- С женой и дочерью.
- Они дома?
- Нет. Моя жена и сестра ушли за покупками. Я подумал, что так будет лучше.
Скэнлон видел, как взгляд врача делается все более растерянным, и ему стало жаль Циммермана.
Изучая свои руки, Циммерман сказал:
- Моей дочери, ее зовут Андреа, вчера исполнилось девять лет. Мама купила торт. Мы собирались устроить праздничный вечер, но вместо этого отправляли траурный обряд.
Его глаза снова наполнились слезами. Скэнлон вспомнил место преступления. Куски торта, взбитые сливки и повидло, перемешанные с запекшейся кровью. Уолтер Тикорнелли рассказал, что видел, как Галлахер вносил в магазин коробку с тортом.
- Расскажите мне о своей матери, Стэнли.
Циммерман разволновался, но мало-помалу его лицо сделалось задумчивым, он погрузился в воспоминания.
- Мама родилась в Варшаве, в довольно состоятельной семье. Когда началась война, у нее был муж и трое маленьких детей, девочка и мальчики. Нацисты отправили их в Аушвиц, где всех сожгли в крематории. - Слезы текли по его лицу. - Мать пощадили, потому что этим зверям нужен был переводчик, а мама свободно владела польским, немецким, русским и венгерским. В Аушвице она познакомилась с отцом. Он тоже потерял всю семью. Он был хорошим бухгалтером, поэтому выжил. Ведь нацистам надо было подсчитывать награбленное у живых и мертвых. Мои родители работали в одном бараке. Это были два живых скелета, трудившиеся бок о бок день за днем. Они кое-как поддерживали друг друга, а потом полюбили. Они поженились вскоре после освобождения и переезда в Америку. Тут они имели статус перемещенных лиц. У них родилось двое детей. Моя сестра Линда на три года старше меня.
Тяжелые воспоминания заставили его отвернуться.
- Папу сбил пьяный водитель, когда он переходил Бенсон-херст-стрит. Водителя осудили условно. Мама открыла кондитерскую лавку, чтобы хоть как-то прокормить нас. Она работала по семь дней в неделю, с утра и до позднего вечера. Линда после школы сразу шла домой убираться, стирать, готовить ужин. По выходным мы с сестрой помогали маме в лавке, чтобы она могла вздремнуть в подсобке.
Он перевел дыхание и посмотрел прямо в глаза Скэнлону.
- Моя мать работала на организованную преступность! Какое безумие! Я расскажу вам, какой женщиной была моя мать. Взгляните на меня, лейтенант. Меня можно назвать красавцем? Я мал ростом, плешив, как монах, и физиономия у меня совиная, но благодаря матери я чувствовал себя выше, статнее и красивее Кларка Гейбла или Грегори Пека. Она постоянно твердила, что я вырасту и стану великим врачом, и это будет ей наградой за все страдания. - Он показал Скэнлону ладони. - Вы видите эти руки? "Твоя сила - в твоих руках!" - говорила мне мать. Мои руки сделали меня красивым в глазах других людей. Моя специальность - пластическая хирургия, лейтенант. И мать часто приводила ко мне детей, чьи родители никогда не смогли бы заплатить за операцию. Недавно я сделал краниофасциолярную реконструкцию больной от рождения девочке. Это мама привела ее ко мне. "Ты должен делать это бесплатно, потому что мы обязаны помогать несчастным. Мы должны отблагодарить эту страну за все хорошее, что она сделала для нас", - сказала моя мать. А вы говорите мне, что она - преступница. Разве преступники так рассуждают?
Скэнлон решил, что спорить глупо. Поэтому он вежливо спросил:
- В каких вы отношениях с сестрой?
- Мы очень дружны. Мы с детства научились помогать друг другу.
- А какие отношения были у вашей сестры с матерью?
- Линда боготворила мать. Они были очень близки…
Послышались женские голоса, хлопнула дверь. Скэнлон повернул голову и увидел входящих в комнату женщин и маленькую девочку. Воцарилась напряженная тишина. Циммерман поднялся навстречу женщинам.
- Позвольте представить, это моя сестра Линда.
Она вежливо улыбнулась, подошла к стулу и села.
Циммерман представил свою жену. Рэчел Циммерман была привлекательной женщиной с черной челкой до бровей. Лет тридцати с небольшим. Простое льняное платье, римские сандалии на босу ногу. В руках у нее были две обувные коробки.
Стоявшая рядом девочка с каштановыми волосами робко пряталась за мать и поглядывала на Скэнлона любопытными карими глазками. На ней были джинсы и мешковатая майка с изображением красноносого Снули на груди, а на ногах - белые кроссовки с большими синими помпонами.
Рэчел подошла и пожала руку Скэнлону.
- Спасибо, что пришли.
Андреа подбежала к отцу и бросилась к нему на шею с криком:
- Папа, папа, посмотри, какие мне купили босоножки! А тетя подарила мне новые кроссовки!
- Ну и везет же тебе, - с нежной улыбкой сказал отец.
Девочка обернулась и посмотрела на Скэнлона.
- А вы настоящий полицейский?
- Конечно.
- Вы такой же крутой, как Грязный Гарри в фильме?
- Еще круче. - Скэнлон улыбнулся.
- Давайте, юная леди, пойдем наверх и не будем мешать папе беседовать с дядей полицейским, - сказала Рэчел.
Андреа внимательно посмотрела на отца.
- Папа, я очень скучаю по бабуле.
- Я тоже, дочка, - произнес Циммерман и заплакал.
В комнате вновь стало тихо.
Молчание нарушила Линда Циммерман, сказав:
- Может, ты тоже поднимешься наверх, Стэнли? А я поговорю с лейтенантом.
Циммерман взял дочь за руку.
- Если я вам понадоблюсь, я буду наверху, - обратился он к Скэнлону.
Проходя мимо Линды, он остановился и что-то шепнул ей на ухо. Скэнлон не мог слышать, что именно, но по выражению лица Линды понял, что Циммерман сообщил ей нечто не очень приятное.
Когда все ушли, Линда Циммерман сняла черную шляпу с огромными полями и положила ее на столик рядом с собой. Она осторожно стащила с руки черную кружевную перчатку и небрежно бросила ее на шляпу. Свободной рукой она пригладила иссиня-черные волосы, рассыпавшиеся по плечам, и принялась неторопливо стаскивать вторую перчатку.
- Стэнли сказал мне, что, по вашей версии, моя мать стала жертвой преднамеренного убийства, я правильно его поняла?
Скэнлон развел руками.
- Это только одна из версий.
Он обратил внимание, что на пальцах у нее не было колец. "Интересно, она замужем?" - гадал Скэнлон, подробно рассказывая о расследовании. Наконец он сказал:
- Все факты, которыми мы сейчас располагаем, указывают на ограбление.
- Понятно. - Она сцепила руки на коленях. - Расскажите мне, пожалуйста, все, ничего не скрывайте.
Скэнлон изложил официальную версию, стараясь не упоминать о притоне Джо Галлахера в Джексон-Хайтс и его двойной жизни.
- Вот звери, - с яростью проговорила Линда. - Взять и оборвать две человеческие жизни. Такой мрази не место на этом свете.
- Такое происходит каждый день, и вечерние газеты редко посвящают этим событиям больше одной строчки.
- Не поймите меня превратно, лейтенант. Мой брат и я действительно хотим, чтобы преступников поймали, но мы вовсе не желаем лишнего шума.
- Я понимаю это, мисс Циммерман.
- Не думаю, лейтенант, - она немного передвинулась на стуле и поправила платье. - Мне тридцать девять лет, и я вице-президент кредитного отдела банка Моргана. Я отвечаю за частные капиталовложения самых богатых людей Америки.
- Но я не вижу здесь связи со смертью вашей матери.
- Банковское дело, лейтенант, это жестокий мир, в котором правят мужчины, поглядывающие на женщин свысока. Скандал, даже если он не коснется меня лично, может повредить, и повредит, моей карьере.
- Да, но смерть вашей матери трудно назвать скандалом.
- В нашем деле стараются избегать даже упоминаний в газетах, это считается неприличным. Одно дело, если ваш ближайший родственник погибает случайно, и совсем другое - если он становится жертвой предумышленного убийства, да еще потому, что сам занимался незаконной деятельностью.
- Мисс Циммерман…
- Позвольте мне высказаться до конца. Моя семья не хотела бы увидеть ваши вздорные домыслы в газетах. Эти измышления весьма повредят и моей карьере, и карьере моего брата. И если вы действительно хотите установить мотивы убийства, то покопайтесь в жизни вашего покойного лейтенанта. Надеюсь, вы меня поняли.
Слушая, Скэнлон поймал себя на том, что смотрит на нее с интересом, какой обычно проявляют к женщинам, а не просто родственникам жертв преступлений. Он подался вперед и заглянул ей в глаза.
- Послушайте, моя работа - ловить преступников. Речь идет не о неосторожном убийстве или убийстве третьей степени, а о преднамеренном уничтожении двух человек, один из которых - полицейский. И мы, несмотря ни на что, раскроем это преступление. Вы же и ваша семья можете быть уверены, что ни один журналист не услышит от меня и моих людей ничего лишнего. Знаете, мисс Циммерман, в мире легавых и воров газетчиков уважают еще меньше, чем проституток и сутенеров. Я понятно выражаюсь, мисс Циммерман?
Она чуть заметно улыбнулась.
- В высшей степени. Кстати, меня зовут Линда, лейтенант.
- А меня Тони.
Она оглянулась и приложила палец к губам.
- Я рада, что мы поняли друг друга, Тони.
Аромат ее духов напоминал благоухание апельсинов и зелени. Она была еще красивее, чем ему показалось вначале.
- Вы часто общались с матерью?
- По телефону не меньше двух раз в день.
- Она говорила, где собирается покупать торт для вашей племянницы?
- Она сказала, что ей достанет знакомый полицейский по оптовой цене.
- Но ведь ваша мать была состоятельной женщиной?
Ей стало немного неловко, она помолчала.
- Да, и, прежде чем вы сами спросите, знайте, что все будет поровну разделено между братом и мной.
- Тогда почему ваша мать работала в таком возрасте?
- Ей это было необходимо. Мой брат и я несколько раз просили ее бросить работу, но она не соглашалась, говорила, что никогда не будет обузой для детей. Понимаете, лейте… Тони, моя мать пережила ужасный геноцид. Ее рассудок так и не пришел в норму после войны. Мама прятала деньги, каждый цент, откладывая на случай, если ей вновь придется бежать от преследования, спасать детей, внуков. Только несколько лет назад нам наконец удалось уговорить ее положить деньги в банк.
- А вы знали, что она принимала ставки?
- Она делала это, оказывая услуги соседям. Я не думаю, что она зарабатывала на этом больше полусотни в неделю.
- Почему же ваш брат не знал об этом?
- Потому, что дочь всегда ближе матери, чем сын.
- Ваша мать когда-нибудь упоминала о Джо Галлахере?
- Один или два раза.
- А об Уолтере Тикорнелли?
- Никогда.
- Гретти Полчински?
Ледяная улыбка.
- Вы имеете в виду хозяйку публичного дома? Да, мы часто смеялись над ней и ее заведением. Женщины, приходившие в мамину лавку по утрам, говорили, как они рады, что в выходные мужья оставляют их в покое, убегая к девушкам Гретты.
- У вашей матери были какие-нибудь дела с Греттой?
- Никаких. Гретта не та женщина, с которой мама могла бы иметь дело. В Польше такие женщины работали горничными в доме моей матери.
Он встал и подошел к африканским копьям и щитам, украшавшим стену. Дотронулся до наконечника, оглядел разукрашенные щиты.
Линда подошла к нему, объясняя:
- Это Стэнли собирал. Он долго работал в Африке по линии ООН.
Ему очень нравился аромат ее духов. Вдруг захотелось заключить Линду в объятия, целовать ее, шептать ласковые слова. Ему стало не по себе.
- Линда, а вы кого-нибудь подозреваете?
Она посмотрела на него своими проницательными глазами.
- Нет.
- Ну что ж, я думаю, это все. Благодарю вас за помощь. Еще раз примите мои соболезнования.
Она подошла к столику, взяла сумку и достала свою визитную карточку.
- Меня можно найти по этому телефону на работе.
- А если мне надо будет связаться с вами после работы?
Она чуть улыбнулась.
- Вечером я бываю по этому номеру, - она дописала телефон на карточке. - Но только если это действительно необходимо.
Вечерело, когда Скэнлон вошел в 93-й участок. Одинокий полицейский сидел на коммутаторе и коротал время, листая старые номера "Траха" и "Живчика". В дежурке было пусто. Столы завалены оберточной бумагой и бумажными стаканчиками. За конторкой - никого. Сержант отправился скрашивать жизнь машинистке с призывной улыбкой.
Скэнлона удивила тишина, царившая в здании. Были выходные, а "дворцовая стража" по выходным не вкалывает. Начальник дорожного патруля, разносчики повесток, офицер детской комнаты, отдел по связи с общественностью, архивариус, его помощники - все сотрудники канцелярии, за исключением нескольких человек, работающих по скользящему графику, сидели по домам подобно обычным служащим, занятым с девяти до пяти. По выходным в полицейских участках до странного тихо.
Покинув дом Циммерманов, Скэнлон решил забежать в участок, посмотреть, нет ли каких-нибудь новостей. Вообще приходы на работу в неурочное время считались проверками, но Скэнлон имел свое мнение на этот счет.
В дежурке сидел полицейский и печатал на машинке рапорт.
- Что нового?
Седой детектив Стайгмэн, живот которого был так огромен, что нависал над широким ремнем брюк, прервал работу и сообщил:
- Они нашли тот фургон. Он уже догорал.
- Где?
- Лаурел-Хилл-бульвар, недалеко от кладбища Кэлвери.
Скэнлон хорошо знал этот район. Это был огромный пустырь рядом с Лонг-Айлендской автострадой. Очень удобное место, чтобы бросить машину и поджечь.
- Судебные эксперты на месте?
- Да, они были там. Фургон сгорел дотла. Не за что зацепиться. Правда, эксперт сказал, что машину подожгли изнутри. Рапорт у тебя на столе.
- А где все остальные?
- Крошка Биафра и Колон опрашивают свидетелей на месте обнаружения фургона. Там неподалеку какие-то фабрики, может, кто и видел что-нибудь. А Флорио "доступен", - сказал детектив, хитро поглядывая на Скэнлона.
"Доступен" на жаргоне нью-йоркской полиции означало, что детективам было известно, где находится Анджело Флорио. И если он понадобится, то его можно быстро найти, заглянув в формуляр номер 28 - "Заявление на отгул".
Скэнлон подошел к шкафу с каталогами и, водя пальцем по ящикам, принялся отыскивать нужный.
Картотека известных преступников, игроков, распределение полиции по отделам и участкам, картотека условно осужденных и освобожденных преступников, картотека с личными номерами телефонов детективов участка.
Скэнлон вытащил последний ящик и посмотрел телефон девушки Флорио, по которому его можно срочно найти.
Скэнлон переписал номер телефона и пошел к себе в кабинет.
Закрыв за собой дверь, он позвонил к себе домой. Первый голос на автоответчике принадлежал его матери. Она приглашала его на воскресный ужин. "Я пригласила кое-каких подруг", - сказала она. Скэнлон улыбнулся. Он уже давно знал, какой смысл имеет эта фраза, невинным голосом произнесенная матерью. Он был уверен, что среди ее подруг обязательно будет молоденькая незамужняя женщина, которая, как решила его мать и ее подруги, станет ему прекрасной парой. Последняя, с кем знакомила его мать, играла на фортепьяно и говорила по-французски, о чем шепотом на кухне сообщила ему мама. Она мечтала поскорее женить его.
Следующий звонок был от Салли де Несто. Она соглашалась на свидание ночью. Просила приехать к десяти часам.
Он снова прочитал рапорт о смерти Галлахера и Циммерман. Сделал для себя пометки, чтобы не забыть возникшие по ходу чтения вопросы.
Скэнлон подумал о том, что ему предстоит сделать в ближайшее время. Мэгги Хиггинс обнаружила пропавшую свидетельницу, Валери Кларксон, одну из подруг Галлахера, так что предстоит беседа с этой дамочкой. Обязательно надо позвонить Торссен и удостовериться, что она согласна на гипноз. Затем - беседа с женой Галлахера. Ему вдруг стало интересно, как чувствует себя жена живой легенды. Придется ждать окончания похорон, чтобы узнать это. Он снова стал делать пометки на бумаге, когда внезапно ощутил аромат духов Линды Циммерман.
Ему захотелось ощутить ее в своих объятиях. Раньше, когда он думал о женщинах, Скэнлон испытывал какие-то необъяснимые чувства. Теперь… Теперь его член был бесполезным придатком к остальному телу. Он сломал пополам карандаш и бросил его на стол. Встал и быстро вышел из комнаты.
Гимнастический зал в подвале здания полицейского участка был пуст. Тяжелая боксерская груша висела неподвижно. Блестела тренажерная дорожка для бега. Гири аккуратно расставлены по ящикам. Он снял рубашку, вытащил пистолет из кобуры и положил его на полку. Подошел к тренажеру и решил, что, возможно, физическое изнеможение отвлечет его от мрачных мыслей. "Никчемный легавый", - с ожесточением повторял он про себя, пока тело не покрылось потом.
Скэнлон приехал в похоронное бюро Макгиннеса около семи. Полицейские машины стояли по обе стороны Остин-бульвара и на прилегающих улицах. Все подступы были забиты мрачными машинами детективов. Было по одной машине из каждого участка. Сержанту и десяти полицейским было приказано обеспечивать свободный проход к зданию.
Похороны полицейского-героя освещались всеми средствами массовой информации.
В похоронном бюро толпились скорбящие. Все полицейские были в парадной униформе, ни один не забыл надеть траурную ленту. Сотни венков. Почетный караул из шести лейтенантов стоял у покрытого флагом гроба.
Присутствующие выстраивались в очередь, чтобы отдать последние почести герою. Мрачный Джордж Харрис встречал каждого, подводил к месту, где стоял гроб, и ждал, пока они тихо молились. Когда они поднимались, Харрис отводил их к вдове, которая сидела в первом ряду. После соответствующих выражений сочувствия Харрис выводил полицейских.
У вдовы, как у ближайшей родственницы, был особый стул. Это было кресло с подголовником и гнутыми ореховыми ножками, покрытое черным покрывалом с вышитыми узором из цветов. Остальным участникам достались стальные стулья с жесткими сиденьями.
Протискиваясь сквозь толпу, Скэнлон смотрел по сторонам. Он заметил горстку отставных полицейских, вспоминавших старые добрые времена. Тогда на Службе не было легавых с именами вроде Абдул Илла Байхат или Ким Ли Сонг. В те дни служили только белые христиане. Скэнлон узнал нескольких старых комиссаров. Некоторые из них уже были "шишками", когда он пришел на Службу новобранцем. Теперь это были согбенные старики, которым только и оставалось, что посещать вечеринки по поводу выхода в отставку и похороны в тщетной надежде, что кто-то узнает их и вспомнит прошлые заслуги, спросив: "Как дела, шеф?"
В другой части зала поодаль ото всех стояли комиссар полиции и его помощник Макаду Маккензи. Скэнлону показалось, что Маккензи поправился на несколько фунтов. Он усмехнулся в душе, когда увидел, что на Маккензи были брюки из шотландской ткани в красно-белую клетку, коричневая сорочка с черным галстуком и черная куртка. До чего же пестрое облачение.
Маккензи посмотрел на Скэнлона и, быстро повернувшись к комиссару, что-то сказал.
Скэнлон стал в очередь и начал медленно приближаться к гробу. В то время, когда он подошел, Харрис вел пожилую женщину. Скэнлон заметил, что выражение лица Харриса являло собой странную смесь снисходительности и торжества. Быть может, даже слишком странную.