И он начал рассказывать Брежневу ситуацию, сложившуюся накануне запланированного переворота в Колумбии, одновременно прокручивая в голове причины и ОБОСНОВАННОСТЬ этого странного вызова в Кремль. Андропов отработал этот прием в разговорах с руководством очень давно, еще во времена "межцарствования", когда Сталина уже не было, а Хрущев только собирался подчинить себе страну. В свое время Отто Вильгельмович Куусинен - фигура в кремлевской обойме парадоксальная, выпускник и магистр философского факультета Гельсингфорского университета, свободно владевший немецким, шведским, французским, финским языками - не без юмора рассказывал ему, на чем "горели" даже самые опытные партийные функционеры.
"Понимаешь, сынок, - Куусинен до последнего дня жизни не смог (а, может быть, просто не стремился) избавиться от пришепетывающего выговора так до конца и не обрусевшего финна. - Причиной внезапного, внепланового вызова на ковер к большому начальству может быть только одно обстоятельство: внезапное появление некоей, непременно важной и опасной информации, причем направленной именно против тебя. Запомни, - внушал он молодому Андропову. - Ты не дождешься срочного вызова среди ночи или с самого раннего утра по поводу консультации относительно чьей-то кандидатуры, вручения тебе правительственной награды или понижения в должности. Все это - суть вопросы рутинные, способы их доведения до сведения отрабатывались сталинским аппаратом десятилетиями. А рутина никогда не ходит под ручку со спешкой. Отсюда задача: непосредственно во время разговора с большим боссом понять, насколько правдива и опасна информация против тебя, тут же, на месте, разобраться во всем и постараться во что бы то ни стало отвести от себя нависшую угрозу. Разберешься - выкарабкаешься. Не разберешься - считай, что тебя уже нет. Помню, в пятидесятом году меня среди ночи, где-то в три часа, вызвали к Сталину. Ты, Юра, не верь этой болтовне, что Сталин был маньяком или самодуром, который дергал всех без исключения людей исключительно потому, что страдал манией преследования и просто органически не переносил, когда кто-либо из его подчиненных спокойно спал. Он, к вашему сведению, молодой человек, постоянно РАБОТАЛ. Причем работал не только с бумагами (хотя и это делал великолепно, как настоящий канцелярист), но и, главным образом, с живым материалом, с людьми. Независимо от того, какой пост эти люди занимали. И если вызывал к себе, значит, имел на то основания, значит, что-то хотел выяснить лично, без аппарата. Его ведь постоянно информировали. Все вокруг. А он, на основе этой информации, делал выводы. Собственные выводы, которыми ни с кем не делился. Так вот, вхожу в его кремлевский кабинет. Сталин в наглухо застегнутом кителе, без звезды Героя, сидит за столом, головы не поднимает. А в кабинете полумрак, только лампа под зеленым абажуром на его столе. Жду, когда он меня заметит, подзовет. А Сталин словно и не видит меня, - вытащил из кармана трубку, не глядя, нащупал коробок, вытащил спичку, чиркнул - не загорается, гаснет. Раз чиркнул - не горит. Второй раз - не загорается, третий, четвертый, пятый - тот же результат. Собственно, я все понял на второй спичке. У Сталина была феноменальная память - он держал в голове номера полков и кадрированных частей, знал по имени-отчеству второстепенных начальников отделов главков и директоров провинциальных фабрик. Однако после войны потихоньку стал сдавать - склероз-то прогрессировал, работать в привычную силу он уже не мог. Но признаваться в этом не хотел. Сталин ведь не использовал своих помощников, Поскребышева, в частности, так, как это делают сейчас - в качестве консультантов, советчиков, поставщиков справочного материала, просто энциклопедистов. Вот и решил: раз спички плохие, виновато дерево. А дерево - это Карело-Финская автономная область. А Карело-Финская АССР - это Отто Куусинен. А раз Куусинен плохие спички делает, то одно из двух: или он работник плохой, или - что вероятнее всего - его, Сталина, личный враг. Ему бы спросить у помощника, кто, собственно, в гигантской стране занимается производством спичек. Но Сталин никогда не опускался до таких вопросов. Он знал все. Во всяком случае, народ в это верил свято… На шестой спичке я глубоко вздохнул, чтобы хоть немного успокоиться, и говорю: "Иосиф Виссарионович, в Карелии заготавливают лес, но спичками никогда не занимались. Основное производство сосредоточено в Белоруссии…" Он поднял голову и улыбнулся: "А, это ты, Отто! Хорошо, что пришел, есть у меня одна идея - построить в твоих краях крупный комбинат. Стране, товарищ Куусинен, позарез нужна бумага высокого качества…" Как ни в чем ни бывало, понимаешь?! Хотя про комбинат этот он со мной толковал буквально месяц назад…"
Андропов продолжал говорить, и по его спокойному, даже бесстрастному лицу никак нельзя было догадаться, что под этим высоким, мощной лепки лбом, лихорадочно просчитываются сложнейшие варианты. "Цвигун, опять эта мразь! - думал Андропов, излагая Генеральному секретарю ЦК КПСС позиция КГБ в центральной части Латинской Америки. - Но что он мог знать об этой операции? Какая информация к нему попала? Через кого?.. Воронцов? Карпеня? Нет, эти не могли. Этим нет никакого резона - сами шею подставляют. Тогда кто?.. По линии военной разведки? Но там крохи, по ним картину не воссоздать - так, мелочи. Неужели Громыко? Но какой ему смысл? Он же мог сделать это раньше и с большим эффектом - когда ЦРУ через него пыталось оказать на меня давление. Нет, это нереально. А Брежнев знает что-то КРУПНОЕ. Это очевидно, иначе откуда в нем такая прыть? Как же Цвигун разнюхал? И главное, что именно этот мерзавец знает?.."
- Юрий Владимирович, - к концу монолога председателя КГБ бас Брежнева звучал уже примирительно. - А как ты объяснишь мне вот это? - Генсек явно для видимости порылся в стопке бумаг и передал Андропову два сколотых листка, напечатанных на машинке с крупным шрифтом.
Андропов взял протянутые листы, но читать не стал и положил их перед собой. Затем полез во внутренний карман пиджака, вытащил бархотку и тщательно протер стекла очков. И только потом, чуть отодвинув страницы от глаз, как и все дальнозоркие люди, начал читать.
"ГЕНЕРАЛЬНОМУ СЕКРЕТАРЮ ЦК КПСС тов. БРЕЖНЕВУ Л.И. Лично. Напечатано в 1 экз.
Судя по данным наших источников в Бразилии и Аргентине, а также по сообщениям ряда средств массовой информации, в ряде стран Латинской Америки местными спецслужбами при активном содействии ЦРУ США была раскрыта попытка государственного переворота при участии левоэкстремистских сил и при активном содействии КГБ СССР. В самое ближайшее время ожидается высылка из Колумбии, Аргентины, Бразилии и Эквадора порядка тридцати советских дипломатов, прямо обвиненных в причастности к работе на КГБ СССР".
Подписи под этой справкой не было.
Андропов не торопился отвечать и еще раз - уже внимательней - перечитал документ.
- Откуда у вас это, Леонид Ильич?
- Юрий Владимирович, - Брежнев широко улыбнулся и развел руками. - Международный отдел ЦК КПСС всегда работал неплохо. Что же мы, задарма людей кормим?..
"Естественно, - подумал про себя Андропов и внутренне передернулся. - Особенно, если учесть, что твой международный отдел консультирует мой первый заместитель".
- Что дает вам основания верить в объективность данной информации? - Этот вопрос Андропов задал очень медленно, почти по слогам.
- А она что, необъективна? - простодушие Брежнева казалось совершенно естественным, но Андропов знал, что это всего лишь привычная маска, давно уже ставшая второй натурой генсека. Когда-то, в начале 60-х годов, именно это внешнее простодушие Брежнева, его бесхитростная, простецкая манера излагать собственные мысли сыграли решающую роль в новом, послехрущевском раскладе: Брежнев - чего от него никто не ожидал - сумел сыграть на противоречиях куда более сильных соперников и оказаться на самой вершине власти.
- Насколько мне известно, за последние несколько лет ни одного нашего дипломата из Южной Америки не депортировали.
- Но там ведь ясно написано, - Брежнев потянул к себе справку и, найдя пальцем нужное место, прочел: "В самое ближайшее время".
- Леонид Ильич, - толстые губы Андропова изогнулись в гримасе, которую с большой натяжкой можно было бы назвать улыбкой. - Не так давно в "Нью-Йорк тайме" я собственными глазами читал, что в течение ближайших трех месяцев вы уйдете в отставку по состоянию здоровья, а пост генерального секретаря займет товарищ Гришин В.В.
- Ну да?! - Брежнев как-то неуверенно хохотнул. - Неужели и впрямь Гришин?
- Я переправлю вам эту статью сразу же, как вернусь на работу.
- А чем мотивируют? Почему не Суслов? Не Устинов? Не Романов? Не ты, в конце концов?..
- А Бог их знает, Леонид Ильич! - Андропов выразительно повел плечами, как бы подчеркивая всю незначительность этой информации. - Да и вообще, мало ли что можно предположить! Слух пикантный, почему не развеять настроение публики и не поднять при этом тираж?
- А Гришин об этом знает? - Брежнев заерзал в кресле и потянулся за очередной сигаретой.
- Так от Гришина эта информация и идет, Леонид Ильич, - одними губами вяло улыбнулся Андропов. - За три недели до появления этой статьи он принимал в своем служебном кабинете в МГК собственного корреспондента "Нью-Йорк тайме" в Москве Стивена Олдрича…
- Может и мне этого американца пригласить, - как- то неуверенно хохотнул генсек. - Чтобы своими глазами убедился остолоп: пока я в этом кресле, а не товарищ Гришин, а?
- Это я возьму на себя, Леонид Ильич, - внятно произнес Андропов. - С Олдричем встретятся и все объяснят. А вот вы лучше пригласите автора этой записки. Было бы неплохо довести до его сведения, что пока дипломатов не выслали, подобного рода докладные записки являются непроверенным слухом. И это в лучшем случае…
- Ну и ладно! - совсем уже мирным тоном пробасил генсек и встал. - Извини, что потревожил, Юрий Владимирович, - Брежнев протянул ему руку. - Я, кстати, хотел предупредить тебя, что на конец февраля - начало марта намечено заседание Политбюро. Один из вопросов - обсуждение работы КГБ на современном этапе социалистического строительства. Признаюсь тебе со всей откровенностью, я и сам надеюсь, что слух этот с дипломатами не подтвердится… Но разговор о Латинской Америке будет, это в любом случае.
Андропов довольно вяло ответил на энергичное рукопожатие Брежнева и направился к выходу.
- Да, кстати, Юрий Владимирович! - Брежнев не глядя ткнул догоревшую до самого фильтра сигарету в тяжелую хрустальную пепельницу и в упор посмотрел на Андропова. - А что эти дипломаты?.. Ну, те, что в Латинской Америке работают… Они и вправду твои люди?
- Они НАШИ люди, уважаемый Леонид Ильич, - процедил председатель КГБ, и его глаза холодно блеснули. - Наши с вами. И ничьи больше!..
4. НЬЮ-ЙОРК. ОТЕЛЬ "МЭРИОТТ"
Февраль 1978 года
…Юджин появился только через два дня. Не постучав (да и зачем, собственно, если тебе по определению не могут сказать ни "войдите", ни "нельзя!"), он отомкнул дверь, дважды провернул ключ изнутри и только потом обернулся - осунувшийся, небритый, в потертом черном пальто, весь из себя какой-то неприкаянный, в огромных солнцезащитных очках и без малейшего намека на былую элегантность.
Глядя на совершенно незнакомого Юджина Спарка, я совсем некстати вспомнила нашу редакционную вахтершу тетю Нюсю. Когда завотделом комсомольской жизни нашей редакции с совершенно неподходящей для столь ответственной должности фамилией Загульная (одна из двух редакционных старых дев с плечевым поясом потомственной байдарочницы и склочностью осиротевшей подколодной змеи) попала в аварию на своем "Запорожце" и пребывала в этой связи в состоянии затяжной истерики при большом скоплении редакционного люда и набежавших на крики авторов, наша уборщица саркастически хмыкнула и выдала по этому поводу совершенно убийственный по точности и выразительности комментарий: "Да что вы все дергаетесь! Не видите разве, женщину грузовик в жопу поимел! Вот она и вопит, как чокнутая…"
У меня даже тени сомнений не было, что за те дни, пока я без прописки и даже вида на жительство обитала в благословенной Америке, Юджина, используя лексику тети Нюси, как следует имели. И еще у меня было жуткое ощущение невольной причастности к этому унизительному для взрослого и самостоятельного мужчины процессу.
Жалость напополам с любовью - это, наверное, самый отвратительный коктейль, которым может угостить себя женщина при встрече с любимым человеком. Но я испытывала именно это мерзкое чувство, глядя на огромного, предельно усталого и задерганного человека, МОЕГО мужчину, напоминавшего не то шофера такси, у которого только что угнали машину с недельной выручкой, не то последовательно спивающегося жэковского слесаря-водопроводчика.
- Привет! - он улыбнулся и как-то неуверенно шагнул мне навстречу.
- Ты забежал ко мне побриться? - Я заставила себя улыбнуться и тоже сделала шаг навстречу. - В ванной есть горячая вода и лезвие. Ни в чем себе не отказывай, милый…
- Не злись, Вэл.
- И ты на меня тоже.
Я подошла к нему и ткнулась в колючее пальто, насквозь пропахшее табаком, сыростью и чужой улицей.
- Где ты был так долго?
- На работе.
- Ты от кого-то скрываешься?
- Скрываешься ты.
- А ты?
- А я пытаюсь сделать так, чтобы у тебя это получилось хорошо.
- Твои попытки что-то дали?
- Ты же жива…
- Действительно, я об этом как-то не подумала.
- Тебе не нужно думать об этом, Вэл. Это не твоя проблема.
- Это моя проблема, милый. Просто она стала твоей.
Какая разница, чьей она стала? - Юджин устало повел плечами и прикоснулся кончиками пальцев к моей щеке. - Главное, что эта проблема существует, и ее надо решить. Все очень просто, Вэл. А ты по привычке все усложняешь.
- Ой ли? - Я обхватила его ладонь у своей щеки и крепко сжала ее.
- Не спорь со старшими, советская женщина! И чему тебя только учили в пионерской организации?
- Истинам.
- Истинам учит жизнь.
- Дурачок, это и была наша жизнь.
- И каким истинам вас учили?
- Сам умирай, но друга выручай.
- Потрясающе! А еще что-то умное?
- Учиться, учиться и учиться.
- Чему?
- Коммунизму, естественно!
- Здорово! Еще что-нибудь помнишь?
- А как же! Жить и бороться, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия!
-С кем бороться, родная?
- Неужели не понимаешь?! С такими типами, как ты, Милый. Потому что с нашими, как я поняла с возрастом, бороться совершенно бесполезно.
- Но это же несправедливо! - шепнул он мне на ухо.
- А почему, собственно, шепотом? - тихо поинтересовалась я.
- Я пытаюсь создать интимную обстановку.
- Как насчет того, чтобы сделать это в другом месте, причем прихватив меня с собой?
- Я не могу, Вэл! У меня работа!
- Твоя работа - быть со мной.
- Это не работа, милая. Это судьба.
- Меня охраняет много людей?
- Ага! - кивнул он. - Почти как Форт-Нокс. Все последнее время эти люди только тем и занимаются, что решают проблемы одной симпатичной воспитанницы пионерской организации имени Ленина.
- А ты?
- А я - в первую очередь.
- Ты решаешь мои проблемы на дне сточной канавы?
- А что, я на самом деле так плохо выгляжу?
- Не плохо, дорогой. Ты выглядишь отвратительно. Странно, как тебя вообще впустили в приличный отель.
- Я воспользовался грузовым лифтом.
- Неопрятность для мужчины - первый признак отсутствия успеха у женщин.
- Скажи мне еще что-нибудь приятное.
- Я тебя очень люблю, Юджин!
- Скажи еще раз. Только медленно.
- Я тебя о-бо-жа-ю. Я тебя боготворю! Я бы съела тебя целиком, если бы ты додумался в своей канаве принять душ.
- Это правда?
- Под салютом всех вождей!
- Несмотря ни на что?
- Ты лежал в канаве не один?
- Как ты догадалась, дорогая?
- Ты мне изменил?
- Нет. Тот, с кем я лежал в канаве, был мужчиной. Причем очень грубым. Он постоянно матерился и говорил, что ненавидит русских.
- Тогда несмотря ни на что…
- Мне надо уходить, - он взял мою руку и поцеловал в ладонь.
- Я понимаю…
- Мне действительно надо, Вэл.
- Партия сказала "надо", комсомол ответил "есть!", - пробормотала я. - Везде одно и то же…
- Ты понимаешь, что я не имел права появляться здесь даже на эти несколько минут?
- С моим-то опытом конспиративной работы против таких, как ты?!
- Я очень скоро вернусь, Вэл.
- "Три мушкетера" читал?
- Читал.
- Помнишь, что сказал Атос, когда д'Артаньян, провожая служанку Кэтти в монастырь, пообещал им же соблазненной девушке, что скоро увидится с ней?
- Не помню.
- Он сказал: "Клятва игрока".
- Но я действительно скоро вернусь.
- Не жди от меня вопроса "когда?".
- Спасибо.
- Юджин, - я обхватила его колючие щеки и приблизила это усталое родное лицо совсем близко к своим глазам. - Ответь мне честно только на один вопрос: где я нахожусь? В очередной тюрьме?
- Вэл, побойся Бога! - Он подхватил меня на руки и прижал к себе.
- Отпусти, тебе же тяжело.
- С чего ты взяла?
- Тогда, в Праге, Витяня говорил, что я - перекормленная корова и что у него от напряжения что-то чуть не опустилось до колен.
- Он не уточнил, что именно?
- Да не помню уже, - пробормотала я, чувствуя, что невольно краснею.
- А я не помню, чтобы ты мне рассказывала, как Мишин носил тебя на руках.
- Юджин! - Я ткнулась носом в его колючую щетину. - Случилось страшное: ты меня ревнуешь!
- А я не должен ревновать?
- Как полноценный мужчина ты просто обязан ревновать меня. Но только не к Витяне Мишину.
- А к кому, милая?
- К этому номеру… - Я сделала левой рукой широкий жест, полностью охвативший ненавистную камеру со всеми коммунальными и прочими удобствами. - Ты уж прости меня за вульгарность, но эта обстановка меня уже трахнула. Еще немного, и я здесь рожу самым постыдным образом.
- Тебя внесут в книгу рекордов Гиннеса, - улыбнулся Юджин.
- Меня вынесут отсюда вперед ногами, дорогой.
- Я бы с удовольствием поменялся с тобой местами, Вэл.
- Ага, - кивнула я. - На сутки. Потом бы ты взвыл.
- Вэл, не будь снобкой! - Он аккуратно поставил меня на ноги и придирчиво, по-хозяйски окинул мое очередное пристанище по пути в никуда. - Ты в роскошном отеле, в котором, кстати, иногда останавливается даже Аристотель Онассис, друг и любовник Джекки…
- А теперь вот остановилась Вэл, подруга и любовница Юджина Спарка. Как по-твоему, милый, Аристотель Онассис переживет это соседство? Я ведь запросто могу не понравиться Джекки…
- Ты мне не веришь, да?
- Я знаю, что должна тебе верить. И если ты говоришь, что я в роскошном отеле, а не в тюрьме, значит, так оно и есть. И то, что моя дверь открывается только снаружи, а окно наглухо заварено, так это мелочи. Зачем мне вообще думать о такой ерунде, если взрослый и, по его собственному утверждению, влюбленный в меня мужчина убеждает, что все в порядке?..
- Бога ради, Вэл, не притворяйся тупой!
- Ты переоцениваешь мое актерское дарование.
- Ты же понимаешь, зачем это делается!