* * *
Мартин Циммерман добрался домой в половине первого. Он всегда по мере сил пытался хотя бы два часа воскресного обеда проводить с семьей. Часто это удавалось при весьма драматических обстоятельствах, иногда - и в интервале между двумя убийствами.
Жена его Маргот и сын Манфред поздоровались с ним довольно холодно. Циммерман сделал вид, что не замечает, старательно пытаясь играть роль главы семьи. Он даже разыграл удивление, когда из кухни вынесли жаровню со свиной печенкой, хотя и ел ее по очереди с клецками дважды в месяц.
- Ты что-то неважно выглядишь, - с отцовской заботой заметил он сыну.
- Ну, ты тоже не похож на отдыхающего, - ответил тем же Манфред.
- Работы выше головы, - пояснил Циммерман. - А как у тебя дела? Ты, видно, очень занят, раз дома почти не показываешься? Завел приятельницу?
- Приятеля.
- Тоже неплохо, - не поперхнулся Циммерман. - У вас общие интересы?
- Я же сказал, - подчеркнул Манфред, - что завел друга.
- А я все слышал и понял, - все еще сдерживал себя Циммерман. - И чем вы заняты еще, кроме вашей дружбы?
- Стараемся по мере сил не упустить ничего.
- Что именно?
- Все, что следует пережить в нашем возрасте, - сказал Манфред. - Знаешь, отец, мы поняли, что темп жизни изменился, что изменилось все на свете, что жить, как вчера, сегодня не годится.
- Ну, тут я с тобой не согласен! - возразил Циммерман, наливая пиво себе и сыну. - Вполне возможно, что мир меняется снаружи, что шар земной еще гуще зарастает сплетениями дороги, что башни из бетона и стекла совсем закроют горизонт, что полчища автомобилей заполнят все уголки планеты. Но разве изменится человек? Станет ли он другим? Что будет с ним, со всеми его сильными и слабыми сторонами?
- Придется тоже измениться, научиться иначе мыслить и действовать, если захочет выжить - придется без разговоров подчиняться прогрессу, и вообще…
- Люди, - грустно заметил Циммерман, - не меняются. Их не изменили три тысячелетия нашей цивилизации. По своей работе я знаю одно: в любые времена люди убивали друг друга по все тем же причинам и все с той же жестокостью.
- Ты уже не способен мыслить иначе, - сын сказал это почти сочувственно, - как с точки зрения преступлений и трупов.
- Трупы, мой милый, - это та реальность, которая больше всего доказывает абсурдность жизни в нашем мире. Ведь убийства - результат поступков людей, живущих среди нас.
- Это мнение полицейского, - презрительно и непреклонно заявил Манфред, - которое я не могу принять, хотя этот полицейский - мой отец.
* * *
Петер Вардайнер поглощал устрицы, поставленные фирмой "Боттнер", - отборные экземпляры, не слишком крупные, но чудные на вкус. Не то чтобы он слишком наслаждался лакомством - его меню планировала фрау Сузанна, следя, чтобы он не растолстел и не перегружал сердце. А устрицы, она считала, прекрасно усваиваются, содержат много фосфора и улучшают кровообращение.
- Иногда я себя спрашиваю, почему ты со мной так возишься. Особенно последнее время?
- Можешь выбрать любое объяснение, например, что я тебя люблю.
- Если бы я мог все объяснить этим, - с некоторым усилием усмехнулся Вардайнер. - Только что-то мне мешает. Был же некий Хайнц Хорстман…
- Но, Петер, он-то тут при чем?
- При том, что смог собрать множество материалов, Сузи, и о тебе тоже. В связи со Шмельцем. Ты об этом не знала?
* * *
Воскресным утром редактор Лотар никак не мог расстаться с секретаршей Марией Антонией Бауэр. Весьма скудно одетые, они сидели, прижавшись друг к другу, в огромном кресле, наслаждаясь завтраком, который любовно приготовил Лотар.
Мария Антония, она же Тони, попивала убийственной крепости кофе.
- Боюсь, он наделает нам неприятностей.
- Ну, тут и мы можем задать им жару, они даже понятия не имеют как!
- Но у них больше возможностей!
- Это только так кажется, - беззаботно махнул рукой Лотар. - Просто они воспользуются тем, что мы на них работаем. Но выгнать нас можно только раз, да и то вряд ли решатся.
- Ну да, надейся, - скептически фыркнула Тони.
- Знаешь, этот Вольрих, как охотничий пес, должен был пронюхать, где бумаги, которые собрал Хорстман. Думали, они у меня. Но где те на самом деле - моя забота. Что касается тебя, достаточно утверждать, что ты Хорстмана практически не знала, его у меня никогда не видела и даже не знала, что мы были друзьями. Ты просто спишь со мной - и все. Ни слова больше. Остальное я беру на себя.
* * *
Содержание беседы ассистента фон Готы с греческим журналистом Василисом В., происшедшей во время командировки фон Готы в Афины.
Василис В. Я говорю немного по-немецки, поэтому время от времени подрабатываю гидом с немецкими туристами. Одним из них был и Хорстман. Но он оставил неприятное впечатление. Совсем не, интересовался, как остальные, нашими памятниками истории и культуры, не замечал успехов, которых наши власти добились в последнее время. Зато он с удовольствием раскапывал отдельные недостатки, хотя, понятно, это были единичные и нетипичные явления. Поскольку я в известной мере отвечал за его поведение, меня, конечно, беспокоил его подход к познанию Греции.
Фон Гота. Вы сообщали об этом куда-нибудь?
Василис В. Ну что вы! Я только предупреждал Хорстмана. Еще я высказал свое беспокойство доктору Шмельцу, начальнику Хорстмана, который в то время совершенно случайно тоже оказался в Афинах. Но его пребывание у нас в отличие от Хорстмана было по чисто личным мотивам.
Фон Гота. Таким мотивом, очевидно, была Мария К.?
Василис В. На это и вам ответить не могу. Но уверяю, Хорстман сумел за короткий срок устроить жуткий скандал.
Фон Гота. Хорстмана арестовала ваша полиция… Кто ее вызвал?
Василис В. Во всяком случае, я не имел с этим ничего общего.
Фон Гота. А кто тогда? Мария К. или сам доктор Шмельц?
Василис В. И тут я не могу вам дать ответ.
Фон Гота. Но вы не исключаете, что тут замешан доктор Шмельц и что ему удалось с помощью греческой полиции обезвредить Хорстмана в Афинах?
Василис В. Послушайте, я не сумасшедший. Жить мне еще не надоело, и корчить из себя героя не хочу. Так что не ждите от меня ответа на подобные вопросы.
* * *
Вначале комиссару Кребсу пришлось помочь Сабине с уроками. Только потом она позволила ему, и то в знак благодарности, нарисовать флюоресцентной краской несколько кругов в альбоме для рисования.
- Хорошо у вас получается, - признала Сабина.
- Я рад, что тебе нравится.
- Я люблю, когда кто-то со мной занимается, - неожиданно серьезно сказала Сабина, - только у мамы для меня вечно нет времени.
Хелен Фоглер тем временем встала, вымыла лицо холодной водой, причесалась и надела простое платье. Теперь она выглядела приличной и привлекательной молодой матерью в обстановке нормального ухоженного дома.
- Оставляю вас одних, - заявила Сабина, когда мать вошла в комнату, - а я пока нарисую что-нибудь для комиссара Кребса. Наверно, деревенский домик с садиком, с коровой и собачкой. - И она исчезла.
Хелен подсела к Кребсу.
- Поймите меня правильно. Я никогда не приводила домой никого из… из клиентов. Из-за Сабины.
- Я вас об этом не спрашивал, - возразил Кребс.
- Неважно, я все равно думала о ваших словах. Вам нужно одно: чтобы я вам рассказала все подробности о человеке, напавшем на меня.
- Вы правы, мне хотелось бы этого.
- Но тем самым я дала бы вам в руки улики на человека, который способен на все. Могу себе представить: вначале меня допрашивают в полиции, потом я - свидетель в суде под огнем вопросов и измышлений прокурора и адвокатов. Это меня уничтожит, и для Сабины тоже не сулит ничего хорошего. Или считаете, я не права?
- Нет, так я не думаю, - возразил Кребс. - Но могу обещать вам - мы сделаем все, чтобы этот человек не мог причинить вам вреда.
Она задумчиво взглянула на него.
- Но я-то смотрю вперед. Я обвиню этого человека, он попадет вначале к вам в руки, потом в суд и, вероятно, будет осужден. Но через некоторое время он снова выйдет на свободу - и сведет со мной счеты.
- Не исключаю, - открыто признал Кребс, - однако…
- Поймите, - тактично, но решительно перебила Хелен, - мы с дочерью хотим жить спокойно. И ничего больше мне не надо.
* * *
По воскресеньям во второй половине дня редакторы всех мюнхенских газет являлись на работу, чтобы заняться номером на понедельник.
Оба завзятых конкурента, и "Мюнхенский утренний курьер", и "Мюнхенские вечерние вести", все место на первой полосе отдали некрологам на Хорстмана.
В "Мюнхенском курьере" Тириш распорядился подготовить прочувствованную статью, пестревшую оборотами вроде "невосполнимая утрата", "глубочайшее сочувствие", "безмерная печаль", "прискорбное несчастье".
- Этим заняться должен Лотар, такое по его части!
Петер Вардайнер думал также. В статье следовало высоко оценить журналистский талант Хорстмана, упомянуть о развитом чувстве долга и поставить вопрос, не стал ли он жертвой сил, которым его принципиальность стала поперек горла.
- Этим пусть займется Фюрст - и с чувством!
* * *
После обеда комиссар Циммерман сделал еще одну попытку найти с сыном общий язык.
- Значит, ты думаешь, отец тебя совсем не понимает?
- Нет, - сказал Манфред, - ты полицейский бюрократ и не в состоянии понять думающих иначе.
- Не хочешь все-таки еще разок попробовать? - примирительно спросил Циммерман.
- К чему? - воскликнул Манфред. - Мы слишком разные люди. Ты консерватор и диктатор, я за свободу и прогресс.
И тут Манфред встал и удалился. Циммерман вдруг почувствовал страшную усталость, его клонило в сон.
- Прилягу на часок…
- Вот так всегда. Я тебя вижу, только когда тебе надо поесть и выспаться, - заметила жена. - Тебе не кажется, что для семьи этого недостаточно?
Но Циммерман уже заснул. Он буквально рухнул на диван и спал как убитый. Жена успела вымыть и убрать посуду, и тут в дверь позвонила Ханнелора Дрейер, приехавшая в служебной машине за шефом.
Уже в машине Циммерман решил, что Дрейер будет сопровождать его к Хельге Хорстман, которую он уже предупредил по телефону. Вдова приняла его в легком облегающем брючном костюме. Ханнелору Дрейер она решительно не замечала.
- Почему вы не пришли один, - спросила она с многозначительной и многообещающей улыбкой, - мы бы чувствовали себя гораздо свободнее.
- Вот именно потому я хотел уберечь себя и вас от напрасной траты сил, - спокойно пояснил Циммерман.
Проигнорировав жест, приглашавший его сесть рядом с хозяйкой на диван, Циммерман опустился в кресло. Дрейер осталась в дверях, стараясь казаться незаметной, но Циммерман был уверен, что она ничего не упустит.
- Я рад, - комиссар внимательно оглядел Хельгу, - что вы так быстро примирились со смертью супруга. Выглядите вы отлично.
- А для чего мне прикидываться? - с улыбкой заявила она. - Вы же прекрасно понимаете, убитая горем вдова из меня не получится. Разумеется, Хорстмана мне жалко. Но мужем он мне уже давно не был, и я сегодня чувствую себя совершенно свободно.
- Так что мы можем совершенно свободно поговорить о тех полутора часах вашего отсутствия на балу.
- Меня это не интересует, - демонстративно заявила она. - Вам нужно - сами и разбирайтесь.
Сжав зубы, комиссар спросил:
- Могу я осмотреть вещи вашего покойного мужа, его одежду, книги, бумаги?
- Не можете, комиссар, пока не обзаведетесь ордером на обыск. А его у вас нет, - с нескрываемой язвительностью заявила Хельга. - Мне очень жаль, но ничем не могу помочь.
- Тогда позвольте сообщить вам кое-что, о чем вы, видимо, не знаете. Если вы будете укрывать от следственных органов улики, которые могли бы помочь раскрытию преступления, то совершите уголовно наказуемый поступок. Это относится и к сокрытию необходимых документов.
- Если я правильно поняла, вы собираетесь прийти снова, - констатировала Хельга. - Только приходите один. И поскорее, ладно? Сегодня у меня уйма свободного времени. Ведь я не смогу воспользоваться приглашением на Бал наций. Для опечаленной вдовы это неприлично. А люди нынче не так терпимы, как полицейское начальство.
* * *
Разговор комиссара Циммермана с ассистентом Дрейер в служебной машине после визита к Хельге Хорстман.
Циммерман. Есть что-то новое?
Дрейер. Я только убедилась, что моя оценка верна. Фрау Хорстман, по-моему, существо весьма ограниченное. Нет, не то чтобы ей недоставало интеллигентности, но явно не хватает сил держать себя в руках, и часто она поступает спонтанно, по настроению.
Циммерман. Я бы сказал иначе. Эта дама - явная нимфоманка, которой пора бы обратиться к врачу, скорее всего к психиатру. Ведь иногда трудно провести грань между необузданной чувственностью и уголовно наказуемыми деяниями. Но, чтобы было ясно, я не подозреваю ее в соучастии в убийстве мужа, хоть и не вижу алиби на те полтора часа. По-моему, она использовала это время, чтоб поразвлечься по-своему.
Дрейер. Мне почему-то показалось, что реагировала она слишком спокойно, сказала бы, отрепетированно.
Циммерман. О, здесь, конечно, рука Вольриха - я им еще займусь. А как ваши успехи?
Дрейер. Я сейчас занимаюсь Ингеборг Файнер. Такая миниатюрная, прехорошенькая девушка. Но пока не могу сказать, какова ее роль в нашем деле. И неясно, как она оказалась в записной книжке Хорстмана.
Циммерман. Все равно не упускайте ее из виду. Уже было так, что совершенно незначительные фигуры играли на самом деле ключевую роль. А Хорстман ничего не делал зря. И его блокнот - тому свидетель.
* * *
Секретарша Петера Вардайнера за каких-нибудь полчаса перепечатала вступительную статью шефа, озаглавленную "Взгляд в пропасть", - первая копия Вардайнеру, вторая - в архив редакции. Оригинал по пневмопочте - в типографию, где тот попал в руки Себастьяну Иннигеру.
Иннигер пользовался репутацией идеально старательного сотрудника, готового выполнить любое задание невзирая на время. Но была одна мелочь, о которой знали только двое. У Себастьяна Иннигера было два источника доходов: такую же сумму, как в "Мюнхенских вестях", он регулярно получал и от директора конкурента - "Курьера" - Вольриха.
За этот не облагаемый налогами доход он был обязан ежедневно по телефону сообщать Вольриху, что именно готовится к печати. И в этот вечер ему пришлось не раз посидеть на телефоне.
* * *
- Мы открываем только в шесть, - крикнул сквозь запертые двери Рикки, хозяин дискотеки "Зеро". Его возмущенный тон объяснялся тем, что он понятия не имел, кто стоит под дверью.
- Вы ищете неприятностей на свою голову, - раздался голос снаружи.
И моментально двери открылись, поскольку на крыльце стоял инспектор Михельсдорф. Рикки и видеть не хотел его удостоверение:
- Что вы, что вы, инспектор, я вас сразу узнал. Вы в Швабинге человек известный.
- Что вы говорите, - ухмыльнулся Михельсдорф, - это может пригодиться, если попрут из полиции. Ну ладно, - ОН сунул Рикки под нос фотографию: - Некая Фоглер - ты ее знаешь?
Сложив руки на животе, Рикки попытался сделать вид, что рад бы помочь, но вот беда - ничего не помнит.
- А я ее должен знать?
Михельсдорф неожиданно круто отреагировал:
- Ты что, собираешься со мной дурака валять? Смотри, а то я как следует проветрю твой паршивый курятник, где курят марихуану, а так называемая концертная программа больше похожа на турецкую баню.
- Ну, если речь о Фоглер, с той я немного знаком, - заторопился Рикки. - Что вы о ней хотите знать?
- Всего две вещи, - четко потребовал Михельсдорф. - Какие заведения обычно посещает эта особа, кроме твоего? И мне нужны имена ее клиентов, и случайных тоже! Сделаешь список. И не советую о ком-нибудь забыть. Даю тебе пять минут!
* * *
Три телефонных разговора, состоявшиеся в воскресенье с 16.05 до 16.15.
1. Звонок фрау Циммерман комиссару Циммерману.
Она. Прости, что беспокою. Я хотела только спросить, есть надежда, что ты вечером придешь домой?
Он. К сожалению, нет. Так что вечер планируй сама. Ты же это хотела услышать. И насколько я тебя знаю, теперь скажешь, что у тебя на уме.
Она. Звонил Тони. Из Аугсбурга приехала его мать и хотела провести со мной вечер. Тони передал тебе сердечный привет.
Тони - адвокат Антони Шлоссер, их общий друг детства. На вилле его матери все трое провели золотые годы юности. И это обязывало.
Он. Передай привет от меня Тони и его матери. Разумеется, ты должна пойти с ними. Куда собираетесь?
Она. На Бал наций, это какой-то чемпионат по танцам в Фолькстеатре. Ты не возражаешь?
Он. Ни в коем случае. Тебе нужно встряхнуться. Вполне возможно, мы там увидимся. Не исключено, что мне придется зайти туда по служебным делам. Желаю хорошо провести вечер!
2. Разговор ассистента фон Готы с Генриеттой Шмельц.
Фон Гота. Я не хочу надоедать, но Гольднер заверил, что вы передумали и согласны меня принять.
Фрау Шмельц. Да, я не возражаю. Вот только не уверена, заинтересует ли вас то, что я скажу. Касается это моего сына Амадея.
Фон Гота. Если позволите, я к вам подъеду, и только вам решать, о чем пойдет речь. Сейчас буду.
3. Разговор фрау Сузанны с Петером Вардайнером.
Сузанна. Ну, как дела? Ты себя хорошо чувствуешь?
Петер. Отлично! На совещании в редакции мне удалось отстоять все свои предложения.
Сузанна. И что, никто не возражал? Тебе это не кажется подозрительным?
Петер. Напротив, Бургхаузен предоставил мне полную свободу. Ему хватает хлопот и без этого, - он в отъезде.
Сузанна. Петер, тут нечему радоваться, скорее надо быть настороже. Боюсь, они сознательно заставляют тебя сунуть голову в петлю.
Петер. Господи Боже, Сузанна, я рад, что ты волнуешься из-за меня, но это уже чересчур. Твоя забота начинает меня утомлять. Займись-ка чем-нибудь другим.
Сузанна. Как хочешь. Меня приглашал в гости Бендер, ну помнишь, тот актер. Что ты скажешь?
Петер. Опять эти женские штучки? Но я решил, и тебе меня не сбить!
Сузанна. Я все же тебе советую как следует все взвесить. Я буду у Бендера, можешь туда позвонить, но смотри, чтобы не оказалось слишком поздно.