Заграничных гарнитуров они так и не нажили, ковров и хрусталя - тоже, в чем не раз упрекала его Надя. Стены украшали его собственные картины. По ним можно было проследить, куда забрасывала Чикурова его непоседливая служба. Грустные пейзажи Севера, яркие краски российского юга, степные просторы, таежные уголки…
Когда голова раскалывалась от напряженных круглосуточных раздумий и мозга, как говорится, заходила за мозгу, Игорь Андреевич брал бумагу, карандаши и забирался подальше от людей. Для кого-то разрядкой являлся спорт, для кого-то садовый участок, а для Чикурова самым лучшим видом отдыха стала живопись…
- Ну, поехали, - поднялся он.
Надя, снова не сдержав недовольства, сказала:
- Надолго хоть? Небось опять на полгода?
- Откуда мне знать, моя терпеливая женушка? Он чмокнул ее в щеку, а уж сына обцеловал всего.
- Звони, - были последние Надины слова. Перед тем как сесть в машину, Игорь Андреевич еще раз глянул на свое окно. Сердце у него сжалось: до чего же было дорого прилипшее к стеклу лицо сына!
Вадим Снежков собирался выскочить из редакции, чтобы где-нибудь перекусить, но тут в комнату вошел ответственный секретарь областной газеты с пожилой женщиной, явно прибывшей из деревни.
- Старик, вот, побеседуй с гражданкой, - попросил он.
- Но у меня обед, - поморщился Снежков.
- Выручи, Вадик. Человек издалека ехал… "Трижды корреспондент" глянул на женщину, в чьих
глазах стояла мольба, и обреченно махнул рукой:
- Так уж и быть…
Ответсекретарь с радостью передал посетительницу с рук на руки Снежкову и ретировался.
- Присаживайтесь, - сказал Вадим. - Что у вас?
Женщина осторожно пристроилась на кончике стула, вынула из потрепанной хозяйственной сумки газету и ткнула в очерк "Покой нам только снится".
- Хотела я, милок, погутарить с этим самым И. Морозовым, что прописал про Шмелева, да мне сказали, что И. Морозов уволился.
- Уволили, - поправил Снежков.
- За что? - испуганно спросила посетительница.
- Было за что. Впрочем, это не имеет значения… Что вас, собственно, привело к нам?
- Козлова моя фамилия, Евдокия Андреевна. А это, - она показала на одну из фотографий, иллюстрирующих очерк, где следователь Шмелев был снят вдвоем с фронтовым дружком, - мой Митя. - Женщина вздохнула. - Супруг, значит, законный.
- Ну и что? - нетерпеливо спросил Вадим.
- А то, милок. Этот самый Шмелев жизнью наслаждается, в героях ходит, а Митины косточки давно сгнили. - Она всхлипнула. - Даже не знаю, где могилка…
- Погиб, что ли? - помягчел Снежков.
- Если бы, - вздохнула Козлова. - Всю войну прошел целехонек, а в пятьдесят втором посадили. Десять лет дали, Через три года пришла похоронка из лагеря. - Евдокия Андреевна извлекла из сумки цветастый узелочек. - Все бумажки хороню, можете посмотреть…
- Потом, потом. А за что судили вашего мужа?
Евдокия Андреевна поведала Вадиму историю осуждения своего Дмитрия. Интерес к ее рассказу у Снежкова разгорался все больше и больше. Когда Козлова закончила, Снежков, не скрывая волнения, спросил:
- Вы уверены, что на снимке ваш муж?
- А кто же еще? - удивилась вдова. - Только глянула - сразу узнала.
- Можете подтвердить? - продолжал волноваться Снежков.
- Какая мне выгода врать, - обиделась Евдокия Андреевна. - Да ты сам посмотри, обманывает старуха или нет.
Она развязала узелок и среди пожелтевших от времени бумажек и истрепанных документов отыскала старую, выцветшую фотографию.
Снимок был копией того, что опубликовала газета.
Снежков просмотрел бумаги.
- Помоги, мил-человек, - заметив неподдельный интерес к ним Вадима, взмолилась посетительница.
- Чем?
- Нынче многих, что в те времена осудили, риби… реба… Фу, ты, никак слово не дается…
- Реабилитируют, - подсказал Снежков.
- Во-во! - обрадовалась Козлова. - Похлопочи и за Митрия. Век не забуду…
- Посмотрим, Евдокия Андреевна, - сказал Снежков. - Оставьте все ваши бумаги, я изучу, с юристами поговорю.
- Ой, спасибо, милок! - растрогалась старушка. - Не знаю, как и благодарить.
- Благодарить рано, - скромно сказал Вадим. - Это такое дело.
- Знаю, как не знать! Спасибо, что приветил старуху да посочувствовал, - смахнула слезу. - Куда ни обращалась - даже слушать не желали…
Снежков сложил документы в стопочку, снова завернул в платок.
- Значит, оставлю у себя? - спросил он.
- Оставляй, родимый, оставляй. - Заметив, что Снежков взглянул на часы, она торопливо поднялась. - Поспешу домой, дочку обрадую. Доброго тебе здоровьичка!
- До свидания, Евдокия Андреевна. Уже в дверях обернулась:
- Когда справиться можно будет?
- Сам сообщу, когда что-то прояснится, - успокоил Козлову Снежков.
- Ну и ладно, - кивнула посетительница и вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь.
"Трижды корреспондент" тут же схватился за телефон и лихорадочно набрал номер.
- Юридическая консультация? - спросил он, когда услышал женский голос. И, получив утвердительный ответ, выпалил: - Аркадия Вениаминовича будьте добры! Чураева…
- Попробую, - ответили на том конце провода. Пока вызывали адвоката, Вадим буквально горел от нетерпения. И когда наконец раздалось чураевское вальяжное "аллё-оо", он сумбурно рассказал о визите Козловой.
Аркадий Вениаминович выслушал его внимательно, задал несколько вопросов и с усмешкой произнес:
- Жаль, что ты не бреешься и не стрижешься… Действительно, Снежков оброс, как дикарь, считая это модным.
- И все же, старик, - продолжал Чураев, - тебе придется посетить Капочку. Чтобы она сообщила сведения, добытые тобою, Сове. Лично. Это очень важно.
- Бегу! - счастливо откликнулся Вадим.
- Впрочем, погоди, - задумался на некоторое время адвокат. - Лучше к Капе зайду я сам. Давай встретимся, заодно пообедаем. "Прибой" тебя устраивает?
- Еще бы! - с восторгом ответил Снежков, потому что речь шла об одном из самых шикарных ресторанов Южноморска.
- Обязательно прихвати документы этой женщины, - были последние слова Чураева.
Весть о том, что из прокуратуры республики к нам направляется следователь для ведения дела Киреева, меня не застала врасплох. После многочисленных звонков из Москвы и повышенного интереса к расследованию художеств начальника южноморского ОБХСС со стороны местных властей я ждал чего-нибудь в этом роде. Конечно, в известной степени нам выразили недоверие. Лично мне, как прокурору области, не говоря уже о Шмелеве. Но хорошенько поразмыслив, я подумал: если это поражение, то нужно постараться обратить его в победу.
Следователь по особо важным делам при прокуроре РСФСР Чикуров прилетел поздно вечером в четверг. Встречал его мой заместитель Гурков. На следующий день, придя в прокуратуру, я столкнулся с Алексеем Алексеевичем на лестнице и поинтересовался о Чикурове.
- Полный порядок, - отрапортовал Гурков. - Встретили, разместили. Более того, он уже здесь, дожидается в вашей приемной.
Алексей Алексеевич представил нас друг другу и удалился.
- Быстро же вы примчались, - заметил я, когда мы зашли с Игорем Андреевичем в мой кабинет.
Это был пробный камень - с каким настроением приехал "важняк".
- Не привык терять время на раскачку, - просто ответил он.
Ни в манерах, ни в словах не было ни тени превосходства, этакой столичности, которые не преминут выказать иные работники, прибывшие из Москвы…
- Ну что ж, - сказал я, - засучивайте рукава и, как говорили в старину, с богом…
- Я готов.
- Вы, в курсе дела Киреева?
- В самых общих чертах.
- Шмелев ознакомит вас основательно. С Николаем Павловичем еще не общались?
- Нет, не успел.
У меня на столе лежала местная газета с очерком о Шмелеве. Я дал ее гостю. Чикуров внимательно прочел очерк, вернул газету.
- Вы знаете, Игорь Андреевич, для нас эта публикация в какой-то степени праздник. Сами знаете, как в последнее время пресса пишет о нашем брате. Даже Генерального прокурора не жалуют…
- Гласность, - усмехнулся Чикуров.
- Но почему-то однобокая. Это… - ткнул я пальцем в газету, - исключение. А ведь есть отличные работники, которые заслуживают, чтобы о них знали люди.
Мне хотелось дать понять следователю из Москвы, как я отношусь к Шмелеву. Вопрос о нем тоже, видать, беспокоил Игоря Андреевича.
- Захар Петрович, я что-то не понимаю. - Чикуров снова взял в руки газету. - Судя по статье, Шмелев, как говорили раньше, маяк. Бери и представляй к ордену. Но как это все воспринимать в свете дела Киреева?
Честно говоря, я сам находился в довольно щекотливом положении.
- Поймите меня правильно, - продолжал Чикуров. - Да и не люблю я недомолвок… Откуда взялось, что Шмелев необъективен?
- Буду и я откровенен. Считаю, что обвинять Николая Павловича в предвзятости по этому делу нет никаких оснований.
- Жалуются?
- Жалуются, - кивнул я. - Но, по-моему, нам к этому не привыкать, ведь мы не деньги, чтобы всем нравиться.
- А сам Шмелев что? - допытывался Чикуров.
- Трудно ему. С одной стороны, после публикации в газете петь бы да плясать от радости… Еще бы! Поздравления сыплются отовсюду. На улице узнают. Даже пригласили в пионерлагерь. Встреча с героем наших дней… А тут - недоверие. Вчера пришел мрачнее тучи.
- Из-за меня? - в лоб спросил Чикуров.
- А кому это было бы по душе? - вопросом ответил я. - Всю жизнь отдать следственной работе и получить такую оплеуху. Знаете, что он сказал, узнав о вашем приезде? Баба с возу - кобыле легче. Это он о себе. Честно говоря, я Николая Павловича просто не узнаю. Думаю, его можно понять.
Чикуров задумался. Надолго. И неожиданно спросил:
- А уж так ли необходимо отлучать Шмелева от дела?
Ну прямо читал мои мысли!
- Господи, вовсе нет.
- Вот и отлично! Будем работать вместе. Работы хватит на двоих.
Чикуров снял гору с моих плеч.
- Я даже не уверен, что обойдетесь вдвоем. Как вы знаете, иное дело - что айсберг: главное под водой, - поддержал я предложение следователя из Москвы, но, чтобы выдержать субординацию, выдвинул свое условие: - Однако сделаем так: пусть Николай Павлович введет вас в курс дела, а потом, если решите его оставить под своим началом, я возражать не стану.
- Принимается, - кивнул Чикуров.
- Пойдемте к Шмелеву, познакомлю. Заодно покажу вам кабинет, который мы специально освободили для вас.
Николай Павлович встретил нас настороженно. Вид у него был неважный. Осунулся, посерел лицом. Еще буквально неделю назад ему никак нельзя было дать его шестидесяти семи лет, а тут сразу превратился в дряхлого старика…
Я представил следователей друг другу. Гость из Москвы был подчеркнуто вежлив и поздравил Шмелева.
- С чем? - буркнул Николай Павлович. - Что мне, ветерану, не доверяют?
- Я говорю об очерке, - сказал Игорь Андреевич. - Знаете, прочитать о себе подобное лично я не надеюсь.
- Эхе-хе, - тяжело вздохнул Шмелев. - Лучше бы не печатали вовсе. Насмешка получается.
- Ну вот что, - как бы не слыша его последних слов, проговорил Чикуров, - дальше будем работать вместе… Мы вот с Захаром Петровичем… - Он глянул на меня и запнулся. - Словом, коней на переправе не меняют. Потащим воз двумя лошадиными силами. Не хватит их - попросим подмогу. Обещали…
Шмелев слабо кивнул. А я-то думал, обрадуется старикан. Впрочем, трудно быть сейчас на его месте.
- Короче, с сегодняшнего дня поступаете под начало Игоря Андреевича, - сказал я, попробовал обратить все в шутливую форму: - Тем более он советник, а вы младший советник юстиции.
Николай Павлович даже не улыбнулся, только пожал плечами: мол, если начальство решило, он подчиняется.
- Значит, у нас нынче пятница, так? - по-деловому сказал Игорь Андреевич. - Сегодня и завтра засядем. Буду вникать в дело под вашим началом…
- Простите, Игорь Андреевич, - перебил я его, - почти все допросы сняты на видео.
- Отлично, - обрадовался Чикуров. - Просто здорово! Недаром говорят, лучше раз увидеть… Ну а уж с понедельника впряжемся.
Я хотел было оставить следователей наедине, но вспомнил о документе, пришедшем сегодня из Москвы, - забыл о нем, переживая, как выйти из сложной ситуации со Шмелевым.
- Игорь Андреевич - сказал я, - вы - везучий. Не успели ступить на южноморскую землю, как поступило одно письмецо. Думаю, это подарок для следствия.
- Подарок? - вскинул брови Чикуров.
В глазах Шмелева тоже промелькнуло любопытство.
Я позвонил секретарю, чтобы она взяла на моем столе письмо с сопроводиловкой Прокуратуры Союза и принесла в кабинет Шмелева.
- Знаете, чье послание? - обратился я к Николаю Павловичу. - Скворцова.
- А кто это? - полюбопытствовал Игорь Андреевич.
- Коммерческий директор нашего "Детского мира", - пояснил Шмелев и коротко рассказал, что именно с его показаний началось дело Киреева.
- Посидел Скворцов в следственном изоляторе и написал Генеральному прокурору, - продолжал я. - Приглашает его на свидание. Обещает вывести на чистую воду всю южноморскую мафию.
- Так и назвал - мафия? - спросил Николай Павлович, качая головой.
- Да, именно так, - подтвердил я.
Первым ознакомился с посланием Скворцова Шмелев, а потом уж передал Чикурову.
- Та-ак, - протянул тот, возвращая документ. - Значит, ждет в гости самого Генерального. Только ему откроется…
Надо объяснить Сковорцову, что приезд Генерального - нереально, - сказал я. - Пусть считает нас его доверенным лицом. Ну а если Скворцов не захочет излить свою душу мне и Николаю Павловичу…
- Почему не захочет? - перебил Чикуров.
- А вдруг заподозрил в принадлежности к этой самой мафии? - пояснил я и продолжил: - Так вот, в таком случае он вроде должен доверять вам. Как представителю Москвы.
Игорь Андреевич кивнул.
- Знаете что? - кисло проговорил Шмелев. - Увольте-ка меня от встречи со Скворцовым. Я уже допрашивал его. Не раз и не два. Честно говоря, больше желания нету.
- А я предлагаю устроить перекрестный допрос и участвовать в нем нам всем, - сказал я, потому что щепетильность Николая Павловича показалась мне в данной ситуации неуместной. - Если же разговора не получится, тогда Чикурову карты в руки.
- Правильно, - поддержал меня Игорь Андреевич. - Прямо в понедельник и допросим.
Нигде я так не высыпался, как в моем родном Синьозере - большом селе, где я родился и где живет поныне моя матушка. Воздух здесь пьянящий, настоянный на росных травах. Он особенно бодрит, когда лето уже на исходе, а деревья в саду рдеют налитыми ядреным соком яблоками.
Первых петухов я проворонил и был разбужен хриплым лаем Шайтана - старого, как Мафусаил, пса;
- Кшишь ты, окаянный! - послышался за окном сердитый голос матери. - Гостей разбудишь…
Моя родительница была уже на ногах: встала, по обычаю, ни свет ни заря.
Ее гости - моя жена Галина, дочь Ксения (они тут две недели) и я, прилетевший вчера, чтобы побыть с родными пару дней - субботу и воскресенье. Засиделись за полночь. Но и четырех часов хватило, чтобы усталость многих месяцев отпустила. В жарком душном Южноморске о таком облегчающем сне можно только мечтать…
Я распахнул окно, высунулся наружу. И дух захватило от красоты.
Синьозеро расположилось на возвышенности, и многие его улочки словно стекали к озеру с таким же названием. Окрестили его так не зря: вода в нем голубая-голубая.
Сейчас над озером стлался туман, что развеется под лучами солнца. Оно еще пока пряталось за дальним лесом. Слегка розовела лишь ободранная маковка церквушки, поставленной синьозерскими прадедами на самом высоком месте.
- Таки разбудил! - огорчилась матушка, увидев меня, и в сердцах замахнулась на пса, виновато нырнувшего в свою будку.
- И правильно сделал, - сказал я.
- Небось не выспался, - переживала за меня родительница. - Вчера вона как поздно легли…
- А не ты ли меня всю жизнь учила, - напомнил я, - кто рано встает…
- Тому Бог дает, - закончила она с улыбкой. - И то правда, сынок. Только накинь что-нибудь. Утренники теперь зябкие, простынешь в одной майке.
И направилась к хлеву, где нетерпеливо пофыркивала Зорька, ее любимица и кормилица - пятнистая буренка.
Я поразился матушкиной походке: ей далеко за семьдесят, а как легок и быстр шаг. Не чета нашему поколению - к пятидесяти уже доходяги.
На меня напал зуд деятельности.
- Подъем! - громко крикнул я своим женщинам, безмятежно спавшим в теплых постелях.
Галина проснулась тут же. Сладко потянулась, одарив меня улыбкой, с которой так приятно было начинать день. А вот Ксения вставать не желала. Странная у нее была привычка - спать с головой под одеялом. Я легонько потянул за него, приоткрыв розовое со сна лицо дочери.
- Что, соня, тебя не касается? - пожурил я. Она открыла один глаз и капризно протянула:
- Ну, папа-а-а… Дай еще немного поспать.
- Не дам! - деланно грозно сказал я.
- У меня каникулы, - снова натянула на себя одеяло Ксения.
Мне стало жаль ее. Но вступила Галина:
- Как только приехал отец, сразу в капризы ударилась! Знаешь, что любит и потакает тебе!.. Вишь, каникулы у нее! А бабуля? Шестьдесят лет не только каникул - выходных не знала в жизни!.. А ну марш умываться!
Суровый тон матери подействовал. Ксюша поднялась.
Каждому нашлось дело. Дом ожил.
Я сходил за водой к колодцу, а Галина заправской дояркой пристроилась к Зорьке, важно жующей пахучее луговое сено. Звонкие струи молока ударили в дно ведра. Как только будет выпростано тугое вымя буренки, Ксюша отгонит ее в стадо.
Матушка набросала поесть курам, деловито заработавшим клювами, потом задала корм борову, с довольным хрюканьем уткнувшемуся в деревянное корытце.
Знакомые до боли звуки словно воскрешали далекое детство.
Завтрака я дожидаться не стал - выпил кружку парного молока, облачился в рыбацкую униформу (старый костюм, кепка, резиновые сапоги), прихватил удочки и двинулся к озеру.
Уж кому-кому, а рыбаку Бог действительно дает только спозаранку.
У меня было заветное местечко, облюбованное еще пацаном. Надо было протопать все село, пройти небольшим ольшаником и спуститься к заливчику. Там поутру жируют караси, своими всплесками нарушая гладь воды. А за ними охотятся щуки. Поймать хитрую хищницу локтя в два - мечта каждого местного рыбака. Но такие удачи редки. О них долго толкует все село.
Я шагал по широкой улице, всей грудью вдыхая утренний воздух. Синьозеро оживало на глазах.
До чего же мило сердцу, когда каждый встречный тебя знает, справляется о делах, здоровье! В большом городе это невозможно. Людей много, а мы одиноки…
Я поравнялся с крайним домом. Со двора с лаем выскочила лохматая собачонка.
- Тузик, ты что, не узнаешь односельчан? - потрепал я его по загривку.
Песик вмиг замолк, стал обнюхивать мои сапоги, виновато виляя коротким хвостиком.