Он думал о мигающей сигнализации лифтов, о тихом гуле движущихся тросов, о том, что кто-то свободно разгуливает по пустому зданию.
- В нынешние времена, - ответил Браун, - когда психи бросают бомбы, ни с того ни с сего стреляют в толпу, всегда есть чего бояться. - Он вздохнул. - Ладно, посмотрим, что я смогу выяснить. И постараюсь, чтобы Башня охранялась так надежно, как только можно.
Эти слова воскресили мысль, о которой Нат уже забыл.
- Такое огромное сооружение, - задумчиво сказал он, - несмотря на все защитные системы, заложенные в проекте, несмотря на всю нашу заботу, несмотря на попытки предвидеть все и учесть любые возможные опасности, в сущности, весьма уязвимо, не так ли?
Браун открыл ящик стола, голодным взглядом уставился на пачку сигарет и сердито захлопнул ящик снова.
- Да, - ответил он, - такое огромное сооружение весьма уязвимо. И чем здание больше, тем оно ранимее. Но вы об этом просто никогда не думаете.
- Теперь уже думаем, - сказал Нат.
Назад, к Колдуэллу он шел, как всегда, пешком. Бена Колдуэлла уже не было, он отбыл на торжество в Башне.
Нат прошел в свой кабинет, сел и уставился в чертежи, приколотые к стене.
Он также убеждал себя, что видит призраков, когда с рюкзаком на спине один взбирался в горы и на высоте четырех тысяч метров наткнулся на следы самого большого медведя, которого когда-либо видел, на следы, где ясно были видны длинные кривые когти, прямо кричавшие, что это гризли.
Некоторые утверждают, что гризли уже вымерли, или почти вымерли. Это "почти" не сулило ничего хорошего. Одного гризли более чем достаточно: один гризли - значит всего на одного больше, чем человеку нужно.
Гималайский - совсем другое дело; человек его не трогает, и он сам, если это не медведица с медвежатами, тоже не обращает на человека внимания. Но гигантский горный медведь не знает других правил игры, кроме своих собственных: гризли берет все, что захочет, и страшен в гневе.
Он способен обогнать лошадь и одним ударом лапы прикончить пятилетнего быка. Разыскивая добычу вроде сусликов или кроликов, может одним движением лапы перевернуть камень, непосильный даже для двоих.
Когда люди ловят гризли или его родственника - большого алясского бурого медведя, то никогда, никогда не стреляют, разве что в воздух, иначе, как уверяют те, кто это испытал, будь ружье хоть максимального калибра, гризли все равно до вас доберется, а это - конец. Вот у Ната ружья и не было.
Все это пришло ему в голову, когда на горном склоне, высоко над границей леса, под завывание ветра он увидел те следы. До самого вечера тогда он не мог избавиться от желания оборачиваться во все стороны одновременно, а ночь, проведенная без сна в спальном мешке, была еще хуже; каждый ночной звук, каждое завывание ветра среди камней раздавалось как колокол тревоги, и сон, несмотря на усталость от тяжелого дня, все не приходил.
Когда он проснулся на рассвете и вылез из спального мешка на ледяной горный воздух, в первый момент и не думал о гризли, но тут же увидел невдалеке от места, где спал, его свежие следы. Огромный зверь, наверное, приходил посмотреть, что это за странное существо; несмотря на гигантские размеры, он был тих, как ночная тень; любопытный и ничего не боящийся, он, видимо, потом просто утратил интерес к Нату.
Нат так и не увидел того медведя, но никогда о нем не забывал. В эту минуту, сидя в своем тихом кабинете, он произнес вслух:
- Того человека в Башне я тоже не видел и, пожалуй, никогда не увижу, и может быть, он безвреден, но я этому ни на миг не поверю.
Нат собрался и позвонил Джо Льюису:
- Ну, как результаты?
- Мы не волшебники, - ответил Льюис. - Некоторые изменения придется ввести в компьютер и посмотреть, что случится, если произойдут замыкания здесь и перегрузка там, - то есть события, которых человек не ожидает, но которые нужно принимать в расчет. - После паузы он добавил: - Обычно ты так не нервничаешь.
- А сейчас - да, - ответил Нат. - И если спросите, почему, я не отвечу. Назовем это предчувствием.
Наступила небольшая пауза. Потом Льюис спросил:
- Когда стало известно об изменениях?
- Сегодня утром. Мне принес их Гиддингс.
- Откуда он их взял?
- Не знаю. Возможно, это стоит выяснить.
Номер Гиддингса в Башне не отвечал, и Нат позвонил в контору Фрэзи. Тот уже отправился на церемонию.
- Без виновника торжества оно не начнется, - сказала Летиция Флорес. - Шеф как раз в этот момент выводит свои тра-ля-ля.
Летиция свободно говорила на четырех языках и была исполнительна, как компьютер Джо Льюиса.
- Я могу вам чем-нибудь помочь?
- Мне нужен Гиддингс. - Не знаете, где он?
- На Третьей авеню, в баре Чарли, - Летиция дала ему адрес. - А еще?
- Если позвонит, - сказал Нат, - передайте, что я его искал.
- Я должна ему сказать, зачем?
Как ни странно, подумал Нат, это ни к чему. На эту проблему они с Гиддингсом, при всех своих предыдущих разногласиях, смотрят одинаково.
- Он и так знает, - сказал он.
Он снова шел пешком, не испытывая никакого напряжения, не ощущая усталости, как будто непрерывно нараставшее нервное напряжение прибавляло ему сил. На этот раз он внимательно смотрел по сторонам.
Третья авеню здорово изменилась за последнее время. Нат уже не застал надземку, которая шла когда-то по Бауэри, и, как ему рассказывали, становилась в летние ночи любимым аттракционом, потому что в открытых освещенных окнах домов проходила пестрая панорама жизни, в том числе такие события, которые обычно не выставляют напоказ. Но именно за несколько последних лет перемены на Третьей авеню как будто ускорились, и то, что было когда-то людским муравейником, превратилось в нежилые конторы и высокие небоскребы, тротуары заполнились людьми ниоткуда, людьми торопливыми, людьми, которые сюда попадают только мимоходом. Вроде него.
Бар Чарли был остатком "давно прошедших дней": качающиеся двери с названием, гравированным на толстом стекле, массивные стойки и боксы со столиками из темного дерева, запах дыма трубок и сигар и негромкие мужские голоса. Это был бар, где гостей знали и где человек все еще мог спокойно скоротать вечер за кружкой пива и дружеской беседой. Если бы там оказалась Зиб, то при всей эмансипированности ей бы захотелось немедленно выбраться наружу, хотя никто не позволил бы себе даже намека на то, что ей там не место.
Гиддингса он нашел у стойки, со стаканом виски и непочатой кружкой пива, за дружеской беседой с барменом, опиравшимся локтями на пульт.
Гиддингс не был пьян, но в глазах его уже появился хмельной блеск.
- Ну, ну, вы посмотрите, кто к нам пришел, - сказал он. Ты что, заблудился, что ли?
- Умнее ничего не скажешь, Уилл? - Нат повернулся к бармену: - Мне тоже пиво, но без виски. - И снова к Гиддингсу: - Пойдем лучше в бокс. Нужно поговорить.
- О чем?
- Не догадываешься? Я говорил с Джо Льюисом. Его люди засели за компьютеры. В городе я встретился с парнем по фамилии Браун.
- Тим Браун? - Гиддингс насторожился.
Нат кивнул. Взял кружку с пивом и полез в карман.
Гиддингс сказал:
- Нет, это за мой счет. - Соскользнул с табурета. - Чарли Макгоньи. - Нат Вильсон. Мы будем в угловом боксе, Чарли. - И с посудой в руке двинулся вперед.
Пиво было хорошим - холодное, но не ледяное, и мягкое.
Нат сделал большой глоток и отставил кружку.
- При чем тут Тим Браун? - спросил Гиддингс. Пива, стоявшего перед ним, он не замечал.
Все это начинало звучать как затертая пластинка, слова словно утратили свое значение. Нат хотел бы, чтобы это соответствовало действительности.
- Слишком много ошибок, - сказал он. - Вы ведь инженер. Должны понимать. Если что-то случится, тут же должны начать действовать системы безопасности, которые мы предусмотрели в проекте. Он помолчал. - Но что, если их не установили? Или если они не функционируют, потому что пожарные или строительные инспекторы смотрели сквозь пальцы?
Гиддингс встряхнулся, как пес, вылезающий на берег.
- Это вполне возможно, - сказал он. - Но если вы были у Тима Брауна, значит, боитесь пожара. Почему?
Слова Берта Макгроу о зданиях, над которыми висит злой рок, не шли у него из головы, хотя он всячески пытался от этой мысли избавиться.
- Все изменения касались только электрооборудования, - сказал Нат. - И ста десяти вольт хватит, чтобы расплавить сталь. Я в этом убедился, когда сунул нож в тостер и устроил короткое замыкание.
Гиддингс едва заметно кивнул. Он не сводил глаз с Ната.
- А мы используем в Башне тринадцать тысяч восемьсот вольт, а не сто десять…
- Вы думаете о том типе, что катался в лифтах? - Гиддингс задумался. - Но почему? Ради всего святого, скажите мне, почему?
- Не знаю. - Нат не был магом, но предчувствие, которое почти перешло в уверенность, не отпускало. - Вы здоровенный парень, - сказал он, - вам приходилось когда-нибудь подраться в баре?
Гиддингс усмехнулся, но невесело:
- Случалось раз-другой.
- А не было ли это потому, что какой-нибудь упившийся сопляк пожелал продемонстрировать свою удаль и выбрал вас как самого здорового мужика в заведении?
Гиддингс снова задумался:
- Продолжайте.
- Я не знаю, что происходит, - сказал Нат. - Я архитектор. Еще я знаю толк в лошадях, в походах в горы, в горных лыжах и, вообще, в реальных вещах. Но в людях я не очень разбираюсь.
- Продолжайте, - повторил Гиддингс.
- Я не паникер, - сказал Нат. - Но что бывает, когда кто-то отчаивается привлечь наконец внимание к своим проблемам? Он ведь может прийти к выводу, что единственный выход - бомба, и куда он ее подложит?
В самолет - да, это вызовет большой шум, но ведь в маленькие самолеты никто бомб не подкладывает, только в какой-нибудь огромный сверкающий лайнер.
Или в аэровокзал, где полно людей и который знает весь мир, безусловно, не в аэровокзал Тенерборо или Санта-Фе.
Гиддингс взял стакан с виски, но потом нетронутым поставил его на место.
- Ну, тут вы попали пальцем в небо, - проворчал он. И добавил: - По крайней мере, я надеюсь.
- Я тоже надеюсь.
Нат уже казался спокойным, точнее, усталым, что соответствовало действительности.
- Наша Башня - крупнейшее здание в истории. Сегодня все глаза устремлены на нее. Взгляните, - он указал на цветной телевизор, торчавший за пультом.
Телевизор работал, только звук был выключен. На экране была "Башня мира", полицейские кордоны, почетная трибуна, частично уже заполненная сидящими гостями. Гровер Фрэзи с гвоздикой в петлице улыбался и пожимал руки все новым и новым гостям, которые поднимались по ступенькам на трибуну. Играл оркестр; музыка едва долетала до них.
- Вы же не хотели сегодняшнего открытия, - сказал Нат. - Я тоже. Теперь я хочу его еще меньше, но не могу сказать почему. - Он помолчал. - Смотрите!
Телекамера повернулась от трибуны и от гостей к толпе за барьерами. То тут, то там взлетали руки в приветственном взмахе, но камера остановилась на маячивших в толпе плакатах: "Долой войну!" - стояло на одном, "Прекратить бомбардировки!" - требовал следующий.
Камера двигалась дальше, потом остановилась и моментально выделила совсем другой плакат: "Выбрасываете миллионы на этот домину! А как насчет пособий по безработице?"
- Пожалуйста, - сказал Гиддингс. - Горожане неспокойны. В наше время они неспокойны всегда.
Он взял стакан с виски, влил его содержимое в себя и хорошее настроение к нему вернулось.
Камера между тем скользнула назад к лестнице, на трибуну, где как раз появились губернатор с мэром. Они приветствовали толпу. Гиддингс заметил:
- Мне всегда кажется, что политики собрались бы и на открытие сортира, лишь бы поднять свою популярность. - Он уже улыбался. - Но, в конце концов, ничто человеческое им не чуждо.
Нат негромко спросил:
- Как к вам попали извещения на изменения, Уилл? - Он следил, как исчезает с лица Гиддингса улыбка.
- Хотите сказать, что сомневаетесь в их подлинности? - обиделся Гиддингс. В его голосе зазвучала ярость.
- Мне показали копии, - оказал Нат. - А где оригиналы?
- Послушайте, вы…
Нат покачал головой.
- Я уже говорил вам - так не пойдет. Если боитесь отвечать на этот вопрос, так и скажите.
- Боюсь? Еще чего!
- Так где же оригиналы?
Гиддингс поиграл пустым стаканом и только потом ответил:
- Я не знаю. - Он поднял глаза. - И это чистая правда. Просто вчера я получил по почте пакет с ксерокопиями. - И после паузы добавил: - Без обратного адреса. Штемпель почтового отделения на Центральном вокзале. - Он развел огромными ручищами. - Без всякой записки, только копии.
- Снова помолчал. - Видно, кто-то вздумал шутки шутить.
- Вы в самом деле так думаете?
Гиддингс медленно покачал головой:
- Нет.
Глава IX
15. 10–16.03
Постовой Барнс наблюдал за прибывающими гостями и толпой, пока еще стоявшей за барьерами, оглядел всех размахивавших плакатами, оценил степень их серьезности или намеренной абсурдности и сказал:
- Безопасность! Слышал ли ты, Майк, это слово лет десять назад?
- Слово как слово, - ответил Шеннон, как будто эта фраза могла объяснить что угодно. Он знал о достоинствах своей крепкой мужской фигуры и не то чтобы красовался перед барьером, но и не старался быть незаметным.
- Ты, кстати, не только слишком много читаешь, Френк, но и слишком много думаешь.
- Прекратить бомбежки, - прочитал Барнс на ближайшем плакате. - Этот плакат я последний раз видел перед зданием ООН.
- При сегодняшних ценах, - сказал Шеннон, - каждый старается сэкономить, где только можно. На стадионе от матча к матчу я вижу все те же лозунги.
- Ну, не совсем те же, - заметил Барнс. Он улыбался. Они с Майком Шенноном хорошо подходили друг другу, а если между ними существовал разрыв в образовании или даже в интеллекте, так что из этого? Намного важнее такие факторы, как взаимопонимание, доброта и товарищество.
- Ты когда-нибудь был там внутри, Майк?
Шеннон внутри не был. Не то чтобы для него Башня была заурядным зданием и все, хотя мысль такая у него частенько мелькала, но скорее потому, что в городе столько домов и столько небоскребов, что захоти человек все это осмотреть, тут ему и конец придет. Так что лучше уж ограничиться своими, знакомыми местами. Он так и сказал:
- Тебя, Френк, что-то стали привлекать слишком крупные особы. Это не к добру. Что там особенного, внутри этой громады? Что там не так, как везде? - Он помолчал и взглянул вверх. - Кроме того, что она так чертовски высока?
- Там есть центр обеспечения безопасности, - ответил Барнс. Снова то же слово. - Это центр управления, который связан со всеми этажами. Вычислительный центр, который контролирует температуру, влажность и Бог весть что еще по всему зданию. Противопожарные двери на лестнице запираются электроникой, но если что-то случится, электроника же их отопрет. Там есть двухконтурная система пожарной сигнализации, которую можно привести в действие с любого этажа… - Он умолк и слегка улыбнулся.
- А что в этом смешного?
- Когда-то я слышал такой анекдот, - ответил Барнс. - О самолете будущего. Он взлетает из аэропорта Хитроу в Лондоне, убирает шасси, перестраивает крыло для полета со сверхзвуковой скоростью. Потом в динамиках раздается голос:
- Приветствуем вас на борту, дамы и господа. Наш рейс - номер 101 Лондон - Нью-Йорк. Полет будет проходить на высоте двадцати одной тысячи метров со скоростью тысяча пятьсот километров в час; прибытие в аэропорт имени Кеннеди точно в три часа пятьдесят пять минут по Нью-Йоркскому времени. Наш самолет - самый современный в мире. Все операции пилота поручены электронике, учтены все возможности, никакие отказы невозможны, невозможны, невозможны…
Шеннон покачал головой.
- Откуда ты только берешь свои шуточки!
* * *
Гровер Фрэзи, с гвоздикой в петлице и без шляпы, сияя улыбкой, встречал гостей у подножия лестницы, ведущей на трибуну, установленную на Тауэр-плаза; на огороженном отрезке улицы останавливался один автомобиль за другим, высаживая своих пассажиров. У всех на лицах было выражение, рассчитанное на свадьбы, открытие сессий парламента или открытия памятников.
Ax да, еще на похороны. Господи, с чего это пришло ему в голову?
Он поспешил вперед с протянутой рукой и сказал:
- Очень любезно с вашей стороны, господин посол, что вы нашли время прийти!
- Я ни за что не пропустил бы такое событие, мистер Фрэзи. Такое огромное, прекрасное сооружение, символизирующее взаимопонимание между людьми… - Посол уважительно закивал головой.
Сенатор Джон Петерс и конгрессмен Кэрри Уайкофф ехали в такси из аэропорта Ла Гардия. Они вместе летели из Вашингтона, и Кэрри Уайкофф все еще был под впечатлением разговора. Он начался с совершенно невинных реплик на посадке в Вашингтоне.
- Были времена, - сказал сенатор, застегивая привязной ремень, - когда человек должен был ездить поездом или сидеть дома. Еще перед войной… Вы-то этого уже не помните.
Кэрри Уайкофф не помнил. Ему было тридцать четыре года, он был избран в конгресс на второй срок и не попал ни на войну в Корее, ни тем более, на вторую мировую, которую, похоже, имел в виду Джон Петерс.
- Вы намекаете, что я слишком молод? - спросил Кэрри.
Сенатор ухмыльнулся:
- Обычная зависть. Я был бы счастлив иметь ваши годы и начать все снова.
- Тогда, - спросил Кэрри, - или теперь?
Он никогда еще не оценивал этой стороны проблемы. Зависть к новому поколению - это ностальгия или просто желание продолжать жить, видеть, что будет дальше? Обычный эгоизм или интеллектуальная любознательность?
- Теперь, - твердо ответил сенатор. - Я не испытываю тоски по прошлому. Приехал в Вашингтон в тридцать шестом. Сегодня "великая депрессия" - только термин. Тогда же это была больная язва общества, и хотя мы все чаще повторяли, что лечение идет успешно, на самом деле, мы просто кормили пациента аспирином, меняли повязки на гноящихся ранах и молили Бога, чтобы он не умер у нас на руках.
Слушая подобные речи престарелых политиков, Кэрри всегда ощущал потребность возразить.
- Сегодня тоже хватает проблем, - сказал он. - Думаю, вы это не будете отрицать.
- Да бросьте, какого черта! Разница в том, что сегодня у нас есть средства поправить положение. В нашем распоряжении знания, капиталы, производство, снабжение, связь - и связь прежде всего, - а тогда не было ничего, кроме истерии и отчаяния.
- Знания? - возразил Кэрри. - Мне кажется…
- Я вполне сознательно употребил это слово, - резко ответил сенатор. - Знаний хватает, вопрос в том, хватит ли нам ума, чтобы суметь их использовать. Именно потому я хотел бы снова быть молодым, как вы, хотел бы начать все снова, но в мире, который мог бы стать лучше с той поры, как Ева дала Адаму яблоко. Только сомневаюсь, что это было яблоко, я никогда не слышал, что в Месопотамии, где был райский сад, росли яблоки. Вам это никогда не приходило в голову?