Банду брал ОМОН. Едва вокруг дома, среди покосившегося забора и развалившейся, покрытой мхом, поленницы, замелькали камуфляжные, под "грязный снег", куртки бойцов, едва подполковник прокричал осипшим в утреннем тумане голосом предложение сдаться, и щелкнула по почерневшим бревнам сруба предупредительная автоматная очередь, из окон избы вылетели и шлепнулись в грязь три обреза. Два винтовочных и один - охотничьего ружья.
За ними через дверь вышли четыре мужика. Двое - бывшие "сидельцы" с двумя сроками за спиной, двое - слесари обанкротившегося оборонного завода. Их сдергивали с крыльца и укладывали тут же, в грязь, лицом вниз, застегивая на запястьях браслеты наручников.
…-Ну, а как с моей просьбой? - спросил Уфимцев, сидя на том же стуле, что и дед Иван, дымя на пару с подполковником той же "Балканской звездой".
- Через час подъедет участковый. Он там всех знает. Без малого тридцать лет в районе пашет. Он вам и свой участок покажет, и по могиле этой оскверненной поможет справки навести. Только напрасно это… Обыкновенная хулиганка.
- Спасибо. - Игорь поднялся со стула, - Я его на улице подожду. Уж больно погода хорошая.
Игорь любил приезжать в Рыбинск в это время года. В солнечные дни здесь острее ощущалась осень.
Короткая и узкая городская набережная была похожа на запущенный парк: тротуар у чугунных оград, некрашеные скамейки, на которых давно уже никто не сидел, проезжая часть у огромного мозаичного дворца, в котором до революции располагалась биржа - все это было засыпано толстым слоем золотой листвы. Рыбинск стоял севернее губернского центра, и осень сюда приходила раньше.
Уфимцев, не торопясь вышел на центральную улицу города и, засунув руки в карманы легкой парусиновой курточки, побрел по тротуару. Порывистый ветер с Рыбинского моря гнал по асфальту желтые листья. Мимо, задевая Игоря плечами, проскальзывали по узкой пешеходной дорожке мимо домов девятнадцатого века горожане, то и дело ныряющие в темные провалы магазинов; с гулом проезжали троллейбусы. Вот и знаменитая игла Рыбинского кафедрального собора - точная уменьшенная копия питерской, с Петропавловки… Уфимцев посмотрел на часы, перешел дорогу и, повернув за угол, ускорил шаг - надо было возвращаться к отделу, где его наверняка ждал участковый.
Он миновал улицу, половина домов которой представляли собой те самые призраки, о которых говорил подполковник. Прошел мимо пожарной каланчи, с усмешкой вспомнив историю 19-го века, когда пожарные, сидевшие на ней в дозоре, проморгали беду у себя под носом, и чуть было не сгорели в своей башне. Обошел городской парк со старыми аттракционами и каруселями, полюбовался на памятник старины - деревянный барабан на мельничной запруде и, торопливо устремился назад, в милицию. Сентиментальное свидание с городом было закончено.
…Участковый оказался кряжистым мужиком лет сорока пяти, с коричневой от крестьянского загара открытой русской физиономией, на которой светлыми пуговками поблескивали прищуренные голубые глаза. Они живо напомнили Уфимцеву его сельских родственников. У тех были такие же: выжидающе - хитроватые, только на первый взгляд кажущиеся простецкими, полные векового крестьянского опыта выживания вне зависимости от воли и желания многочисленных и разных правителей Руси.
Поверх форменного кителя на участковом была надета камуфляжная военная курка с эмблемой "Вооруженные Силы России". Из-под полы свисал пистолетный шнур. Участковый перехватил взгляд Уфимцева, улыбнулся смущенно и пояснил:
- Младший брат камуфляжку подарил. Он у меня офицером на Дальнем Востоке службу тащит, приезжал месяц назад в гости… А что - вещь хорошая, практичная. Опять же китель не так протирается. Ну что, поехали?
Игорь нырнул в капитанов зеленый "Москвич - 412".
- Вы посильнее дверцей хлопайте, - посоветовал участковый, - Мой "мерседес" уже в возрасте, тут все с напрягом исполнять приходится.
Журналист дернул дверь на себя, кабина содрогнулась от удара.
- Вот теперь точно не откроется, - удовлетворенно кивнул капитан.
- Давайте по-простому, - протянул руку Уфимцев, - Молодой еще, чтобы на "вы" именовали. Просто "Игорь".
- А я - Мыльников Иван Сергеевич, - пожал кисть Уфимцева своей жесткой клешней участковый. - Можно просто "Сергеич". Меня все так зовут.
Москвич выкатился из города, свернул на проселочную дорогу и загромыхал на ухабах изношенным корпусом. Стало не до разговоров: Сергеич, вцепившись в руль своего старенького авто, старательно объезжал многочисленные ямы и выбоины. Да и Уфимцев тоже не любил развлекать водителя в пути. Он предпочитал молча смотреть на стелющуюся под колеса дорогу, смотреть по сторонам, отмечая детали мелькающих за окном пейзажей.
Нельзя сказать, что он думал в это время о чем-то конкретном. Игорю просто нравилось смотреть в лобовой стекло. Ощущая приятную пустоту в голове, лететь куда-то в неизвестность, слившись со временем и скоростью. То же самое испытывают люди, сидящие у костра и смотрящие подолгу на пляшущие язычки пламени.
В такие минуты в человеке всплывает нечто, пришедшее из глубин веков, из темной памяти клеток, подаренных современному человеку его предками. Теми, кто на опушках девственных лесов с их дубравами, медведями, лешими и колдунами, жгли свои костры, вслушиваясь в таинственную перекличку чащобы. Теми, кто по узким лесным дорогам, по широким трактам среди русской степи гнали свои тройки, спасаясь как от лихих людей настигающего времени. Гнали, подгоняя самих себя и само время: быстрей, быстрей! И разговоры здесь лишние. Ведь они - лишь отражение суетности. А здесь должна царить сама вечность. А ей к лицу молчание.
Впереди показалось село. Возвышающаяся в центре его церковь была далеко видна отовсюду. Зеленые чешуйчатые купола колокольни, зимнего и летнего храмов с потускневшим золотом крестов гордо подпирали голубое осеннее небо.
Со своей поднебесной высоты они взирали на человеческую суету: у покосившегося крыльца продмага двое мужиков усиленно выискивают третьего, чтобы наскрести на заветный пузырь; старушки в старых пальто судачат на лавочке под окнами двухэтажного бывшего купеческого дома; по разбитому тротуару улицы пронеслась на велосипедах ватага мальчишек, а вслед им презрительно смотрит из кабины грузовика девочка с торчащими в разные стороны косичками. Грузовик притулился у обочины, а его водитель, он же - отец девочки, тридцатилетний Сашка Иванов отправился в вышеуказанный сельмаг за бутылкой водки. Сегодня он при деньгах, поэтому в союзниках в лице соображающих на троих двух мужиков не нуждается.
- К отцу Никифору сейчас заедем, - сказал Уфимцеву Сергеич, - Старинный мой приятель, он здесь настоятелем храма служит.
Капитан Сергеич, которого Игорь про себя поименовал на царский манер "урядником", вместе с журналистом вылезли из машины напротив храма. По узкой тропке, вьющейся среди торчащих вразнобой по ее обочине сосен и елок, добрались до покосившейся калитки. Там пришлось ждать минут пять под оглушительный лай невзрачной собачонки, смело подкатившейся на своих кривеньких ножках к самому забору. Впрочем, ее смелость объяснялась тем, что калитка была заперта на замок.
После пяти минут, за которые несчастный песик едва не охрип от своего усердия, из-за темного от времени пятистенка появился дородный мужчина с темно-русой бородой с проседью и в подряснике. Капитан приветственно махнул рукой:
- Эй, батюшка, давай пошевеливайся, а то от твоего барбоса мы уже оглохли!
- А, представитель власти пожаловал, - отозвался священник, - Долго жить будешь - только сегодня тебя поминал.
- Что так? - поинтересовался участковый.
- Аль обещания свои забыл? - прищурился отец Никифор, - Ты ко мне на Богородицу обещал наряд милиции прислать? Ну, конечно, ты уж и забыть успел. Бываешь у меня в гостях раз в полгода - немудрено… А наши колхозные хулиганы опять намудрили: поперек храмовой калитки веревку натянули, богомольные старушки на службу пошли, сослепу каверзу не разглядели и устроили кучу-малу.
- На Спаса обязательно пришлю, - пообещал Сергеич.
- Ну смотри, если обманешь… - дружелюбно погрозил пальцем поп и, окинув взглядом Игоря, поинтересовался:
- Это что за парень с тобой? Из ваших, милицейских что ли?
- Нет, я журналист, - ответил Уфимцев.
- Журналистов не люблю, - тут же заявил священник, - Лучше б ты милиционером был.
- Что так? - прищурился Уфимцев, чувствуя в душе обиду.
- Брешете все, - сказал поп, - Я газеты читаю, могу сравнить с жизнью - то…
- Ты чего, отец, на парня накинулся, - вмешался капитан, - Мы к тебе в гости зашли, а ты нас с порога руганью встречаешь… Кстати, где твой волкодав? С чего это ты вдруг себе такого звонка завел?
- Э… - поп махнул рукой, - Взбесился кобель, на детишек соседских кинулся. Пришлось пристрелить.
- Сам что ли? - спросил участковый.
- Тебя что ли ждать? Конечно сам. Взял грех на душу… Да ладно, чего стоять-то на пороге, пошли в дом.
…-Ты на отца Никифора не обижайся, - шепнул капитан Уфимцеву, пока они шли по тропинке через заросший пожелтевшей травой двор, - Грому-шуму напустить любит, а по жизни - добрейший человек.
Пятистенок отца Никифора богатством не отличался. На кухне, перед окном с широким, давно не крашеным подоконником, стоял потемневший от времени стол. Вдоль него - две длинные лавки. В красном углу, под киотом, где теплилась лампада, возвышался высокий табурет хозяина. Дощатые полки под посуду, большая русская печка, рукомойник. Полати занавешены штопаными занавесками. Выкрашенная белой краской дверь вела в большую половину.
- Туда не зову, - махнул священник рукой на дверь, - Не прибрано.
- А где матушка? - поинтересовался участковый.
- В город, в поликлинику отправил, - со вздохом ответил отец Никифор, - После случая с собакой, так расстроилась, что сон пропал, рассеянная стала. Вот и отправил - пусть у докторов проконсультируется, да заодно от хозяйства отдохнет. Поэтому, мужики, мы с вами водку здесь пить будем…
Отец Никифор откинул занавеску на окне и достал початую бутылку "Русской". Затем на столе появились три стакана, миска с солеными огурцами, стопка порезанного хлеба.
- Для больших любителей могу предложить вот что… - поп выложил на столешницу пару карамелек в слипшейся обертке.
- Да я вроде как на службе… - нерешительно покосился на Уфимцева Сергеич.
Игорь глянул на лиловый, с фиолетовыми прожилками нос участкового, и понял, каким мукам соблазна подвергается слуга закона, боясь на глазах корреспондента себя скомпрометировать. Поэтому он решил взять инициативу в свои руки и решительно подставил стакан под уже занесенную руку Никифора.
- Да днем-то как-то… - продолжал защищать свои бастионы капитан, одновременно пододвигая руку к своему стакану, куда хозяин дома уже успел плеснуть водки.
- Я вот что вам скажу, чады мои, - отец Никифор долил остатки водки себе и ухватился за огурец, - Пить надо днем. В обед. Не допьяна, конечно, но - днем. Ибо тогда водка душу веселит и к деятельной жизни, то есть к работе, подвигает. За день хмель у тебя выйдет, и спать с женой ты ляжешь уже трезвый. Ибо ложиться с бабой нужно не во хмелю, дабы не терять своего мужского достоинства и не плодить по пьяной лавочке уродов, прости мя Господи! Ну, чады мои, благословляю!
Священник обмахнул широким крестом стол и все дружно выпили.
…-Как твой сосед поживает, батюшка? - поинтересовался участковый спустя время, которое он потратил на обстоятельное прожевывание соленого огурца.
- Эх… - поп махнул рукой, откинулся к стене и изрек, горестно чмокнув губами, - Впадает в грех уныния.
- Что так? - спросил капитан.
- Говорит, что скушно ему, приход бедный - всего несколько старух и один старик, да и тот маловерующий. Мол, посещает он храм не от веры в Господа нашего, а как герой Антона Чехова - как его, Беликов, что ли? - из соображений, как бы чего не вышло. Деду скоро отправляться на встречу с нашим Создателем, вот он и подстраховывается: вдруг Бог есть, тут-то и покажут ему кузькину мать… Прости меня, Господи! - отец Никифор перекрестил свой рот знамением, - А в молодости этот дядя весьма активный безбожник был, аккурат при Хрущёве колокольню в центре села развалил тракторами. Хотел и сам храм Божий на стройматерьял пустить - в районе узнали, не дали. Мол, церковь сия семнадцатого века, памятник архитектуры. А причем здесь памятник? Храм Божий - есть и храм, неважно, когда его построили. Но все равно секретарю тому райкомовскому спасибо нужно сказать - пресек безобразие.
- Может, сейчас дядя в храме грехи замаливает? - возразил Никифору Уфимцев.
- Так не замаливают, - буркнул священник, - Этот дядя содержит двух кабанчиков, корову, лошадь. В третьи жены самую молодую бабку в селе взял, чтобы она ему в хозяйстве батрачила. А в это время у него в Рыбинске сноха горе мыкает: муж ее, сын, значит, этого дяди, на севера за длинным рублем подался - газ у Черномырдина добывает, а жене с двумя детьми ни копейки ни шлет. Так этот старый хрыч хоть бы продуктов подкинул - не чешется…
- Вот бы его сосед, приходской священник, на путь истинный и наставил, - заметил капитан.
- Какое там! - опять махнул рукой отец Никифор, - Молодой ишшо, только из семинарии. А в молодости больше о себе думают, об устройстве своем личном, а уж обо всем прочем - во вторую голову. Сказать по правде, действительно, приход его - дыра дырой. Молодому там - тоска зеленая. Это, если по-вашему, по-мирскому говорить.
Священник встал и пошел ставить чай. С минуту он гремел посудой за занавеской в закутке кухни, потом появился с чашками в руках, водрузил на стол сахарницу, покосился на облупленный эмалированный чайник на старенькой электрической плитке и продолжил:
- С другой стороны, если человек с младых ногтей имеет все блага жизни, доставшиеся ему по наследству или по блату - сам он в этом возрасте честно заработать все это не может - то к старости или пустит деньги по ветру, потому что ценить не будет, или потеряет вкус к жизни. А это грех…
Никифор разлил чай по чашкам.
- Да и вообще, чады мои, служение Господу подразумевает подвижничество, отречение от излишних земных благ. А коли желаешь ты их, то иди не в священники, а в кооператоры. Или как их сейчас называют? Бизнесмены… Нельзя одновременно служить Богу и Момоне.
Уфимцев окинул взглядом более чем скромную обстановку в доме у священника. Он вспомнил, что ему довелось увидеть в квартире московского священника, служившего на высокой должности в Патриархии. До этого тот исполнял обязанности за рубежом, и поэтому Игорь мог объяснить себе японские музыкальный центр, телевизор, такую же импортную дорогую мягкую мебель, изящные, дорогие, судя по всему, безделушки. Обстановку, редкую для средней московской квартиры начала девяностых.
Объяснить мог, понять - нет. Уж очень все это не вязалось с духовным одеянием хозяина. Для того интерьера скорее подошел бы малиновый пиджак, который вошел в моду среди нарождающегося класса капиталистов чуть позже.
Уфимцев говорил тогда себе, что все это глупость.
Более тысячи лет назад прошло с тех пор, когда первые христиане в рубищах жили в пещерах и обходились примитивным, служа Господу. Сейчас их преемники должны идти в ногу со временем, иначе они просто не смогут донести Слово Божье до всех. Не только для нищих и малограмотных, но и богатых, образованных. Тем не менее… Тем не менее думалось: отчего же деревенская и городская голытьба в революцию с таким упоением рушила храмы, убивала священников, изгоняла саму веру.
С упоением и искренней злобой рушат только низвергнутые в душе святыни, мстя за порушенные идеалы. Малиновый звон колоколов в сознании тех людей были частью той России, где развевались на ветру шелковые знамена и шарфы дам, сверкали спицами пролетки и ордена господ, запах пирогов мешался с ароматами дорогих вин и французских духов. Этот мир лежал в другой плоскости от мира развороченной земли окопов, оторванных ног, калек в прожженных шинелях, просящих на папертях милостыню, разоренных деревень. Поэтому и рушили они, что вера ушла из душ их. А пустоту заняла лишь дочь Сатаны - злоба.
Отец Никифор заметил взгляд Игоря, каким он окинул скудную обстановку дома.
- Небось подумал, что вещаю так, что сам живу в скромности, а посему причисляю себя к подвижникам, - усмехнулся он, - Нет, парень. Хоть и стоит мой храм в большом селе на большой дороге, но приход и у меня тоже не весть какой. Все те же богомольные старушки. Единственная разница от соседа - числом их поболе. А те, кто помоложе, в другую веру веруют - веру граненого стакана. Бедно люди живут, корреспондент. А когда ходишь по колено в навозе, да еще со сведенным брюхом, редко глаза к небу поднимаются. Потому что, как опустишь их, вся мерзость еще мерзостнее покажется. Посему и глядит народ исключительно в стакан - после него куда ни кинь, все в розовом тумане.
Он замолчал. Молчали и Уфимцев с капитаном. Тишину нарушало лишь мерное тиканье стареньких дешевых ходиков с алюминиевым облезлым циферблатом и подвязанной к цепочке магазинной гирькой.
- Потому и живу так, - произнес после затянувшейся паузы священник, - Как люди. Во-первых, потому, что физически не могу жить богаче, а во-вторых, потому что Бог не позволяет. Что мне прикажешь, - он лукаво улыбнулся в бороду, - те три сотни кирпичей, что мне сельсовет на ремонт храма выделил, себе на дом пустить? Вы, миряне, под законом и под собственной совестью ходите, а у нас вместо уголовного кодекса - Господь. Его сильнее прокурора бояться следует. На Его Суде никакой дорогой адвокат не поможет.
Отец Никифор допил чай. Собрал со стола чашки, унес за занавеску. Вышел оттуда, накинул на плечи телогрейку:
- Ну что, корреспондент, пойдем, я тебе храм покажу…
…За багажником "москвича" осталось село. Капитан Мыльников по-прежнему аккуратно объезжал выбоины на старом асфальте. Выбоин было больше, чем на проселке.
Грузовик с девочкой в косичках исчез с обочины перед сельмагом: водитель Саня Иванов уехал, купив бутылку водки на заначенные от жены деньги с "левака" (отвез мужикам из соседней деревни на базар сорок мешков картошки).
Мужики, что рядом с магазином усиленно соображали "на троих", по-прежнему торчали на месте. Заметив зеленый автомобиль участкового, они торопливо скрылись за углом.
Капитан кивнул им вслед и хмыкнул, обращаясь к Уфимцеву:
- Месяц назад магазин этот обокрали. Уперли риса три мешка, два - консервов и так… ерунду всякую. Соображаю, что утащить на своем горбу воры все это не могли. Значит, потребовалась грузовая машина. Воровали местные: навесной замок вырвали ломиком вместе с петлей засова, а внутренний открыли ключом, который продавщица прятала в укромном месте. Кто-то из постоянных посетителей выследил… Значит, и водитель был местный. А из местных только Сашка Иванов мог на это пойти. Вот я и жду…
- Чего? - недоуменно спросил Уфимцев.
Действительно, чего тут ждать - брать надо!
- Чего жду? - переспросил капитан? - Когда Иванов в город поедет остатки краденого сбывать. Тут-то я его и возьму, красавца. И про ключ он наверняка знал: продавщица сельмага - его бывшая подруга, с которой он до армии гулял. Только вот она его не дождалась, шалава…
Уфимцев только головой покрутил: настоящий Анискин!
- А вдруг это не он? - спросил Игорь.