Они провели остаток воскресного утра, слушая "Лебединое озеро" Чайковского и читая газету, почти не общаясь между собой. Днем по телевизору показывали "Касабланку". Джейн заплакала в конце фильма, она всегда плакала на этом месте. После кино она посмотрела на Скэнлона, словно собираясь что-то сказать, но передумала и, приблизившись к нему, поцеловала.
Он остался холодным и не ответил на ласку.
- Тони, хочешь заняться любовью? - нежно спросила она.
Все его внимание было сосредоточено на рекламе апельсинового сока. Он не ответил на призыв. Джейн положила голову ему на плечо, снова попыталась убедить, что его импотенция - временное явление. А если он так переживает, то, может быть, ему нужна профессиональная помощь? Но он был настроен несговорчиво.
- Нам надо поговорить об этом, Тони.
- Не о чем говорить.
- Есть о чем, - настаивала она.
- Ты не понимаешь по-английски, что ли? Я сказал, не о чем говорить, - в его голосе появились резкие нотки.
- Мужчины! Они никогда не говорят о том, что их тревожит!
Он встал и переключил телевизор на другую программу.
На следующей неделе он не ответил ни на один ее телефонный звонок.
В пятницу она позвонила снова. Слушая ее голос, он понял, как скучает по ней. Но вместо того, чтобы сказать это, вместо того, чтобы пригласить ее на свидание, он сказал, что слишком занят, заново обучаясь ходить. Он обещал позвонить ей наутро, но не позвонил.
Мысль об импотенции довлела над ним ночами, лишь иногда он забывался тревожным сном. Ночной кошмар всегда был один и тот же. Ночь за ночью. Они с Джейн лежали на большой кровати. Он не мог возбудиться. Он стал на одно колено, придерживаясь левой рукой, отчаянно пытаясь удержать равновесие. Она наблюдала за ним, не говоря ни слова. Незнакомый человек выглядывал из темноты. Странная улыбка появлялась на губах Джейн. Он падал на край кровати, неуклюже пытаясь встать снова. Она заливалась злым, едким смехом. В этот миг из мрака выныривал его отец.
Он просыпался в ужасе, мокрый от пота, дрожа всем телом.
Спустя неделю, в субботу, раздался стук в дверь. Он открыл и увидел Джейн Стомер. Та стояла уперев руки в бока, ее красивые губы тряслись от злости. Она быстро взглянула на него и прошла в комнату. Он закрыл дверь, прислонился к ней и стал ждать неизбежного взрыва.
Джейн повернулась к нему лицом и хрипло спросила:
- Я имею право знать, какие у тебя планы относительно наших отношений? Если все кончено, Скэнлон, тогда какого черта? Будь мужчиной и скажи об этом, чтобы я могла спокойно жить дальше.
Не найдя подходящих слов, он посмотрел в ее молящие глаза и промолчал. Как человек может сказать любимой женщине, что больше не должен видеть ее? Как человек может вычеркнуть из своей жизни единственную женщину, с которой был совершенно счастлив?
- Извини, - пробормотал он, опустив глаза.
Она подбежала, отпихнула его в сторону и распахнула дверь.
- Ты дурак, Тони Скэнлон, проклятый дурак!
Она хлопнула дверью и ушла.
Недели одиночества быстро превратились в месяцы.
Он стал затворником и проводил дни в борьбе со своим недугом: он бегал, занимался аэробикой, бесконечно вышагивал по квартире. Дни пролетали быстро, но одинокие ночи тянулись без конца. Он стал ходить в "Розлэнд", всегда в одно и то же время, когда бальные танцы уже кончались, а дискотека еще не начиналась. Он поднимался в выставочный зал и, притворяясь, будто разглядывает коллекцию туфель известных танцоров, смотрел в зеркало, чтобы успеть исчезнуть, если появятся знакомые. Сержанту следственного отдела не пристало ходить на танцы одному.
В зале он терялся в толпе танцоров, крутился в ослепительном свете, хлопая в ладоши в такт музыке. Он стал постоянным посетителем "Розлэнда", одним из одиноких людей, прячущих здесь свои страхи и тайны.
После одиннадцатимесячного отпуска по болезни Скэнлон решил вернуться в полицию. Каждую неделю, приходя отмечаться к полицейскому врачу, он просил снова выписать его на Службу. Врач, добродушный человек с едва заметным шотландским выговором, искоса смотрел на Скэнлона и оставлял его просьбы без ответа. В понедельник, когда шла первая неделя двенадцатого месяца его больничного, Скэнлон снова пришел к хирургу. Когда он входил в его кабинет на шестом этаже, хирург как раз заполнял медицинскую карточку Скэнлона.
- Я посылаю вас на комиссию, сержант.
- Я не хочу на комиссию. Я хочу остаться на Службе, - заспорил он. - Мне обещали.
- Боюсь, у меня нет выбора. Главный хирург решил, что вы не годны к службе. - Врач снял очки, сделавшись похожим на заботливого родственника. - Три четверти зарплаты - не такая уж плохая пенсия, сержант.
- Я не хочу вашей проклятой пенсии!
- Мне жаль, но вы выбыли из игры. - Врач нацепил очки и продолжал заполнять карточку.
Скэнлон выбежал из кабинета врача. Он позвонил Джиму Геблеру, президенту ассоциации сержантов полиции, рассказал ему о случившемся, о том, что Толстяк Альберт обещал оставить его на Службе и даже произвести в лейтенанты.
- Можете ли вы договориться с главным хирургом?
- Валяй сюда, я сейчас оборву всем телефоны.
Скэнлон приехал в Манхэттен к отправился в канцелярию Геблера.
Суровое лицо президента ассоциации было красным от негодования.
- Есть сложности, Тони, - сказал он, поздоровавшись со Скэнлоном. - Я только что закончил разговор с главным хирургом. Он сказал мне, что начальство стремится в этом году отправить в отставку как можно больше командиров.
- Почему?
- Им нужны свободные места, чтобы продвигать своих людей.
- Выходит, мне надо добраться до первого заместителя или комиссара полиции…
- Выходит, так. А у меня с замом плохие отношения. Я могу поговорить о тебе с комиссаром. - Он задумчиво умолк. Потом лицо Геблера вдруг просветлело, он щелкнул пальцами. - Так я и сделаю.
- Как? Расскажи, - тотчас спросил Скэнлон.
- Джо Галлахер. Он хороший друг заместителя комиссара. Они вместе пьют и гуляют. И если кто-нибудь в полиции может свести тебя с заместителем, так это только Галлахер. Ты знаком с Галлахером?
- Я был курсом старше в академии. Мы до сих пор иногда встречаемся по работе.
Геблер подошел к своему столу, заваленному бумагами.
- Сегодня вечером ассоциация лейтенантов проводит месячное собрание у "Рикардо". Галлахер обязательно будет там. Ты отправляйся в "Асторию", а я позвоню Галлахеру, чтобы он ждал тебя там.
Поездка от Манхэттена до "Астории" в Куинсе заняла у Скэнлона полтора часа. Он припарковался перед рестораном и торопливо вошел. Торжественная часть собрания давно закончилась, и почти все детективы собрались вокруг большого бара. Скэнлон поискал взглядом Галлахера. Он выбрал самую большую группу людей и направился туда, прекрасно зная, что Галлахер всегда бывал душой любого общества.
- Джо, - окликнул его Скэнлон.
- Тони Скэнлон! Как дела? - Галлахер отошел от бара, обнял Скэнлона за плечи и подвел его к столику для коктейлей на возвышении, окружавшем стойку.
- Джим Геблер звонил тебе?
- Я поговорил с ним, дорогой, и у тебя больше нет никаких затруднений.
- Никаких?
- Больше нет, дорогой. Я звякнул заместителю комиссара, рассказал парню о твоих трудностях. Сказал, что ты был одним из истинных героев Службы и что ты - мой приятель. - Галлахер умолк и отхлебнул из фужера, как бы давая Скэнлону возможность оценить значимость оказанной услуги. - Заместитель позвонил главному хирургу. Он назначил тебе встречу с твоим врачом на завтра, в девять утра. Ну как, дорогой? Джо Галлахер сделал все, что нужно?
Скэнлон облегченно вздохнул.
- Я твой должник, Джо, - сказал он, радостно пожимая Галлахеру руку.
- Ничего, быть может, когда-нибудь и ты поможешь мне, не так ли?
Вечером Скэнлон пошел в "Розлэнд" отмечать это событие. Он никогда не забудет то, что Джо Галлахер сделал для него, никогда! Скэнлон подумал, что, стоит ему приступить к работе, и все остальное тоже утрясется, переменится к лучшему. Может, настало время попробовать поладить с какой-нибудь женщиной. Может, он и болен-то из-за того, что не работал. Но как ему завести знакомство с женщиной? Он начинал нервничать всякий раз, когда думал об этом, и боль сдавливала грудь. Как сказать ей, что ему отрезали ногу? Когда сказать? А что, если она бросит его, уйдет? Что он тогда будет делать? А если она, чего доброго, согласится, а он опять оплошает? "Привет, меня зовут Тони, у меня нет ноги, и я импотент". Почему именно я? Чем я заслужил этот крест?
В конце концов он решил, что лучше попробовать сначала с проституткой. Раз они считают свое тело источником заработка, не возникнет никакой человеческой привязанности, и он не будет переживать, даже если ничего не сможет сделать. А главное, не будет стыдно, если ничего не получится. С проституткой, должно быть, все иначе. Они привыкли обслуживать калек. Проститутки выполняли одну из самых полезных функций в обществе.
Он покинул "Розлэнд" в два часа ночи и прошелся пешком до гостиницы "Арнольд". Он стоял у зеленой стойки, разглядывая пятерых "ночных бабочек", огородивших свою "территорию" свободными стульями. Та, которая сидела слева, выглядела жесткой, не способной на сочувствие. Может быть, другая, чуть поближе? Его ладони намокли от волнения, он чувствовал судороги в шее. Проститутка справа, ближе к нему, выглядела довольно мило. У нее были короткие темные волосы и карие глаза. Тело ее казалось гибким и изящным. Но важнее всего было то, что она чем-то напоминала ему Джейн. Когда она посмотрела в его сторону, он улыбнулся ей, и она улыбнулась в ответ. Пока он подходил к ней, его мучил все тот же вопрос: "Что я буду делать, если она оттолкнет меня?"
Скэнлон присел на соседний стул.
- Привет, можно угостить тебя чем-нибудь?
- Я пью только соду, - сказала она, показывая ему бокал.
- Понятно. - Он заколебался, чувствуя, как сильно бьется сердце. - Меня зовут Тони Скэнлон. У меня нет ноги.
Она поставила бокал и взяла сигарету. Он быстро схватил со стойки зажигалку и протянул ей. Она взяла его дрожащие руки в свои и подалась вперед, к пламени.
- Меня зовут Салли де Несто.
Скэнлон поставил пустой бокал на ларец и подумал: "Никто не обещал, что все пойдет легко". Он поднял трубку телефона и набрал номер Салли де Несто. Никто не отвечал. Он дождался сигнала и записал на автоответчик, что хочет видеть ее завтра вечером. Он знал, что нравится ей и что она перенесет все свои встречи с таким расчетом, чтобы он оказался последним. Интересно, сколько раз на дню она трахается? А впрочем, это не важно. Стоило ему пожелать, и она приходила. Скэнлон по-прежнему мечтал о связи с порядочной женщиной, о том, чтобы ему достало смелости продолжать свои попытки. Перевернувшись на бок, Скэнлон уронил голову на подушку. На завтра у него была назначена встреча с семейством Циммерман.
Глава 8
На улицах было полно народу. Многие вышли на субботнюю полуденную прогулку. Скэнлон решил поставить машину в нескольких кварталах от дома Циммерманов, а оставшуюся часть пути пройти пешком. Он достал из-под солнцезащитного козырька карточку и бросил ее на приборную доску, вытащил пепельницу и нажал скрытую кнопку, которая отключала систему зажигания, потом извлек из-под сиденья кольцо, которым соединил рулевую колонку и педаль тормоза. Вылезая из машины, он надеялся, что она по-прежнему будет на месте, когда он вернется. В окнах большинства домов виднелись вывески: "Сигнализация этого дома непосредственно связана с полицией". Были и другие предупреждения: "Этот участок патрулируется истсайдской охранной службой". Большинство окон первого этажа были разрисованы арабскими орнаментами и украшены ажурными решетками.
Скэнлон внимательно рассматривал номера домов, когда мимо него трусцой пробежала женщина. Ее шорты были настолько короткими, что ягодицы торчали из-под них как два полумесяца. Он вдруг вспомнил слова свидетеля Томаса Тиббса: "Было что-то странное в том, как убийца убегал с места преступления, в его манере бежать". От мыслей о Тиббсе его отвлекла шикарная женщина с синей лентой в волосах, терпеливо ждавшая, когда ее маленькая собачка справит нужду. В ее руках он увидел желто-коричневый совок. "Интересно, - подумал Скэнлон - это, наверное, фирменная вещица из Парижа от "Арни". Только нью-йоркские толстосумы покупают эти лопатки для собачьего дерьма". Он остановился перед домом, чтобы проверить адрес, записанный на спичечном коробке.
Четыре траурные ленты украшали старинный оранжевый фасад: На медной табличке у двери значилось: "Стэнли Циммерман, доктор медицины".
Лейтенант позвонил и отступил на пару шагов, наблюдая за плывущими по небу облаками. Он втянул носом воздух, полный тонких летних ароматов.
Немного погодя он позвонил снова.
Сквозь стеклянное окошечко в центре толстой двери Скэнлон увидел узкий коридор справа от лестницы из красного дерева. Он позвонил еще раз.
- Кто там? - послышался мужской голос из домофона.
Скэнлон приблизил губы к стальному ящику.
- Лейтенант Скэнлон.
Циммерман провел полицейского в комнату с высокими дверями. Скэнлон обратил внимание на богатое убранство: удобные стулья с ворсистыми сиденьями, софа в стиле королевы Анны. Старинный зеленый с золотом письменный стол, бар и набитые книгами стеллажи. Тони Скэнлон опустился на изящный стул, и в глаза ему почему-то бросились кисти рук Циммермана, удлиненные и грациозные, будто точеные.
- Вчера, когда вы позвонили, я сказал вам, что наша семья будет сегодня отправлять траурный обряд. Но я совсем забыл, что сегодня суббота, а в субботу этот обряд запрещен.
- Я знал об этом, - сказал Скэнлон, надеясь, что стул под ним достаточно устойчив, чтобы выдержать и его, и его искусственную ногу.
Циммерман удивился тому, что Скэнлон так хорошо знает еврейские обычаи.
Полицейский объяснил, что начинал службу в 64-м участке в Боро-Парк, бруклинской общине, насчитывавшей более двухсот синагог. Он патрулировал Тринадцатую авеню, где и познал различия между иудейскими сектами, кошерным и некошерным мясом, услышал о семидневном трауре.
- Полицейские, наверное, много знают об обычаях разных народов, - смущенно сказал Циммерман.
- Да, это так.
Циммерман уставился в какую-то точку за спиной Скэнлона.
- Мне ее очень не хватает.
Скэнлон сочувственно кивнул. Он увидел страдание в глазах, услышал печаль в голосе, и ему стало неловко оттого, что он вторгся в дом к скорбящим.
- Расскажите мне, как умерла моя мать, - попросил Циммерман, глядя в пол.
- Это была попытка ограбления, которая не удалась, - ответил Скэнлон и добавил, что все силы отдела брошены на поиски убийцы и что часть детективов даже сняли с других заданий, чтобы расследовать это дело.
Говоря все это, Скэнлон изучал Циммермана. "Каждый человек - потенциальный подозреваемый" - таков девиз полиции.
Лицо врача все никак не расслаблялось. Солнечные лучи рисовали тонкий узор на стенах комнаты.
Скэнлон закончил свое тягостное повествование и подался вперед, дожидаясь ответа.
- Но почему, лейтенант?
Посчитав, что вопрос относится к ужасному двойному убийству, Скэнлон покачал головой, словно и сам не мог постичь умом это бессмысленное преступление.
- Зачем человеку, имеющему сообщника и машину для бегства, грабить кондитерскую лавку? С какой целью? Чтобы украсть мелкие деньги и несколько конфет?
Скэнлон ощущал на себе его вопрошающий взгляд.
- И почему именно магазин моей матери? - с неожиданной горячностью спросил Циммерман.
У Скэнлона начались фантомные боли, и он никак не мог сосредоточиться.
- Возможно, она стала жертвой каких-нибудь наркоманов.
- Вот как? - Циммерман горько усмехнулся. - А какие еще выводы вы можете сделать на основе проделанной работы?
Скэнлон пожал плечами.
- Мы подозреваем, что это заказное убийство. Как недавние убийства в Си-би-эс. Преступник получил заказ устранить одного человека, но, к несчастью, на месте убийства случайно оказался второй.
- Думаю, у человека вроде Галлахера могли быть заклятые враги. Должно быть, борьба с наркотиками - опасное занятие.
- Да, верно. Но намеченной жертвой могла быть и ваша мать.
Циммерман вскочил, побагровев от негодования.
- Да как вы смеете высказывать эти домыслы?
Скэнлон успокаивающе поднял руки.
- Я сказал лишь, что такое возможно, доктор, а это вовсе не значит, что так оно и было.
- Не желаю больше слышать ничего подобного. Вам понятно, лейтенант?
- В мои обязанности входит отработка всех версий, даже если они кажутся невероятными родственникам жертвы и задевают их чувства.
- Но в моем доме - не смейте! И если хотите знать, моя мать была самой прекрасной женщиной в мире и не имела ни одного врага! Она делала людям только добро, она… - он зарыдал.
Скэнлон терпеливо ждал, пока доктор успокоится.
Вытирая платком глаза, Циммерман сказал:
- Я не знаю, что мы будем делать без нее. На ней держалась вся наша семья.
Скэнлон вдруг вспомнил о своей матери.
- Я вас понимаю.
Но между ними уже возникла стена недоверия.
Скэнлон следил глазами за Циммерманом, который нервно комкал свой платок.
- Скажите, вы знали, что ваша мать работала на мафию?
Глаза доктора гневно сверкнули.
- Вы сумасшедший.
- Она принимала ставки для местного букмекера. Его зовут Уолтер Тикорнелли. Вы когда-нибудь слышали от матери это имя?
- Нет, не слышал. И не верю ни одному вашему слову. Подумать только, мама работала на букмекера. Это просто смешно!
- Это не смешно, доктор. Народ валом валил в ее лавку не только для того, чтобы что-то купить или прицениться. Они приходили, чтобы поставить свои десять центов или четвертак на бегах. Ваша мать участвовала в этом, принимая ставки и передавая деньги букмекеру. Может быть, она случайно узнала что-то о других делишках букмекера. Наркотики? Какое-то заказное убийство? Что-нибудь в этом роде могло навлечь на вашу мать беду.
Атмосфера накалялась.
- Пожалуй, вам лучше покинуть мой дом, лейтенант.
- Наше расследование пока что наводит на мысль об ограблении, но, как я уже говорил, мы должны отработать все версии. Если вы не хотите мне помочь, я не могу вас заставить. Она ведь была вашей матерью, а не моей.
Он приподнялся, чтобы встать со стула.
- Разумеется, я хочу вам помочь.
Скэнлон снова сел. Разговор шел тяжело. По мнению большинства полицейских, такие беседы приносят скорее вред, чем пользу.
- Вы живете здесь один, доктор?