Из кухни на стук двери появляется Вероника. Ардабьев не открывает глаз и не шевелится, хотя слышит ее шаги. Вероника присаживается у него в ногах, испытующе смотрит на мужа. Наконец он разлепляет губы.
- Кажется, я никогда не найду работу…
- Пока это нормально - в твоем случае. Ну-ка вставай! Скажи "Добрый вечер", сними ботинки, мой руки и ужинать!
Ардабьев поднимается, но заразиться бодростью жены ему не удается. "Добрый вечер" звучит грустно, а в передней он переобувается понуро.
- Володя, чем сегодня хуже, чем вчера?
- Валентинова встретил. Помнишь Димку?
Она помнит:
- Который с гитарой. И что?
- Торгует наркотиками… - Жена изменяется в лице, и он добавляет торопливо: - Нет-нет, случайно встретились! На него страшно смотреть.
- Ты испугался, что можешь снова?..
- Лучше покончу с собой!
- Да, - соглашается она медленно. - Тогда это будет лучше.
Телетайп печатает:
"Отдел по борьбе с наркотиками Управления уголовного розыска Казахстана ориентирует ГУВД Москвы о предполагаемом привозе партии анаши и гашиша гражданином Есимгалиевым - он же Умаров, он же Иванов - 18-20-го сего месяца. По имеющимся данным, он намерен воспользоваться прежними каналами сбыта".
Кабинет Знаменского. Томин с Пал Палычем живо обсуждают сообщение. В кабинет заходят Сажин с Курковым.
- Есимгалиев и так далее - поставщик дяди Миши. А прошлый раз продал Снегиреву, - говорит Томин. - И мы не сумели их взять при передаче товара.
- Потому что они не встречались, Паша. Там был фокус с багажной квитанцией!
- Помню. Но вторично нам этого не простят. Что у вас по Снегиреву? - обращается Пал Палыч к Куркову.
- Пока ничего нового.
- Ведь я поручил его вам.
- Да, но потом подключили к нападению на аптеку. Я там днюю и ночую в райуправлении.
- Покажите мне счастливого следователя, который ведет одно дело! Надо уметь параллелить.
Выговор Куркову не нравится, задевает самолюбие.
- Дядя Миша объявлялся? - Вопрос уже к Томину.
- Нет.
- Значит, все-таки его тогда спугнули! Что же это получается, Саша, Есимгалиев везет либо ему, либо Снегиреву, а вы обоих упустили из виду!
- Паша, мы занимались Мордой!
- Саша-Паша, Паша-Саша, друг друга, конечно, можно уговорить…
Звонит городской телефон.
- Знаменский… Где задержали?.. Экспресс-анализ?.. Лады, везите, только без меня не допрашивайте.
Кладет трубку.
- Вот шевелятся люди - и результат.
- Мы тоже шевелимся, - протестует Томин, - Морда оказался очень интересной фигурой.
- Можно одно соображение? - подает голос Курков.
Стук в дверь, входит майор:
- Пал Палыч, генерал просит срочно обзорную справку по нашей бригаде. Взгляните, пожалуйста.
Знаменский просматривает документ на двух страничках. Около одного из пунктов ставит отметку.
- Это исключите, там есть расхождения в показаниях, надо разбираться.
Майор кивает, уходит.
- Слушаем соображение, - обращается Пал Палыч к Куркову.
- Скорее, даже ощущение… - начинает тот.
- Соображение про ощущение, - хмыкает Томин, догадываясь, что камешек готовится в его огород.
В ответ Курков высказывается резче, чем собирался:
- Уровень преступности серьезней, чем мы считаем. Мы все по старинке, этакая сыскная романтика. Пойдем на малину, подружимся с урками, раскроем их злодейские планы!
- Ишь! - сердито изумляется Томин. - Как же, не отработав фигурантов, двигаться дальше?! Повальная облава? "На всех перекрестках поставить турникеты"?
- А ваше мнение? - любопытствует Пал Палыч у Сажина.
- Насчет романтики Коля перегнул. Но я и от других ребят слышал: в среднем мы идем на порядок ниже, чем матерые преступники.
- Паша, никакого уважения к нашим сединам!
Телефонный звонок.
- Знаменский… Ясно. Через пять минут освобождаюсь.
- И что считаете нужным делать? - спрашивает он Куркова.
- Научиться думать с опережением. А то, когда обвинительное заключение пишем, только тогда соображаем до конца: вон как у них все было!
- С опережением - это прекрасно. Но пока не проворонить бы партию наркотиков. Займитесь Снегиревым. И дядей Мишей! - оборачивается Пал Палым к Томину.
- Что касается Есимгалиева, то с момента приезда чтоб он был под колпаком, Паша. При передаче товара брать с поличным!
На первом этаже КСИБЗа Хомутова вешает большую фотографию одного из "мальчиков" в траурной рамке. Рядом напарник погибшего - голова забинтована, руки на перевязи.
Тут же молча стоят Коваль, Крушанский, Коля, Феликс и группа "псов".
- Наших было двое, тех пятеро, - вздыхает Хомутова. - Хороший мальчик.
- Жене пятьдесят тысяч, - распоряжается Коваль в сторону Крушанского. - А ему, - про забинтованного, - лечебные и премию.
Коваль удостаивает пострадавшего рукопожатием и направляется наверх, на ходу говоря Хомутовой:
- Увеличивай штат своих мальчиков. Как московские дела?
- Осталось трое оптовиков. Жесткие мужики, надеются устоять. Другие все готовы на наши условия.
- А те, значит, не боятся… - Смелость Ковалю импонирует. - Попробуй мирные переговоры.
Хомутова кивает и отстает. Ее окликает Коля:
- Люба, ты запретила держать траву в банкетном зале?
- Конечно. Мало ли что.
- Куда же складывать?
- Думайте. Я отвечаю за безопасность.
Коля догоняет патрона у двери кабинета.
- Олег Иваныч, скоро большой привоз, а девать некуда. Можно сюда хоть временно?
- Это наш офис. Здесь принимаем людей со всего Союза. Имеем право работать в комфорте, а не под лестницей. Насчет складирования были же идеи.
- Крушанский не финансирует.
- Как всегда, подводят смежники? - усмехается Коваль и, чувствуя, что разговор примет общий характер, приглашает всех войти.
- А время жмет, - поддерживает Колю Феликс. - Началось сезонное колебание цен, зимой будут перебои с поставками.
- Нет надежного варианта, - ворчит Крушанский. - Последнее предложение Феликса - подвалы гауптвахты.
Коваль взглядывает на Феликса с веселым одобрением:
- Под защитой гарнизона?
- Не люблю, когда вы связываетесь с военными, - говорит Крушанский. - Там, где могут вызвать наряд с автоматами… Я перестраховщик, меня это не устраивает. И потом, нельзя сосредоточивать в одном месте. Проводка загорится, молния ударит…
- Налетит ураган, случится землетрясение, - в тон ему продолжает Феликс.
Хомутова настроена юмористически к мучающим их проблемам и держится по-домашнему, что-то прибирая в кабинете Коваля.
Крушанский игнорирует реплику Феликса, гнет свое:
- Нужен запас на пять-шесть миллионов. Потеря его помимо финансового удара повлечет крупные деловые осложнения. Монополизируя рынок, мы получаем на руки готовую сеть розничных торговцев с их клиентурой.
- Короче, Крушанский.
- Минуту, Олег Иваныч. И мы берем на себя обязательство их снабжать. Если не выполним, у нас с вами получится не бизнес, а борьба с наркоманией, хе-хе…
Никем не оценена попытка Крушанского сострить. Его воспринимают как полномочного, но нудного бухгалтера фирмы, хотя это не единственная его ипостась.
- Нужны несколько мелких хранилищ.
- Сплошное благоразумие, - скучает Коваль. - Но прав.
- Раз пошел глобальный разговор… потянем ли мы весь рынок? Жуть берет, сколько они дряни выжирают. За народ страшно! - вырывается у Коли.
- Народ перетопчется, - вскидывается Феликс. - Жрут неконкурентоспособные. Но действительно, Олег Иванович, пока торговцы вне нашей системы - их забота, как добывают товар. Для нас же разрозненные поставки… и вообще такой огромный оборот…
Растущее недовольство патрона заставляет его умолкнуть.
- Дело не в обороте, - говорит после паузы Коваль. - Не в деньгах. Безбедно прожить есть много способов… Нет, не понимаете. Ну-ка, сядьте. Я - хочу - владеть - всем. Такая вот идея. Это будет не только красиво. Наркотики ключ к власти. Где угодно, над кем угодно. Заведем картотеку потребителей. Сын министра наркоман - считайте, министерство наше. Дочь областного вождя - вождь у нас в кармане. Да человека любого ранга можно скрутить за месяц! Достаточно купить его врача… И мы еще вернемся за подснежниками!
Коля, похоже, увлекся размахом, размечтался. У Феликса в глазах хищный огонек, Крушанский притих в задумчивости: а ведь, чего доброго, и учинит патрон государство в государстве, а Хомутова полна восхищения и гордости.
Коваль проверяет, какое впечатление произвела речь, и усмехается:
- Спасибо за внимание.
Ардабьев сидит в кабинете Знаменского. Оба разместились сбоку стола, чтобы избежать традиционной позиции следователь - допрашиваемый и задать беседе неофициальный характер. Но поначалу Ардабьев с трудом преодолевает скованность, тем более что и Пал Палыч не вполне раскрыт и не испытывает к посетителю безусловного доверия.
- Устроиться по специальности… - говорит он. - Но сегодня можно найти более высокооплачиваемую работу, чем инженер-химик.
Подоплека невысказанного вопроса Ардабьевым сразу уловлена.
- Вы думаете, стремлюсь… Честное слово, нет! Да никакой лаборатории не нужно! Был бы пузырек и пипетка - я вам изготовлю дозу! С прошлым покончено, клянусь!
- Чем безнадежней наркоман, тем искренней клятвы…
Спорить не приходится, Ардабьев, видимо, знает, что суждение следователя верно.
- Конечно, можно рабочим в магазин, - отвечает он, помедлив. - Не пью, не ворую… хоть в Елисеевский. Так рад вольной жизни, что я бы готов. Но жена… если я грузчик - для нее моральный крах.
Звонит внутренний телефон.
- Слушаю… А-а, да есть сведения… Нет, тот, с кем имели дело вчера утром… не могу вслух.
Ардабьев жестом спрашивает, не выйти ли ему, Пал Палыч показывает, чтобы сидел.
- Понял? Действуй… Владимир Игнатьевич, - возобновляет он разговор с Ардабьевым, - я за вас в известной мере должен поручиться, так что потолкуем по душам. Как вам сиделось?
Ардабьев собирается с мыслями.
- Тяжко… Я б всех следователей и судей сажал хоть на месяц, чтоб поняли! Исправительно-трудовая колония… Нельзя там исправиться! Каторга есть каторга, ничего больше!
Он ждет протеста Знаменского, но у того на лице только внимание.
- Говорите, Владимир Игнатьевич, говорите.
- Когда человек попадает на семь, десять лет, то уже… Если есть деньги купить, забыться - он купит. Там не проблема, любые препараты. Нет денег - существует система лагерных услуг… известна вам эта мерзость? Сколько там становятся наркоманами!
- А для многих - повышение квалификации, - добавляет горькое признание Пал Палыч. - Сажаешь воришку - получаешь ворюгу, из хулигана созревает бандит. Тайная язва нашей профессии!..
Снова телефонный звонок.
- Извините, занят, - говорит Пал Палыч. Он уменьшает силу звука, так что в дальнейшем аппарат только негромко гудит, и Знаменский не берет трубку.
- Владимир Игнатьевич, действительно излечились?
В беседе наступает перелом в сторону взаимного доверия.
- Сам удивляюсь! Шесть раз корчило! - Ардабьеву и сейчас страшно вспоминать. - Табуретки грыз, Пал Палыч, выл хуже волка… Аж на четвереньках полз к конвою, чтоб спрятали в карцер: чтоб никто из жалости не сунул сигарету или таблетку!
- А теперь? Прежняя обстановка, прежние друзья.
- Этого не боюсь. Есть некоторая растерянность перед жизнью. Когда я садился, иные были порядки… то есть, как выясняется, беспорядки, но беспорядок, который существует очень долго, поневоле принимаешь за порядок. Все примерно одинаково считали: белое-черное, право - лево, если лицом на север, то за спиной юг. А сейчас мозги кувырком.
- Но вы ведь, вероятно, читали газеты? - улыбается Пал Палыч.
- Больше по своей больной проблеме. Думал, правда, за наркотики взялись. А вышел - что творится! При мне в пивном баре: в кружки аэрозоль пускают, называется "раз-пшик", "два-пшика". Пацаны по пять флаконов от пота берут - нюхачи! Видел таких в колонии, в столярной мастерской - лаки там. Плодятся, как… - Ардабьев очень взволнован и не находит сравнения. - По-настоящему это никого не волнует, страна занята другим!.. Да и что реально сделаешь? Я читал, двадцать пять миллионов гектаров дикорастущей конопли!
Входит Сажин:
- Пал Палыч, Томин спрашивает, как решаем с…
Знаменский прерывает его жестом и, обернувшись к Ардабьеву, разводит руками: дескать, прошу прощения, дела. Тот встает.
- Насчет работы позвоните во вторник, - говорит Знаменский.
- Спасибо. Жутко не хотелось сюда идти, - признается Ардабьев, принимает подписанный пропуск. - Пал Палыч, разрешите иногда видеться? Раз в неделю на пять минут. Буду у вас под контролем.
- Ну звоните, попробую.
Коваль на заднем сиденье машины смотрит по телевизору злободневную передачу. "Псы" - впереди.
Передача кончается, он выключает телевизор и рассеянно оглядывает окрестности, мелькающие за окном: то ли областной райцентр, то ли далекое московское предместье.
- Стой! - внезапно командует он тому, кто за рулем.
Машина скрипит тормозами. Коваль указывает назад - он заметил что-то для себя интересное, что они проскочили.
Машина подает задним ходом и по его знаку останавливается.
Коваль выходит, держась шагах в двух позади, следуют телохранители.
На противоположной стороне улицы заводские ворота с вывеской: "Фабрика пеньковых изделий". Коваль приближается к ним, читает и перечитывает название. Это его "Эврика!".
Довольный, он возвращается в машину.
Следующий раз тормозит возле будки телефона-автомата.
- Ника! - говорит он, набрав номер. - Я только что сделал ценное изобретение! Одевайся, собирайся, надо отметить.
Курков идет между коттеджей, где начиналась слежки за Снегиревым. Он проделывает тот же путь, но в обратном направлении.
Миновав коттеджи, входит в многоэтажку.
Первым сигналом о неблагополучии ситуации служит почтовый ящик номер 23: сунув мизинец в дырочку, Курков убеждается, что ящик полон.
Поднимается к квартире уже в торопливом беспокойстве.
Дверь с номером 23 опечатана!
Курков стоит перед ней в неприятном раздумье, затем звонит в двадцать четвертую квартиру. Открывает немолодая женщина.
- Простите, а что со Снегиревым? - Он кивает для объяснения на опечатанную дверь, зная, что по фамилии современные соседи зачастую друг другу неизвестны.
- Умер он, - говорит та без скорбной окраски.
Курков щурится:
- Что-то внезапное?
- Наверно.
- Это точно, что умер?
- Меня брали в свидетели, когда квартиру опечатывали. А вы кто ему?
- Сват, - хмуро бросает Курков, спускаясь с лестницы.
Более важные для себя сведения он узнает в лефортовском морге.
Из недр заведения к нему, так сказать, в приемную выходит патологоанатом, молодой, пышущий здоровьем и веселый, в рабочей одежде, то есть в фартуке и резиновых перчатках.
- Добрый день, - приветствует он следователя. - Руки не подаю.
- Недавно вы производили вскрытие человека, который нас интересует, - и Курков показывает фотографию Снегирева.
Патологоанатом смеется:
- Батенька, покажите мне грудную клетку, печень - тогда вспомню. Но лицо!..
- Я попросил в канцелярии ваш акт о причинах смерти.
Врач берет акт:
- Острая сердечная недостаточность. Обычная история: спазм, - и возвращает бумагу Куркову.
- Скажите, доктор, такая смерть… могла быть спровоцирована? Подсыпали, капнули?
- Сколько угодно! Простая передозировка обычных лекарств. Сотни две названий.
- А вы проверку на это не делаете?
- Милиция шутит! У каждого, кто упал на улице?
- Понятно… А ведется регистрация, кто получил тело для похорон?
Патологоанатом потешается:
- У нас, батенька, покойников не крадут! Единственное место, где нет хищений и пересортицы!
Дежурная часть МУРа, куда поступают донесения от патрульных машин и районных отделов угрозыска. За одним из пультов работает Сажин.
Появляется Курков, отыскивает его взглядом и подходит. По тому, как они здороваются, чувствуется, что не виделись несколько дней. Курков что-то рассказывает, Сажин слушает, переспрашивает, потом отводит приятеля в угол зала, где сигналы вызова и ответы дежурных не так мешают разговаривать.
- Кто, по-твоему, взял тело? - блестит глазами Курков. - Не работал, так что сослуживцы исключаются, а родственников в Москве - никого!
- Ну… друзья. Любовница.
- Сева, он свалился на улице восьмого сентября около пяти вечера. И в это же время был записан на кремацию! Друзья знали о его кончине заранее?!
Сажин произносит шумное и удивленное "Уф"!
- Срочно сожгли, чтобы нельзя было выяснить истинную причину смерти! - высказывает Курков до конца свою догадку.
- Соображения дальше?
- Насчет соображений туговато, - признается Курков.
- А Знаменский что?
- Никаких гениальных советов. Выявляйте, говорит, связи.
- Кстати, слушай, Снегирев ведь стоял на учете. Сначала в одном наркологическом диспансере, потом в другом - когда переехал. Не знаю, насколько он лечился, но личные контакты с наркоманами были.
Коваль везет Веронику по городу. В машине они одни, но по пятам следует охрана.
Машины останавливаются у ресторана, все выходят, "псы" делают вид, что отношения к Ковалю не имеют. Вероника их явно не знает.
Музыка, говор, девушка оживленно оглядывается, пока метрдотель ведет их к уже накрытому столику, с которого убирает табличку "Стол заказан".
Тем временем в вестибюле один из "псов" объясняет что-то официанту и передает завернутую в бумагу бутылку. Проходит в зал, присоединяется к напарнику. Сидят они по соседству с патроном, пьют боржом.
А официант торжественно приближается к Ковалю. Он несет ту самую бутылку, бережно обернув ее салфеткой.
- Ради вас и дамы, - почтительно склоняет голову. - Нашли французское шампанское.
Наливает бокалы и ретируется.
- За твое изобретение! - Вероника отпивает глоток. - Очень вкусно! А что ты изобрел?
- В фантастике называется "нуль-транспортировка". Показываю принцип.
Коваль раскладывает рядом две салфетки, под левую помещает ключи от машины. Поднимает салфетку - ключи исчезли, но появились под салфеткой справа.
Вероника по-детски заинтересована.
- Еще раз! - требует она.
Оркестр заглушает дальнейшие реплики, а когда стихает, мы снова слышим разговор:
- Человек человеку редко встречается. Вот был у меня попутчик из Хабаровска. Я даже телефон ему дал, но…
- Тоску по людям я понимаю. По хорошим. Нет, даже по плохим! - вырывается у Вероники.
Она сама смеется тому, что сказала, но Ковалю следовало бы расслышать жалобу на одиночество.
Однако он отвлечен цветочницей, разносящей между столиками букетики в целлофане. Подзывает ее и покупает их все оптом.