И - вот перед глазами всплывает огромным белым лайнером-катамараном с двумя восемнадцатиэтажными корпусами, ДАС. Дом аспирантов и стажеров Московского государственного университета имени Михаила Васильевича Ломоносова. ДАС. Родная общага, именуемая на жаргоне московских таксистов "Домом активного секса".
Улица имени сталинского наркома Шверника. Через дорогу - гастроном с пустыми полками и пивной ларек, родной всем местным алкашам и студентам университета.
Уфимцев вышел из автобуса у зеленого покосившегося дощатого кондитерского павильона, в котором он по пути в универ неизменно покупал пирожное с глазурью. Оскальзываясь на тротуаре и перескакивая через обледенелые сугробы вдоль тротуаров (все дворники вместо работы ходили на митинги коммунистов), он спустился с косогора и направился к "поперечной палочке" гигантской буквы "Н", в виде которой был построен по проекту, одобренному лично Хрущевым, ДАС. Его ДАС.
Глядя на огромные, высотой в три этажа обычного дома, стекла зимнего сада "Дома аспирантов", Игорь вновь вспомнил кадры кинофильма, в которых метельным утром начала 70-х мимо них проходил герой Андрея Мягкова из "Иронии судьбы", и в который раз повторил ту строчку "С любимыми не расставайтесь, с любимыми не расставайтесь. Всей кровью прорастайте в них…"
За металлическими крутящимися дверями - все те же бабушки у турникета, очереди у гудящих лифтов. В отделе поселения на первом этаже - неизменные глубокие дермантиново-дубовые кресла и диван времен "культа личности", в которых очень удобно ждать своей очереди. (Правда, приятель и сосед Игоря комнате в общаге Ленька Мазурин утверждал, что они - "ленинские", мол, в таком точно же сидел вождь мирового пролетариата в Кремле). И вот - с направлением в одной руке и сумкой в другой, Уфимцев стоит у серой двери на восьмом этаже, что в середине узкого коридора, крашенного зеленой казенной краской.
Открывает ее Ленька, друг, товарищ и сосед по комнате еще с "рабфаковских" времен. Как всегда - в своем фирменном прикиде: в одних трусах и белых носках. Он обожает таким образом вводить в смущение юных первокурсниц-соседок, забегающих по вечерам за щепоткой соли. С кровати, близоруко щурясь, поднимается Андрей Счастливов, торопливо нашаривая на стоящем рядом стуле свои очки в тонкой оправе. Уфимцев оглядывается, вздыхает полной грудью: словно и не уезжал.
- Ну что, бродяги, - произнес он, отхлопав по голой спине Леньку, - со второго этажа сюда переехали? А я вас и здесь нашел! Место для койки найдется?
- Вот сюда поставим, - показал рукой Леонид, - Извини, на твоем старом месте уже новый человек живет. Иностранец, блин, по имени "Корка".
…Рамирес-старший, полковник колумбийской армии, всю жизнь мечтал дать своему любимому сыну Хорхе (пять дочек было не в счет) настоящее образование. Образование, подкрепленное международным дипломом, с которым можно неплохо утроиться не только в родной Колумбии.
Хорхе, с детства имеющий тягу к интеллигентному поприщу, мечтал пойти по стопам родного дядюшки - редактора газеты, посвятив свою жизнь работе журналиста. Рамирес-старший против этого ничего не имел: все лучше, чем проводить время между казармой и джунглями, где можно получить пулю от боевиков наркобаронов, или идти в медицину, копаясь в болячках капризных пациентов.
Однако мечты, как обычно это бывает, разбивались о реальности жизни. При окладе, соответствующим в 1992-м году двум тысячам американских долларов, полковник в родной стране, да и по всей Латинской Америке, по праву считался небедным человеком. Однако для престижных университетов Северо-Американских Соединенных Штатов это были не деньги. Кроме того, полковник был не дурак и знал, какую атмосферу для его Хорхе создадут элитные аборигены, воспитанные на пренебрежении к "латиносам" вообще и презрении к Колумбии в частности, как к родине всемирно-известных наркокартелей.
Европа, не уступающая Штатам дороговизной образования и своими запутанными отношениями с выходцами из бывших колоний, где могло не оказаться места для колумбийского паренька, тоже вызывала большие опасения. Оставался Советский Союз, в котором, как утверждала одноименная радиостанция, вещающая на испанском языке на страны Латинской Америки, принята официальная доктрина интернационализма, где, как потом объяснили в посольстве, был МГУ, диплом которого котировался в остальном мире. Более того, в глубине своей души полковник ненавидел развязанных гринго и спесивых европейцев и, не признаваясь в этом даже своей жене, симпатизировал Советам, которые помогли Фиделю Кастро натянуть американцам нос…
Тем более, что, как утверждал "Си-Эн-Эн", коммунисты у них проиграли, и теперь Россия принялась строить демократию. Это полковника армии капиталистической страны тоже вполне устраивало. Да и дешевле, опять же…
Итак, Хорхе Рамирес отправился в Россию.
Свои первые полгода в стране он провел на подготовительном отделении журфака Воронежского университета. Этот город запомнился ему замораживающим холодом зимы и нескончаемыми упражнениями по русскому языку. Хорхе с ужасом представлял, как он будет жить в Москве, которая, если верить карте этой необъятной страны, находилась далеко севернее Воронежа. И еще запомнился малопонятный анекдот, над которым заразительно смеялись его русские соседи по общаге. В нем красномордый русский мужик в шубе - "дубленке", именуемый почему-то "хохлом", в морозный воронежский день называет заледеневшего студента - африканца непонятным словом "маугли"…
В Москве было промозгло, слякотно, дул ветер. Ворочаясь в толстом свитере на жесткой сетке панцирной сетке кровати и глядя на католический крест из сандалового дерева, подаренный матерью на прощание и прибитый к стене у изголовья, Хорхе не мог понять, как могут эти веселые русские парни разгуливать по комнате в одних трусах. Да и вообще, жить в стране, где три четверти года, по колумбийским меркам - зима. Остальные - осень.
- Ну и где он? - спросил Уфимцев, услышав от Мазурина короткое жизнеописание колумбийца в России.
- Вечером познакомишься. На Арбат отправился. Советскую военную форму покупать в качестве сувенира, - ответил тот, - Все иностранцы от нее тащаться. Негры по Москве офицерских шапках-ушанках и парадных голубых шинелях рассекают. Мода у них такая. А наш Корка вообще сын офицера, у него это должно быть в генах.
- Кстати, а почему "Корка"? - поинтересовался Игорь, - он не обижается?
- А чего тут обижаться? Русская стилизация, дружеская, как к своему.
- Вы его тут не угнетаете?
- Да сдался он. К нас своих заморочек хватает. Мы "дедовщиной" и "землячеством" с армии сыты, чтобы тут еще казарму устраивать. Вот несколько иностранцев со "школьниками" живут (так студенты-"армейцы" именовали тех, кто поступил в университет со школьной скамьи), так там - да… Развели, блин, салаги, "дедовщину". А у нас живет, как у Христа за пазухой, мы тут и подкармливаем его своими харчами. Он-то готовить не умеет, в столовку ходит, а нам эта пища за три года уже обрыла… Правда, полы мыть мы его все же научили. А то "не мужское дело, не мужское дело"!.. Кстати, ты про Жан-Клода ничего не слышал?
- А чего я должен был услышать? Я же только приехал! - ответил Уфимцев.
- Нету больше нашего Клода.
- Как так? - удивленно спросил Игорь, - Как так "нету"? К себе в Анголу уехал, что ли?
- Совсем нету, Игорек - убили его неделю назад.
Уфимцев опустился на стул и длинно выматерился.
С Жан-Клодом Нсегитомбой он познакомился три года назад, после поступления на подготовительное отделение факультета.
На первых порах, сразу после зачисления, Уфимцева вместе с еще двумя "рабфакерами" поселили в холодную необжитую комнату, в которой сквозило из всех незаклеенных щелей оконных рам. Со недавнего времени армейской службы на Дальнем Востоке Игорь люто ненавидел морозные сквозняки, от которых начинало пронзительно ныть между лопатками. Поэтому он, узнав, что один из ребят в группе устроился более удачно - в теплой, комфортной комнате второкурсников, один из которых был дагестанец, а второй - негр из Анголы, не стал затыкать щели, а быстренько перебрался туда.
…Негры бывают разные. Есть черные, как сапоги, выходцы из Центральной Африки, есть шоколадные - с побережья. Уроженец бывшей португальской колонии Жан-Клод был не просто шоколадным, а шоколадным с золотистым отливом. Света его облику добавляли интеллигентные золотые очки в тонкой оправе, внимательный взгляд, знание трех европейских (не считая русского) языков и сдержанные манеры воспитанного отпрыска из хорошей семьи.
Жан-Клод, или просто Клод, как его звали все студенты, учился на телевизионном отделении и специализировался на рекламе, что для студентов советской страны, где телевизионной рекламы не было вообще, было высшим пилотажем. Африканец окончательно поразил слегка одичавшего в Дальневосточном военном округе Игоря тем, что в своем, отгороженном шкафами от соседей, закутке, имел низкий стеклянный столик на колесиках для закусок и напитков. Такие столики Уфимцев видел только в кино.
Раздражала манера Клода долго принимать душ по утрам, в то время как остальные соседи в ожидании слонялись по комнате, глядели на часы, не выдерживали и начинали орать:
- Клод! Блин! Сколько можно!
Журчание воды прекращалось. Нсегитомба в одной набедренной повязке из полотенца с извинениями выметался из душа, но на следующее утро все повторялось вновь.
Уфимцев вспомнил, как однажды анголец, сидя в своем закутке и зубря русский язык, окликнул его в своей обычной манере: с вопросительной интонацией:
- Игорь? Помоги мне? Тут сложное предложение? Скажи: что такое "арапа"?
Уфимцев с озадаченным видом попросил соседа несколько раз повторить слово, но так ничего и не понял, зашел к нему и попросил "источник". Им оказалась серенькая брошюрка под названием "Русские половицы и поговорки для иностранных студентов". В ней Игорь и прочитал фразу: "Черного араба не отмоешь до бела"…
Он осторожно отложил брошюру на буржуйский стеклянный столик и, мысленно выматерив составителей книжонки, стал выпутываться неполиткорректной ситуации.
- Ну, понимаешь, Клод… В средние века неграмотные русские крестьяне всех выходцев из Африки называли "арабами" или "арапами"…
- А! - воскликнул Нсегитомба, подняв кверху черный указательный палец, - Так это я?!
- Ну. В принципе… Ну да!
- Все понял, Игорь, спасибо! - с дружеской улыбкой произнес Клод, перелистнул страницу брошюры и стал читать дальше.
При всех своих интеллигентных манерах Клод был настоящим мужиком: не раз и не два он, заговорщицки подмигивая, предлагал Уфимцеву пару часиков поиграть в покер у ребят этажом ниже, пока он попытается найти общий язык с дамой. И он единственный не спасовал перед здоровенным чеченцем-заочником, почему-то лютой ненавистью ненавидевшим негров: выставил его, пьяного, за дверь и вызвал милицию. Тогда-то Игорь и узнал, что "профессорский сынок" Жан-Клод успел на своей родине послужить в армии и повоевать против банд черных расистов "Унита". И вот теперь…
…-Кто? - выдавил из себя Уфимцев, - Кто его убил?
- Кавказцы, - произнес Ленька.
- Тот самый "Кавказ"? - Игорь вспомнил здоровенного бывшего старшину внутренних войск, любившего в пьяном виде ломиться во все двери.
- Нет. Другие. Поссорился с одним из-за очереди в лифт… Дурь какая… Тот на него наехал. Клод ему в морду дал. Тот вернулся с дружками… В общем, выкинули его из окна седьмого этажа… Клод не один был, с товарищем. Тоже черным. Товарищ драться не стал, под кроватью спрятался. А вот Жан-Клод предпочел не прятаться…
- А милиция?
- Ты разве не знаешь, что сейчас, как только Хасбулатов стал спикером Верховного Совета, с ними никто не хочет связываться? У нас в общаге целая диаспора живет. Они такие же студенты, как я - испанский летчик!.. В общем, черные те срочно куда-то смылись, а Клод поехал на родину в цинковом гробу…
Гораздо позже у оперов РУБОПа с Шаболовки Уфимцев узнает, что с 1990-го по 94-й в ДАСе свила свое гнездо штаб-квартира чеченской этнической преступной группировки. Рассматривая фотографии бандитов, участвовавших в похищениях иностранных бизнесменов, он узнает лица людей, с которыми когда-то сам ссорился из-за очереди в студенческой столовой… Впрочем, тогда он пошел на попятный и, может, поэтому не повторил судьбу африканского студента Жан-Клода Нсегитомбы. Бандиты исчезнут из ДАСа только с началом первой чеченской войны.
- Я тебя понимаю, - участливо проговорил Леня, - Ты же с ним в одной комнате полгода прожил… Кстати, тут вчера Ромку встретил. Он сказал, что сегодня вечером дасовские негры собираются что-то вроде поминок по Клоду сообразить. Сходишь?
- С ритуалом вуду? Куриц резать будут? - блондин из Волгограда, с нордическими чертами лица, Счастливов, чернокожих не любил и своих взглядов особо не скрывал.
- Иди в жопу! - беззлобно ответил Мазурин и произнес, принципиально обращаясь к Уфимцеву:
- Ромка должен у себя быть. Зайдешь?
Дагестанец Рамазан, или просто "Рома", был вторым хозяином-второкурсником, в чью комнату Игорь переехал во время учебы на "рабфаке".
В замке двери повернулся ключ и в комнату вошел смуглый, невысокого роста, паренек.
- А вот и Хорхе! - приветствовал его толерантный Леонид, в то время как студент фотоотделения Счастливов демонстративно снова завалился на кровать, - Ну чего, купил форму?
- Да! - парень, похоже, был очень доволен, разворачивая кульки, - Сейчас надену!
- Не надену, а одену! - поправил Рамиреса со своего лежбища Андрей, - "Надевают" на русском языке только ботинки, а одежду "одевают". Обрати внимание, даже слова однокоренные!
Хорхе в ответ кивнул головой с серьезным видом:
- Да, Андрей, "одевают"!
Сгребя в охапку одежонку цвета хаки, он стыдливо скрылся в своем закутке - "аппендиксе".
- Стесняется… - со значением проговорил Андрей, - Изыски католического воспитания. Эх, в советской армии ты, Корка, не служил!
…-Готова! - с радостным возгласом Хорхе явился перед взорами соседей.
- Не готова, а готово… во… - автоматически поправил его "Счастик", - Во, блин, ты, Корка, и дал огня!
Мазурин и Уфимцев едва сдерживали смех: в солдатской "парадке" с красными мотострелковыми погонами, черными артиллеристскими петлицами, на которых красовались стройбатовские "трактора", в авиационной фуражке с голубым околышем, на которой красовалась кокарда военно-морского флота, чернявый парнишка смахивал на солдата из Закавказья в горячечном бреду прапорщика кремлевской роты почетного караула.
- Нет, я не могу… - выдавил Игорь, выходя из комнаты в коридор, - Такого издевательства над формой… Я видеть не могу…
Корка недоуменно посмотрел ему в след:
- Что не понравилося?…
- Не понравилось, - тут же вмешался фотограф-лингвист Счастливов, - Не, Хорхе, все нормально. Твоему папе понравится. У вас же в Колумбии у большинства индейские корни, верно? А индейцы всегда любили яркую раскраску. Теперь и ты вышел на тропу войны!
В коридоре беззвучно хохотал Уфимцев.
…Через неделю, закончив сессию, Рамирес уедет на каникулы на родину и не вернется. Убийство студента-африканца произведет на него тяжелое впечатление. И Корка не захочет рисковать жизнью в стране, где, как он понимал, официально объявленный интернационализм сползал с фасада страны вместе с остальными облезлыми красками коммунистической идеологии.
Уедет, оставив в своем "углу" сандаловый католический крестик и громоздкую коробку старого японского видеомагнитофона "Сони", ну очень похожего на советскую "Электронику". Сомнениями над тем, кто у кого спер идею, Уфимцев не мучился не минуты.
"Видак" в качестве трофея воодушевит Счастика, но - ненадолго. Уезжая, Рамирес вывернет из него стеклянную палочку предохранителя, аналога которого в магазинах, по причине древности модели, не окажется. И в течение еще нескольких лет Игорь будет наблюдать в "общаговской" комнате Леньки Мазурина этот агрегат - в виде полки, подставки и еще черт знает чего, в память о колумбийском пареньке Корке.
…Вечером все, кто знал Жан-Клода, собрались на поминки. Компания подобралась разнородная: пятикурсник дагестанец Рамазан со своим приятелем, пухлым студентом родом из Пензы (которого по этой причине все звали "Пензюком", а он не обижался), заочник Игорь, хорошо говорящий по-русски Ник - негр из Намибии, учившийся с Нсегитомбой на одном курсе, пришедшей со своей белой подружкой Аней, и афганский таджик "Миша", уехавший из родной страны после того, как в Кабуле обосновалась оппозиция, повесившая президента Наджибуллу.
Вопреки прогнозам Счастика, ритуальных куриц на столе не было. Обошлись вареной колбасой, сыром, ассорти из маринованных помидор с огурцами, соком и четырьмя бутылками "кристалловской" водки "Привет", считавшейся лучшей в Москве до появления пресловутой "Гжелки".
Слово взял Рамазан-Ромка.
- То, что за этим столом собралась такая компания, - произнес он, обводя глазами присутствующих, - показательно. Несмотря на цвет кожи и национальность, мы здесь все равны. Мы - московские студенты, у которых "альма матер" - МГУ. И мы поминаем тоже московского студента, Жана Клода, которого убила сволочь, не имеющая отношения ни к студенчеству, ни вообще ни к чему… Я тоже с Кавказа и мне стыдно… Я хочу просить прощения…
- Ладно, Рома, - потянул его за рукав Ник, - Перестань. Сволочи есть везде. У вас есть белые расисты, у нас, в Африке, есть черные расисты… Когда человек пустой, как кожура банана, ему остается гордиться только тем, какого цвета был его папа. Давай лучше выпьем. Жан-Клод водку не любил, но он, как и мы все, жил в России. Не будем нарушать традицию…
После того, как под столом оказалась третья бутылка из-под водки, над ним поднялся Уфимцев.
- Парни, - начал он, - ну, и леди тоже, естественно… До встречи с Клодом я вообще ни с кем из негров знаком не был…
- Из африканцев, - поправил вполголоса "Пензюк".
- Из негров, - не сдался Игорь, - Вот тут Ник сидит, не даст соврать. Ничего обидного в этом слове нет. В Африке даже есть такая страна - Нигерия, и никто не возмущается. Это все заморочки америкосов, их тамошних негров, делать им больше нечего…
- Правильно! - присоединился афганец Миша, - Им бы наши проблемы!
- Не перебивайте, - помотал головой Уфимцев, - Я сам собьюсь. Так вот… - собираясь с мыслями, он посмотрел в черный квадрат незанавешенного окна, и произнес совершенно другим тоном:
- Так. До пьяных глюков мне еще далеко. Парни, или это только мне одному кажется?… Наверху - пожар!
В окно посмотрели все: зимний московский вечер расцвечивал косматый язык пламени, вываливающийся из пасти окна этажом выше. На фоне черного неба оранжевое в сердцевине и ярко-красное по краям полотнище жадно рвалось вверх, словно пыталось оторваться от студенческой общаги и унестись к звездам. Позже, вспоминая тот вечер и тот огромный лоскут огня над головой, Уфимцев представит себя в башне горящего танка. И запоздалый мороз продерет его кожу.
Но это будет позже, а пока, звеня опрокидываемыми пустыми бутылками под столом, компания дружно повскакивала с мест. Воевавший в Афгане дагестанец "Ромка" и его брат по оружию файзабадский таджик "Миша" сориентировались быстрее всех, бросившись в дверям туалета: