и снова исчезал без единого слова. Работал по большей части в редакции.
- В его письменном столе действительно ничего нет, я все уже просмотрел. - Теперь Вольрих разглядывал в зеркале нагую Хельгу. Выглядела она, как слегка помятая детская кукла.
- Говоришь, в основном он работал в редакции. Но куда еще он мог направиться, где еще мог работать и спрятать свои бумаги?
- Ну, у кого-нибудь из друзей.
Вольрих небрежно бросил расческу Хорстмана в раковину и обернулся.
- Разве у Хайнца могли быть друзья? Ты кого-нибудь знаешь?
- Да, он дружил с Лотаром, - ответила Хельга.
- Ты это серьезно? Он мог найти общий язык с Лотаром, самым бездарным писакой в редакции? - Вольрих не мог этого понять. - Ведь это такой никчемный тип! Развлекается тем, что собирает фарфоровые фигурки, игрушки и музыкальные шкатулки!
- Ну, Лотар не так уж плох. Не думай, им случалось вдвоем и погуливать, притом прихватывали и каких-нибудь секретарш из вашей редакции. И, как я понимаю, умели тех заговорить и получить все, что хотели.
- Если это так, - констатировал перепуганный Вольрих, - то худо наше дело. Нужно что-то предпринимать, и немедленно. Только что?
- Ну, я уверена, ты что-нибудь придумаешь, - подбодрила его Хельга.
* * *
Беседа литератора Карла Гольднера с ассистентом фон Готой около четырех часов утра в воскресенье, когда, посетив не менее пяти различных заведений, они бросили якорь в маленьком баре на Бриннерштрассе, неподалеку от "Одеона".
Гольднер. Что мне еще рассказать, чтобы удовлетворить вашу жажду знаний, многоуважаемый друг? Чем еще может журналист удивить криминалиста? Визитом на спектакль "Комедия дель аморе 2000", в котором наездница принуждает своего жеребца к совокуплению? Или вам больше по душе "Лолита-клаб", куда имеют доступ только члены со своим ключом и где это проделывает стриптизерка с псом?
Фон Гота. Ну вы же знаете, зачем я здесь, Гольднер.
Гольднер. Да, чтоб меня расспрашивать.
Фон Гота. Не только. Чтобы вы помогли мне разобраться в этих джунглях.
Гольднер. Но вы не хуже меня знаете, что никакое преступление нельзя объяснить единственным мотивом. Оно всегда запутано в густую сеть различнейших причин, позывов и зависимостей. И искать его надо между тягой к успеху и провалом, на грани страстного желания и болезненных извращений или, как в этом случае, в единстве криминальных и сексуальных мотивов.
Фон Гота. Вы имеете в виду Шмельца или Вардайнера?
Гольднер. Возможно, обоих.
* * *
- Гансик, - около пяти утра жаловался Анатоль Шмельц своему наперснику, - я за тобой послал, чтобы ты мне помог. Хочу домой!
- Ну конечно, хозяин, - заверял его Хесслер. - По какому адресу на этот раз?
- К моей жене, - решил Анатоль. Полностью одетый, он опять лежал на гостиничной постели, словно исчерпав последние силы.
Гансик ничуть не удивился и кивнул.
- Через четверть часа машина будет подана. Я тем временем уведомлю хозяйку по телефону о вашем приезде.
- Прошу, скажи ей, что мне нехорошо.
До озера Аммер в ранние утренние часы от центра Мюнхена было сорок минут езды. Все это время Шмельц лежал как неживой на заднем сиденье. Встал, когда уже были на месте, на берегу озера у Хершинга. В усадьбу Шмельцев вели декоративные кованые ворота в стиле XVIII века, за которыми видны были густые ряды кустов, вершины деревьев, широченный газон и сама вилла - загородный дом верхнебаварской архитектуры, одним своим видом вызывавший чувство солидности, безопасности и уюта.
У ворот уже ждала, завернувшись в тяжелую шубу, Генриетта Шмельц. В свете автомобильных фар ее лицо светилось узким белым пятном. Анатоль открыл дверцу и воскликнул:
- И вот я у тебя, где так давно не был!
- Ты, как всегда, вовремя. Мне тоже нужно поговорить с тобой.
* * *
- Я чувствую, наступило затишье перед бурей, - пророческим тоном заявил директор издательства "Мюнхенских вечерних вестей" Бургхаузен.
- У меня голова от забот лопается, как подумаю, что нас ожидает в ближайшие дни, - поддакнул Замхабер, заместитель шеф-редактора.
Они сидели за угловым столиком в подвальчике ресторана "Дунай" и беседовали с глазу на глаз. Была половина шестого утра. Мюнхенские гуляки, захаживавшие с утра пораньше опохмелиться, предпочитали верхние залы.
Бургхаузен продолжал:
- Завтра - нет, собственно, уже сегодня, - ну, в воскресенье вечером в редакции будут готовить номер за понедельник. Меня, к сожалению, не будет, срочно нужно в Гармиш. Там будет заседание кредитного союза, а я - член правления.
Замхабер, чье одутловатое лицо под утро походило на мешок с водой, спросил своим заискивающим тоном:
- Что, как вы полагаете, я должен предпринять, если Вардайнер действительно решится… Предостеречь его, стараться убедить или открыто пригрозить?
- Ни в коем случае, - покачал головой Бургхаузен. - Не забывайте, мы объективная демократическая газета, где каждый может изложить свои взгляды. Пусть Вардайнер делает то, что считает нужным. Мы с вами должны не упускать только одного: чтобы за свою публикацию на страницах нашей газеты отвечал только он. Все остальное решится само собой - включая то, что его функции, возможно, придется передать другому.
* * *
Из записок отставного криминалиста Келлера.
"Разумеется, в нашей работе существуют испытанные методики и проверенные подходы. Но не часто они помогают. Ни один криминальный случай - а тяжкие преступления тем более - не похож один на другой. На практике это означает, что всегда приходится начинать сначала, словно впервые сталкиваясь с преступлением. Поэтому так важно, чтобы у криминалиста было достаточно терпения и энергии.
Преступность не признает никаких правил, у нее всегда новое лицо. Не исключая даже самых примитивных и грубых случаев в историй криминалистики. Так, маньяк-убийца Кюртен имел репутацию милого и весьма любезного соседа. О Барче, убивавшем детей, все говорили, что он прекрасно воспитанный человек. А вот убийца женщин Кристи, кровавый лондонский маньяк, тот вообще был полицейским. Пусть просто постовым, зато историки криминалистики так любят вспоминать об этом…
Я не случайно о них вспомнил. Ведь в полной мере все относится и к делу Хорстмана. И здесь был спрятан ключ ко множеству его загадок. Тому, кто хочет разобраться в этом, придется действовать по принципу: убийцы могут жить и во дворцах.
И не всегда легко криминалисту смириться с этим. Циммерман - тот может. А вот у Кребса до сих пор проблемы. И если я дошел до этого раньше других, то потому, что большую часть жизни прожил один, с единственным другом - псом. А звери преступлений не совершают. Здесь монополия у вершины творения - человека."
* * *
Незадолго до шести Вальдемар Вольрих добрался до квартиры редактора Лотара на Унгерштрассе. Дубасил кулаками в дверь и жал звонок до тех пор, пока ему не отворили.
Лотар пришел открыть в синем халате на голое тело и улыбнулся спросонья, узнав Вольриха. Но тот, довольно грубо оттолкнув его, влетел в квартиру и остановился только в кабинете. Там он вдруг ухмыльнулся, заметив, что комната заполнена расставленными повсюду полками, витринами и стеклянными шкафчиками. И все полны изящных безделушек: фигурок, статуэток и игрушек дорогого фарфора из баварского Нимфенбурга, саксонского Майсена, голландского Дельфта, из южного Уэлльса и итальянской Флоренции.
- Что вам угодно? - спросил Лотар.
- Пожалуй, оглядевшись тут, я с удовольствием изобразил бы слона в посудной лавке, - вызывающе заявил Вольрих. - Это мой несбывшийся сон с детских лет.
- Это бы дорого вам обошлось, герр Вольрих.
- Но для кого? - Вольрих многозначительно усмехнулся. - Но об этом позднее. Теперь же основное, что я к вам послан руководством нашего издательства с приказом выдать все документы, оставшиеся после Хорстмана. Они с юридической точки зрения являются собственностью фирмы.
- А с чего вы взяли, что они у меня? - осторожно спросил Лотар. - Кто это вам сказал?
- Кем бы он ни был, одно ясно: Хорстман работал здесь, ты предоставлял ему убежище и теперь должен отдать его бумаги!
- Какие бумаги?
Вольрих шагнул к ближайшей полке и с циничной ухмылкой схватил оттуда прекрасную, тончайшей лепки фарфоровую фигурку арлекина, раскрашенную нежными красками, изделие Бустелли из Нимфенбурга. Ценою около восьми тысяч марок. Медленно подняв фигурку, он отпустил ее… осколки разлетелись по полу… И с детским наслаждением наступил на них.
Лотар побледнел.
- Вы мне за это заплатите.
- Почему бы и нет? - ответил Вольрих. - Но вначале ты должен дать мне то, что оставил Хорстман. Все его записи, заметки, вообще все, включая распечатки. И чтобы ты не сомневался - здесь много чего можно разбить. И я это сделаю в два счета!
- И в присутствии свидетеля?
- Откуда тут взяться свидетелю?
Лотар повернулся к дверям спальни, в которых появилась Мария-Антония Бауэр, секретарь редакции "Мюнхенского утреннего курьера". Она улыбалась, и в лице ее читалось презрение к Вольриху и радость, что испортила ему все дело.
Вольрих медленно отступил. Но, еще не закрыв за собой дверь, огорченно и угрожающе крикнул:
- Оба вы ненормальные! Ищете неприятностей на свою голову! Возьмитесь за ум, пока не поздно!
* * *
- Я ужасно устал, - Анатоль Шмельц устремил на жену страдальческий взгляд. - Просто смертельно!
- Знаю, - Генриетта с трудом подавила вспышку недовольства, - ты всегда до смерти устал, когда хочешь избежать разговора со мной. Но сегодня можешь не разыгрывать спектакля, я тебе не поверю!
- Весь свет сговорился против меня, - плаксиво жаловался тот, - никто не хочет дать мне хоть капельку покоя!
Они сидели лицом к лицу в гостиной виллы на озере Аммер в окружении собиравшейся годами дорогой обстановки, сочетавшей тонкий вкус с деревенской основательностью. Но Анатоль Шмельц не замечал окружения, в котором очутился. С обиженным видом взирал на жену.
- Человек ищет тихой пристани - и что находит?
- Женщину, которая не желает больше жить с тобой.
- Ну позволь, - заныл Анатоль, - тебе что, плохо живется? У тебя есть все, что душе угодно. И признай, я очень великодушен. Чего еще ты можешь хотеть?
- Развода, - она старалась преодолеть возбуждение и держать себя в руках. - И приличное обеспечение для меня и Амадея, нашего сына. Я хочу сама воспитывать его. Не могу больше видеть, в кого он превращается под твоим влиянием.
- Господи, да я делаю для него все, что только можно!
- И только портишь его и губишь!
- Ведь я люблю его! - с деланной экзальтацией воскликнул Шмельц.
- Да, и в знак своей любви купил ему холостяцкую квартирку в Швабинге, подарил спортивный автомобиль, даешь карманных денег больше, чем платишь своим редакторам, - и все для восемнадцатилетнего парня!
- И что, по-твоему, плохого, что я стараюсь дать ему все, чего недоставало мне в его возрасте?
- Ты знаешь, что он гомосексуалист?
- Ну и что такого? Что, мы живем в средневековье? - не унимался Шмельц. - И если на то пошло, знаешь, почему, по Фрейду, молодые люди становятся гомосексуалистами? От недостатка материнской любви!
- Знаю, ты способен на любую гадость. Взялся за Фрейда, которого в жизни не читал, лишь был бы повод меня упрекнуть. Измышляешь одну ложь за другой и пытаешься разыграть свой обычный номер - роль милого, заботливого и порядочного человека, которого никто не понимает и каждый старается обидеть!
- Я всегда старался…
- А я, Анатоль, не понимаю, как я могла столько лет сносить эти твои надутые фразы и позы, за которыми ты скрывал свои равнодушие и пустоту. Но теперь с этим будет покончено. Из-за Амадея!
- А как это ты конкретно представляешь? - осторожно поинтересовался Анатоль.
- Поручу своему поверенному подать ходатайство о разводе, - спокойно сказала она, - и буду настаивать на твоей вине. Потому что только так Амадея присудят мне…
- Но, Генриетта, это же абсурд! Парню восемнадцать лет, и он сам может решить, с кем желает жить. И сразу могу тебя заверить - решит он в мою пользу. И кроме того - как ты собираешься в суде доказывать мою вину?
- В моем распоряжении достаточно доказательств. Я собрала их постепенно.
- Откуда?
- От одного из редких настоящих друзей, от Хайнца Хорстмана.
- А ты знаешь, что он мертв? - Шмельц прикрыл глаза.
- Нет! - в ужасе воскликнула она. - Это невозможно!
- Он мертв, - повторил Анатоль, не подавая вида, что его взяла. - Попал под машину. Говорят, несчастный случай.
- Послушай, Анатоль, - после долгого молчания заметила Генриетта, - Ведь смерть Хорстмана…
- Мне очень жаль его, - торопливо перебил Шмельц. - Ведь он был лучшим репортером и моим другом!
- Каким там другом! - тихо сказала она. - Ведь он тебя презирал!
- Меня презирают все кому не лень, ты в том числе, - поморщился он.
- У Хорстмана была одна цель - рассказать всю правду о тебе. О твоей низости и продажности. И делал он это не только ради меня. Если кто и был по-настоящему тебе опасен - так это он!
- Не вздумай говорить кому-нибудь об этом! - вскричал Шмельц, едва не становясь на колени. - Тебе и в голову такое не должно приходить!
- Я говорю только то, что думаю, - заявила его жена. - Я тебя знаю. Если кому-то и на пользу смерть Хорстмана, так это в первую очередь тебе!
Глава V
Мюнхен воскресным вечером. Зима понемногу идет к концу, мороз стоит уже только в горах, над городом нависли тяжелые серые тучи. Идет снег с дождем.
Тихо и спокойно в Швабинге. Кажется, всех утомил безудержный ночной разгул. С вокзала постепенно расползлись последние пьяницы, закрытые забегаловки выдыхают на улицу тяжелый перегар.
На масленицу в воскресенье приличные граждане отсыпаются. Кто-то уехал в горы и там теперь зевает в очередях на подъемник. Редкие ханжи выбрались на раннюю мессу в полупустых кирхах.
Центр города словно вымер, на улицах ни души. Зато все переполнено тысячами припаркованных машин. Один бывший мюнхенский бургомистр сдержанно определил их как "жестяных священных коров нашей цивилизации". Впечатление вымершего города усиливается тем, что кроме священников, мусорщиков, нескольких торговцев съестным и аварийных служб никто не работает. В полной боевой готовности только полиция, особенно криминальная.
В здании полицайпрезидиума, в одном из множества кабинетов третьего этажа завершал свои дела комиссар Циммерман. Ровно в девять он встретился с ближайшим помощником инспектором Фельдером, чтобы обсудить достигнутые результаты в расследовании смерти Хорстмана. Фельдер к этой встрече приготовил все бумаги. В папке "А" - рапорты с места происшествия, материалы о жертве, и свидетелях, и собранных на тот момент вещественных доказательствах. Папка "В" предназначалась для грядущих следственных действий - протоколов обысков, списков конфискованных вещей, ордеров на арест. Но пока что она была пуста. В папке "С" - список подозреваемых и план дальнейших действий. После двадцати четырех часов работы в папке было с полсотни листов. В папке "Д", предназначенной для материалов вспомогательных расследований, тоже почти ничего не было. И наконец, папка "Е", где должны были лежать материалы печати и средств массовой информации, телефонограммы и прочая текущая корреспонденция, тоже оставалась пустой.
Фельдер:
- Мне кажется, пока мы чертовски мало знаем.