- Хоромы Степана Екашева. Надорвался мужик непосильной работой, совсем запустил усадьбу. Всего второй год, как ушел на пенсию, а высох, что тебе щепка.
- Болеет?
- Трудно сказать… Ни сам Екашев, ни его старуха "и разу в больнице не были, хотя на болезни жалуются постоянно. Полагаю, от усталости у них это. Представьте себе, товарищ Бирюков, по четыре головы крупного рогатого скота держат. По сорок-пятьдесят центнеров ежегодно вдвоем сена накашивают. В три часа ночи уходят на покос и возвращаются в одиннадцать вечера. Старуха прибежит, управится со скотиной и опять - на помощь Степану.
- Помнится, раньше Екашев сапожным ремеслом подрабатывал, - сказал Антон.
- Сапожник и пимокат он отменный. В послевоенные годы, можно сказать, всю Серебровку и Березовку обувал. Теперь народ привык к фабричной обуви, однако Степан своего ремесла не бросает - идут некоторые к нему с заказами.
- Что ж он дом не починит? Неужели денег нет?
- Каждый год по весне умирать собирается, не хочет связываться с ремонтом. А что касается денег, говорит, сыновьям отдает. У него, кроме Ивана, еще четверо. Трое из них в Новосибирске определились, семьи завели. А последний - не удался. Был судим за воровство и где теперь находится, не известно.
- Это Захар, что ли?
- Он самый. Знаете?
- В школе начинали вместе учиться, только он и четырех классов не закончил. Когда его осудили?
- Еще до того, когда вы после института в наш райотдел приехали работать. Скотником в бригаде Захар трудился и, представьте себе, занялся систематическим хищением комбикормов. В райцентре похищенное сбывал, на водку денег не хватало…
После разговора с дедом Лукьяном о том да о сем коснулись выстрела.
- У Степки Екашева за амбаром кто-то стрелил, - твердо сказал дед Лукьян. - Мы с Агатой у крыльца грибы перебирали, а там не очень сильно бабахнуло.
Бирюков оглядел светлую горницу, обставленную современной мебелью. О старине напоминала одна лишь потемневшая икона в переднем углу, рядом с которой с яркого цветного плаката улыбался космонавт Юрий Гагарин. Весь угол под иконой занимал новенький телевизор с большущим экраном.
Заметив на столе газеты, Бирюков вспомнил о пыжах, обнаруженных оперативной группой, и спросил:
- За этот год районка?
Хлудневский утвердительно кивнул.
- Можно посмотреть?
Антон быстро перебрал всю пачку и с удивлением отметил, что из азгустовских номеров не хватает одного-единственного номера за девятое число, то есть как раз того, из которого были сделаны пыжи. На вопрос - куда исчезла эта газета? - Хлудневский с искренним недоумением пожал плечами:
- Агата, должно быть, куда-то подевала. Берет газеты без ведома.
Антон решил не скрывать:
- Пыжи были сделаны из газеты за это число для заряда, которым убит пасечник Репьев.
- У нас каждый житель, кроме Степки Екашева, районку выписывает, - испуганно проговорил дед Лукьян и старательно принялся перебирать газеты, словно не поверил Антону, что какого-то номера недостает.
Из магазина вернулась с большим полосатым арбузом запыхавшаяся бабка Агата. Хлудневский встретил ее сердитым вопросом:
- Ты, старая, куда подевала газетку за девятое августа?!
- Будто я их разглядываю, когда беру, - поздоровавшись с Кротовым и Антоном, ответила старуха. - Чего случилось-то?
- Ничего страшного, Агата Васильевна, - постарался успокоить Антон.
Старуха задумалась и вдруг виновато посмотрела на деда Лукьяна. - Две недели назад, может, попозже я в одну газетенку кусок сала свиного завернула для Екашихи. Это ж надо подумать! Люди на покос собираются и всего-навсего берут буханку хлеба да жбан молока. Много ли на таком питании протянешь? Сердце мое не вытерпело, отнесла Екашихе кусок сала.
- Сколько наказывал: не трожь газетки! - вспылил Хлудневский.
Бабка Агата с укором покачала головой:
- Клок негодной бумаги пожалел, - и обратилась к участковому: - Федорыч, до тебя Федя-кузнец направился. Арбуз от магазина помог мне донести.
- Чего это он?
- Не ведаю, милок. Хмурый шел…
Бабка Агата пригласила отведать арбуза, однако Антон и Кротов, сославшись на неотложные дела, отказались и, попросив стариков никому не говорить о состоявшемся разговоре, вышли на улицу.
Возле угрюмо съежившегося дома Екашевых стояли два новеньких самосвала с зерном. Их номера были городскими.
- Чего-то зачастили приезжие водители к Степану в гости. Не нравится мне это, - сказал участковый.
Глава 8
Худенькая, под стать самому Кротову, жена участкового, поившая на кухне парным молоком белобрысую внучку, на вопрос - заходил ли кузнец? - ответила прямо-таки в кротовском стиле:
- Только что здесь находился и вышел. По какому вопросу хотел тебя видеть, не сказал. Просил по возможности к нему домой подойти.
Над Серебровкой уже загустели вечерние сумерки. Во дворах мычали вернувшиеся с выпаса недоенные коровы, хозяйки брякали подойниками. Недалеко от деревни, сразу за поскотиной, глухо рокотали работающие комбайны.
Окна Кузнецова дома чуть-чуть желтели, словно в нем горела тусклая коптилка. Снаружи дом почти не отличался от других серебровских домов, но, войдя в него, Антон поразился оригинальностью планировки. Одна-единственная громадная комната казалась пустующим спортивным залом, совсем незначительную часть которого занимала высокая русская печь, прижавшаяся к стене слева от порога. Вдоль всей правой стены, под окнами, тянулась широкая лавка. Уходящий вдаль ее конец словно упирался в старинный буфет с обломанными наполовину резными украшениями. У противоположной стены стояла самодельная деревянная кровать, заправленная байковым одеялом. В изголовье кровати, свернувшись клубком, спал пушистый черный кот. Возле печи стоял небольшой стол. На нем лежала старая зачитанная библия.
Больше всего поражала передняя стена. Без окон, она, как церковный иконостас, была увешана иконами и цветными литографиями с божественными сюжетами. Перед стеной с потолка свисала на медной цепочке фиолетовая стеклянная лампадка с тоненькой восковой свечкой, а под самым потолком тускло светилась маломощная электрическая лампочка.
Дверь, скрипнув, отворилась, и с подойником парного молока вошел кузнец. Сняв с меднорыжей седеющей головы картуз, он поклонился Кротову:
- Здоров будь, Михаил Федорыч, - повернулся к Антону. - И вы, молодой человек, здравствуйте. - Прошагал к буфету. Достал из него несколько глиняных кринок. Начал сцеживать в них молоко. - Садитесь там… Разговор, можа, долгий получится… Вот, с хозяйством справлюсь…
Кузнец разливал молоко неторопливо, словно тянул время. Затем плеснул остатки в консервную банку, скомандовал:
- Жук!
Дремавший на кровати кот черной молнией метнулся к банке. Кузнец молча вынес кринки. Достал из печи чугун с горячей водой. Ополоснув подойник, выставил его за дверь. Погремел во двора рукомойником. Шикнул на загоготавшего гуся, похоже, загнал в хлев корову и вернулся в дом. Однако начинать разговор не торопился. Убрал со стола в сундук библию. Придвинул к столу табуретку. Сел и уставился в пол.
- Как понимать твое молчание, Федя? - не вытерпел Кротов.
Кузнец тяжело вздохнул:
- Чудится мне, Михаил Федорыч, что порешили пасечника за золотой крест…
Кротов недоуменно переглянулся с Антоном. Кашлянув, сказал:
- Не совсем понятно, Федор Степаныч, твое заявление.
- Я не заявляю - подсказываю, из-за чего убийство могло совершиться.
- Нам действительно надо знать подробности, - вмешался в разговор Антон, а Кротов тут же представил его кузнецу:
- Это товарищ Бирюков, начальник уголовного розыска района.
Кузнец ничуть не удивился:
- Бирюковых издали видать. - И с паузами, словно взвешивая каждое слово, стал рассказывать, как недавно пасечник Репьев предлагал ему за тысячу рублей архиерейский золотой крест с изображением распятия. Крест был старинный и стоил намного дороже, чем тысяча.
- А где Репьев взял этот крест? - спросил Антон.
- Сказал, что в роднике, близ цыганского табора нашел.
- Из Америки с подземным потоком выплыл? - усмехнулся Кротов.
Но кузнец вполне серьезно ответил:
- Нательные золотые, серебряные крестики и раньше в роднике находили. Часовня в старое время стояла там. С годами разрушилась. Остатки часовни Степан Екашев в войну на дрова себе увез, оттого теперь и чахнет здоровьем…
- Откуда же, Федя, кресты в роднике оказались? - недоверчиво спросил Кротов.
- Видно, служители после революции зарыли их в землю, а вода подмыла. Кресты не для земли делаются.
- По-твоему, Репьев на самом деле мог найти крест?
- Мог найти, а мог и украсть.
- У кого?
- У тех же цыган.
- Думаешь, за это цыгане и убили Репьева?
Кузнец торопливо перекрестился:
- Упаси бог так думать. Винить цыган не хочу. Верней всего, кто-то другой на Гриню руку поднял.
- Кто же, по-вашему? - спросил Антон.
- Я ж ничего не знаю. Только подсказываю, что у пасечника был золотой крест.
- Почему уверены? Потому что после убийства Репьева этот крест на пасеке не обнаружен?
Кузнец растерянно посмотрел на Антона, затем на Кротова, но ни слова не произнес.
- Вопрос поставлен конкретно… - строгоофициальным тоном начал было Кротов, однако, перехватив осуждающий взгляд Бирюкова, закончил мягче - Ты, Федор Степаныч, не скрывай, сам знаешь, преступник должен быть наказан.
- Я ж на самом деле не знаю, можа, нашелся крест, можа, нет… Вчерашним вечером бригадир Гвоздарев и молодой офицер из милиции спрашивали меня: все ли цыгане в день убийства были на работе? Со страху сказал, что все, а как после одумался, то одного не было…
- Кого именно?
- Левкой его зовут, - тихо сказал кузнец и перекрестился.
Черный кот, долакав банку молока, сыто потянулся, подошел к порогу и уставился на кузнеца светящимися в сумраке зеленоватыми глазами. Кузнец поднялся и выпустил его за дверь.
Бирюков, размышляя о золотом кресте, вспомнил, что при осмотре на пасеке не обнаружили даже столового ножа.
- Михаил Федорович, - обратился он к Кротову, - у Репьева был какой-нибудь нож?
- Безусловно. Охотничий… Понимаете, товарищ Бирюков, как зима ляжет, в селе начинается массовый забой личного скота. Это праздничный месяц для Грини Репьева был - нанимался резать свиней да бычков. Туши свежевать мастерски умел. Денег за работу не брал, а поллитровку и свеженины - обязательно.
- Сломал Гриня недавно тот ножик, - неожиданно сказал кузнец.
Кротов удивился:
- Мне этот факт не известен.
- Сам Репьев говорил, просил финку сделать. Я отказался.
Антон, задумавшись, спросил:
- До того, как поселиться на пасеке, Репьев у кого в Серебровке жил?
- У Екашевых, - быстро ответил Кротов…
От кузнеца Бирюков и Кротов ушли поздно, когда деревня уже засыпала.
- Полагаю, заночуете у меня? - спросил участковый.
- Нет, Михаил Федорович, пойду в Березовку, - ответил Антон. - Надо проведать родителей.
Глава 9
В доме Бирюковых заполночь горел свет: еще бы - сын приехал. Но Антону не терпелось остаться с отцом наедине. Да и тот этого хотел.
- Ну, что с серебровским пасечником? - сразу спросил Игнат Матвеевич, когда мать ушла стелить постель. - Кротов сказал, что ты за этим делом приехал.
- Пока - загадка, - ответил Антон.
- Не скрывай: на кого след наводит?
- Честно говорю, отец, скрывать нечего.
- Неужели такой опытный преступник был, что все следы замел?
- Следов много, но их расшифровать надо, - Антон помолчал. - Пока все шишки на цыган валятся.
Игнат Матвеевич задумчиво повертел в руках пустую чашку, вздохнул:
- Не верю, чтобы цыгане. Старых дружков Репьева, по-моему, надо искать.
- Почему Репьев после тюрьмы в Серебровке оказался?
- Беседовали мы с ним на эту тему. Последнее наказание он отбывал с Захаром Екашевым. Освободились они вместе. Захар сговорил Репьева заехать в Серебровку. Тому здесь приглянулось, и он, решив покончить с прошлым, надумал остаться в колхозе… Единственное, от чего Репьев не мог избавиться, это, пожалуй, от выпивки. И то, надо сказать, последнее время значительно умереннее стал пить.
- За какие дела он был судим?
- Первые три года - за хулиганство, потом пять лет схлопотал за какое-то воровство, по-моему, связанное с убийством.
- А где сейчас Захар? - опять спросил Антон.
- Где-то по белу свету мотается.
- В Серебровке бывает?
- Как-то разговаривал со Степаном, говорит, нет. Из всех сыновей только старший, Иван, стариков навещает. Остальные разъехались, и как будто не существует для них родителей.
- Что же так?
- Сам Степан виноват. Можно сказать, с детства замучил парней в личном хозяйстве, ни одному сыну образования не дал. Вот они как ушли на службу в армию, так и не вернулись.
Помолчали. Антон снова спросил:
- Отец, почему Екашев так бедно живет?
Игнат Матвеевич нахмурился.
- От жадности. Денег у него, наверное, уже миллион.
- Ты серьезно?..
- Конечно, не шучу. И дядька Осип, отец Степана, такой же был. Работал, как вол, от зари до зари, а в таких портках ходил, что другой на его месте от стыда бы сгорел. В сундук все деньги складывал. Скотины полный двор имел, но мясо в доме было только по церковным праздникам.
- Екашевы из кулаков, что ли?
- Кулаки на чужом труде наживались, а Осип Екашев сам спину гнул и Степана приучил.
- Помнится, Степан раньше в колхозных передовиках ходил, - сказал Антон.
- До самой пенсии безотказно трудился. Сколько правление ему премиальных выплатило - не перечесть! Двужильный мужик. С виду кажется: в чем только душа держится? А за дело возьмется - не каждый здоровяк со Степаном потягается… Держал до самого последнего времени корову, телку да пару бычков. Прикинь, сколько это надо литовкой помахать!…
- Зачем вдвоем со старухой иметь такое хозяйство?
- Спроси его…
Вошла мать Антона, Полина Владимировна.
- Давайте-ка спать ложиться, полуночники.
- Правда, мам, - улыбнулся Антон, - Кротов за мной приедет ни свет ни заря.
Глава 10
Несмотря на ранний час, в коридоре серебровской конторы дым висел коромыслом. Как бы ни была отлажена работа в бригаде, на утренней разнарядке всегда выявляется что-то "вдруг".
Толклись люди в конторском коридоре. Судили-рядили о колхозных делах, шумели-спорили, дымили табаком. И каждый норовил проскользнуть в кабинет к бригадиру раньше другого. Всем было позарез некогда, всем - срочно!
И бригадир Гвоздарев, сдвинув на затылок флотскую фуражку, которую не снимал даже в кабинете, время от времени виновато поглядывал на терпеливо сидящих у окна Антона Бирюкова и участкового Кротова.
Уже в девятом часу, проводив взглядом монументально сложенную повариху, приходившую жаловаться на лихача Торопуню, который своим самосвалом раздавил возле комбайнов новенькую алюминиевую флягу с молоком для механизаторов, бригадир, будто владыка морей Нептун, наконец-то укротил в коридоре стихийный гул и, наслаждаясь воцарившимся штилем, облегченно вздохнул:
- Теперь перекурить можно…
На вид Гвоздареву было около сорока пяти. Плечисто-сутулый, с загоревшим до смуглости крупным лицом и воспаленными от недосыпания глазами, он в своей флотской фуражке больше походил на корабельного боцмана, чем на колхозного бригадира.
- Витольд Михайлович, - заговорил Антон, - когда Барабанов должен вернуться в Серебровку?
Разминая в толстых пальцах папироску, Гвоздарев недолго подумал:
- Вчера вечером надо бы Андрею появиться, но пока что нет его… - Прикурив, посмотрел на Антона. - А что, нужен вам Барабанов?
- Он в день убийства утром на пасеку заходил и, вероятно, видел пасечника еще живого.
Антон рассказал, как Тропынин высадил Барабанова возле пасеки, где тот хотел взять меду для родственника из райцентра, у которого собирался занять деньги. Гвоздарев, внимательно выслушав, пустил к потолку густое облако табачного дыма и сердито заговорил:
- Неужели Андрей в райцентре загулял? Шурин у него там живет на улице Кирпичной, Костя Ляпин. Неужели машину обмывают? Ну, всыплю, когда появится!
- Адрес этого шурина знаете?
- Номер дома не помню. Да все там Костю знают.
Андрей подсел к телефону.
Слава Голубев ответил так быстро, словно ждал этого звонка. Выслушав Антона, он скороговоркой прочастил:
- Минут через двадцать буду у Кости Лялина и, если Барабанов там, направлю мигом в Серебровку.
- Поговори с ним насчет пасечника, - подсказал Антон. - И вот еще, Слава. Попроси Петю Лимакина, чтобы он побеседовал с чубатым гитаристом Левкой. Понимаешь, надо узнать, где этот Левка находился утром в день убийства. На работе, как стало известно, его не было. О результатах сразу звони. В кабинет бригадира.
Бирюков положил трубку. Участковый поднялся и, зашагав по кабинету, заговорил, обращаясь к Гвоздареву:
- Подозреваю, Витольд Михалыч, что Степан Екашев самогоноварением занимается. Тебе ничего не известно?
Гвоздарев насупился:
- Зачем ему самогон? Он же непьющий.
- За воротник льющий, - скаламбурил Кротов. - Говорят, что приезжим шоферам продает по рублю пол-литра.
- За приезжих я - не ответчик, - с облегчением сказал Гвоздарев. - То, что Степан поллитру-другую самогона приезжим алкашам споит, меня абсолютно не щекочет.
- По-твоему, пусть Екашев безобразничает?
- Степану-то жить от силы месяц осталось.
- Он еще нас с тобой переживет.
- Нет, - бригадир, прикуривая, крутнул головой. - Совсем плохим Степан стал. Вчера его видел. Говорит, в придачу к туберкулезу старая грыжа открылась, а в больницу ни под каким предлогом ехать не хочет.
- Екашев туберкулезник? - заинтересовался Антон.
- Лет десять уже.
Антон быстро взглянул на Кротова:
- Не он ли застрелил Букета? Я слышал, что туберкулезники лечатся собачьим салом.
- Вполне возможно, - тоже быстро согласился Кротов. - Кобелек у Хлудневского был очень упитанный.
За окном внезапно закудахтали испуганные куры. Тут же послышался приближающийся гул автомобильного мотора, и возле конторы, будто наткнувшись на невидимую стену, остановился запыленный самосвал. Увидев выскочившего из кабины Тропынина, бригадир нахмурился:
- Как с цепи сорвался молокодав. Сейчас оправдываться станет за новую флягу.
А Тропынин между тем достал из кабины что-то похожее на ружейный приклад, громко хлопнул дверцей и бросился к конторе. Ворвавшись в бригадирский кабинет, он возбужденно оглядел присутствующих. Протягивая Антону Бирюкову перемазанную илом куцую винтовку, выпалил:
- В Крутихе нашел, товарищ капитан! У мостика…