- Другие женщины останутся без цветов, - пробует протестовать Ника. - Олег, ты все время что-то даришь, даришь. Я как-то от этого… устаю…
- Ты возбуждаешь во мне инстинкт жертвоприношения. И потом сегодня такой день…
Вдруг он вскакивает и направляется к эстраде.
Вероника удивленно провожает его взглядом, "псы" - бдительными.
После недолгих переговоров Коваль занимает место ударника. Короткое музыкальное вступление - и он начинает увлеченно солировать. Сегодня для него большой победный день!
Одна из подмосковных "зон отдыха" в лесу. Сезон кончился, безлюдно, пустая палатка "Прокат спортинвентаря", засыпанные палой листвой скамьи, отслужившие свое плакаты о правилах купания.
К центральной вытоптанной площадке ведут две дороги. Сейчас по ним медленно съезжаются три "Волги" справа и три слева. Они выстраиваются борт о борт по краям площадки, одна группа против другой, оставив между собой нейтральную полосу метров в тридцать шириной. И несколько секунд протекают в молчании и неподвижности.
Затем из двух машин высыпают "мальчики" Хомутовой, числом десять, знакомые и незнакомые нам персонажи. За ними появляются она сама и Феликс.
В ответ распахиваются дверцы с противной стороны и выпускают на свет Мордят в полном составе, Морду и двух неизвестных нам дотоле дельцов - тоже с подручными.
Хомутова и Феликс неторопливо трогаются вперед. Морда с коллегами следуют их примеру.
Протокола для подобных встреч, разумеется, нет, инициатива предоставлена людям Коваля, и компания Морды лишь подражает им. Поэтому раз сопровождение Хомутовой и Феликса осталось при машинах, то и Мордятам, двинувшимся было навстречу оппонентам, сделан знак не рыпаться.
Двое натрое сходятся представители наркобизнеса для переговоров в центре площадки. Один из дельцов немолодой, высокий, резкий в движениях, желчный. Другой флегматичный гладкий щеголь, почему-то в вечернем костюме, на шее бабочка, в кармане цветной платочек.
Сошлись, остановились, заговорил Феликс.
"Псы" настороженно наблюдают, каждый вроде бы просто переминается на месте, но так переминается вратарь, ожидая мяча.
Мордята тоже полны воинственной готовности, но у них иная выучка - правые руки в оттопыренных карманах.
Феликс заканчивает короткую речь:
- Итак, мы обеспечиваем снабжение и берем на себя вашу защиту.
- Кроме вас, пока защищаться не от кого! - выпаливает желчный.
- Пока, - подчеркивает Феликс, - пока дело сравнительно молодое. А дальше неизбежно начнется рэкет. Понадобится и физическая защита, и юридическая. На Западе, когда организуется трест, поглощающий мелкие фирмы…
- Запад нам не указ! - прерывает желчный и взглядывает на флегматика.
- Я человек маленький, - притворно смиренничает тот.
- И у маленького человека могут быть большие неприятности, - замечает Феликс.
- Контингент у меня - сплошь уголовники. Авось сами отобьемся, - и щеголь поправляет бабочку, скрывая под скромностью каменное самодовольство.
Феликс набирает воздуху для новой красноречивой тирады, Хомутова его опережает.
- Про него ясно. А вы? - спрашивает у Морды.
- Сроду ни под кем не ходил, сам себе голова! И молодежь сомневается. Хотим, говорят, семейный подряд!
Эта шутка, предлагающая более примирительный тон, позволяет надеяться на возможность согласия.
- Подумайте! - смотрит ему в глаза Феликс. - В данной ситуации самолюбие - плохой советчик, - говорит он всем.
- У меня возражения чисто экономические, - отзывается желчный. - Говорите, льготы? Грабеж!
- А ты, отец, не жадничай! - злится Феликс. - Похороны дороже!
Желчный гневно вскидывается, отпрянув на полшага.
Всплеск эмоций замечен охраной, она дергается вперед, но всевидящая Хомутова дает отмашку, и обе группы отступают.
- Извините его, он зря нервничает, - улыбается Хомутова. - Мы вас слушаем.
Желчный, как верно определил Феликс, болезненно жаден.
- Оброк желаете, да? Да кто бы полез в такие дела, как наши, если делиться прибылью. Потому рискуем, что на копейку рубль нарастает. Не знаю, как другие, а я столько взяток раздаю… если вы еще начнете обирать - да лучше на завод к станку!
- До чего мужики глупый народ, - посмеивается Хомутова. - Ну… как у нас говаривали в заключении, не хотите по-плохому, по-хорошему хуже будет, - и направляется к машинам.
Феликс, чуть поотстав и с оглядкой, идет за ней.
"Псы", Мордята и прочие сопровождающие лица напряжены: если будет драчка, то сейчас.
Но Морда со спутниками, тоже пятясь, благополучно отступают.
И вот все в машинах.
Обе не договорившиеся стороны медленно разъезжаются задним ходом, чтобы не разворачиваться, подставляя бок.
…Желчный входит в лифт вместе с человеком помоложе, наживает кнопку 10.
- Не очень мы над вами вчера резвились? - вежливости ради спрашивает сосед. - День рождения.
- Через неделю у меня юбилей, возьму реванш, - обещает желчный.
Он выходит на своем десятом этаже, лезет за ключом, и тут рука в толстой перчатке - чтоб не прокусил - крепко зажимает ему рот и нос.
Его подкараулили трое "псов". Сообща выворачивают ему руки за спину, ведут к заблаговременно открытому окну до пола на лестничной площадке.
Сильно толкают наружу.
Короткий крик.
С улицы видно, как летит вниз долговязая фигура.
В это время второй делец, флегматик пижон, готовит трубку с длинным мундштуком для курения опиума.
Клиент в наколках ждет, сидя на койке.
Койки, вернее, топчаны размещены по периметру комнаты изголовьем к стене, и на них лежат человек восемь в разной степени опьянения - кто уже в полной прострации, кто еще потягивает очередную трубку. Большинство полуодето. В стене, подключенный к вентиляционному накалу, гудит мощный вентилятор. За окнами поздний вечер. Это квартира, оборудованная под притон наркоманов.
Во второй комнате в пульсирующем свете цветомузыки мечутся в танце несколько пар, употребивших взвинчивающие снадобья.
В передней дежурит тип лет тридцати с литыми кулаками - привратник и вышибала; он участвовал во встрече на природе.
Раздается сигнальный звонок в дверь: длинный, три коротких, длинный. Вышибала смотрит в глазок.
Появляется бдительный хозяин и тоже смотрит в глазок, успокаивается, сам открывает дверь с пятью замками.
В притон барски вваливается импозантный мужчина, растрачивающий последние мгновения средних лет.
- Ох, устал! - жалуется басом он хозяину, скидывая плащ и охорашиваясь. - Но играл сегодня, как бог. Кого-то ранили стрелой… средние века… житуха… А теперь как белка в колесе, дышим окислами свинца, воду пьем переработанную из канализации… Кто у тебя?
- Как обычно, шпана.
- Это хор-р-рошо! Педиков нет?
- Пока нет. - Хозяин ведет гостя на кухню. - Что будете?
- Давай, братец, так: сначала вздернуться, повеселиться, потом - в отпад. Чего-нибудь новенького попробовать нет?
- Фирменное достали. ЛСД.
- Брось контрабанду, засыплешься, - рокочет бас. - Давай героинчику. И кого-нибудь за компанию пригласи, не одному же. - Бас кладет в карман хозяину три сотенных. - Поблатнее. С самого дна зачерпни, с самого дна… Кха, голос сел… Человек - это звучит… не звучит, вер-рно?
В этот миг квартирную дверь одним ударом высаживают внутрь, привратника скручивают. Квартира наполняется сотрудниками милиции во главе с Томиным. При нем Сажин и Курков.
- Всем оставаться на местах! - звучит команда, усиленная мегафоном.
Но клиенты - особенно те, что танцевали, - не намерены безропотно сдаваться. Взвинченные наркотическим допингом, они в схватке необычайно сильны и изворотливы.
Вот облепленный милиционерами парень вырывается в переднюю и колесом катится к выходной двери.
- Сеть! - кричит Томин.
Парня отпускают, он вскакивает и тут же оказывается спеленутым наброшенной сетью.
Второго беснующегося тем же порядком усмиряют в танцевальной комнате.
- Понятые, фотограф, начинайте! - заглушает галдеж и выкрики команда Томина.
В коридоре появляется бас.
- Зачем так кричать? - морщится он.
Томин отводит микрофон от губ.
- Перестали бы вы шляться по злачным местам, - говорит он.
- Разрешите взять пальтишко? - тянется бас к вешалке.
- Еще встретимся на подобной почве - обещаю неприятности. Сколько можно спекулировать на том, что вас любят?
- Вы мне испортили вечер, - капризно рокочет бас и скрывается.
- Зачем вы его отпустили? - резковато вопрошает Курков.
- Отвали, Коля! У него неоперабельный рак. И он знает, и все.
В опиумокурильне орудует со вспышкой фотограф.
Вдруг один из курильщиков, лежавший, казалось, без сознания, вскакивает и, словно подброшенный взрывной волной, вылетает на балкон. Сажин настигает его в прыжке и втаскивает обратно.
А на кухне хозяин притона протягивает Куркову паспорт.
- Я тут даже не прописан. Зашел, как все, просто в гости. Гляжу, что-то странное, как раз собирался домой…
Выстрел, выстрел, выстрел. Два в голову, один в грудь. Но человек не валится, потому что он фанерный, лишь для достоверности одетый в пиджак и брюки. За спиной его - сарай, принимающий в свое нутро пули, прошивающие чучело навылет и те, что пролетели мимо цели. Стреляют из пистолетов с глушителями.
Это тренируются и развлекаются "мальчики" Хомутовой. Стреляют с ходу, с поворота, в падении, через плечо назад.
- Пах-пах! - азартно восклицает пухлый юноша с младенчески-старообразным лицом и тоже палит куда-то, но из игрушечного пистолета.
Неловко оступившись на ровном месте, он падает, хныкает раз-другой, его заботливо поднимают, отряхивают, делают "козу", и он смеется.
Появляется Хомутова:
- Хватит, мальчики! Мишеньку кормить надо.
Она уводит сына за руку, "мальчики" растягиваются на пожухлой траве.
Выдался хороший осенний денек, и на даче у Хомутовой собралась своя компания. Дом стоит на большом участке, который обнесен непроглядным дощатым забором. Помимо стрельбища, на нем есть еще одна достопримечательность - детская площадка с песочницей и множеством легких, очень крупных игрушек.
За садовым столиком Хомутова кормит сына. Ест он наполовину сам и с большим аппетитом, но координация движений не всегда точна, приходится придерживать и направлять руку с ложкой и вытирать подбородок.
Хомутова лучится нежностью и курлыкает с ним, как с младенцем.
- Вот так, вот так. Мишенька кушает котлетку… Мишенька… Что Мишенька кушает?
- Котетку, - картавит он.
- Правильно. А глазки моргают, моргают глазоньки, дождик будет.
- Додик.
- Ты мое солнышко, с тобой бюро прогнозов не нужно. Ты мой всегда маленький сыночка… Вот эту помидорку мы сейчас раз…
Коля издали посматривает на семейную идиллию:
- От рождения такой?
- Может, от пожара.
Коля явно не понимает, о чем речь.
- Не в курсе? Патрон, можно сказать, подвиг совершил, а ты не в курсе! - Крушанский рад рассказать ему о Ковале. - Ты знаешь хоть, что за человек он был?
- Знаю, крупный.
- Не то слово. Гигантский человек! Хозяин снабжения половины Севера. Бывало, у нас в любом президиуме - Коваль.
- Пострадал, выходит, от перестройки?
- Это она пострадала, что без Коваля осталась. И без нас с тобой тоже.
- Ну а подвиг?
- Мишеньку из огня вынес. Барак загорелся, уже крыша рухнула.
- В зоне?
- Нет, Люба уже на поселении жила. Под Ковалем и зэки работали, и вольнопоселенцы. Очень его уважали. А уж после этого случая, сам понимаешь.
- Крушанский, за что она все-таки сидела?
Тот прикладывает палец к губам:
- Ни одна душа не знает.
- Батюшки, кто приехал! - слышится возглас Хомутовой.
Миша с радостным мычанием бросается навстречу Ковалю. Тот гладит его по голове, дарит конфеты и игрушку.
- Полгода не видел - и помнит! - поражается Хомутова. - Умница моя!
Однако Мишины ласки затягиваются, и Коваль дает понять взглядом, что есть разговор.
- Поиграйте с Мишенькой, - просит Хомутова "псов", прибывших с патроном.
Они отвлекают ребенка какими-то кунштюками и уводят. Доносится его смех.
- Такой всегда радостный, такой веселый, - улыбается мать.
- Он по-своему счастлив.
- Ну конечно же! - Для Хомутовой это настолько самоочевидно, что ее даже удивляет высказывание Коваля. - Конечно! И никогда не узнает, какая она, жизнь… какие люди. Он счастливей всех!
Под мышкой Коваль держит книгу и теперь протягивает ее Хомутовой. "Технология производства пеньковых канатов", - озадаченно читает она название.
- Пеньку делают из конопли, Любушка, - торжественно сообщает Коваль.
Хомутовой долго объяснять не надо.
- Сырье круглый год!
- Главное - не зависеть от производства на местах. Будем сами диктовать цены. Я присмотрел для начала уютную фабрику. Еще увидишь: выйдем на мировой рынок!
…Крушанский подходит к стрельбищу.
- Позвольте попробовать, - говорит он "мальчикам" и берет пистолет с глушителем. - Нажимать здесь?
И всаживает пулю за пулей почти без разброса в "сердце" мишени.
… - Бать, я пройдусь? - спрашивает скучающий дома Вася.
Морда складывает кукиш.
- Я тебе пройдусь! - и вздрагивает: - В ворота стучат!
С террасы торопливо входит другой Морденок.
- Машина чья-то, - извещает он.
Присутствующие в комнате переглядываются. Чувствуется, что дом на осадном положении.
- Мать в подвал! - распоряжается Морда.
- Погоди, бать, взгляну, - вызывается Вася.
Васю ждут в недобром молчании, один из Мордят, передернув затвор пистолета, становится сбоку окна, второй у двери.
- Отбой! - смеется вернувшийся Вася. - Это из Киева, который на рынке тогда с дядюшкой…
Все облегченно передыхают. Но гости сейчас Морде ни к чему:
- Гони в шею!.. Вот дожили - разгул мафии!
- Да он-то при чем? - заступается Вася. - Может, кокнар привез.
- Никакого кокнара! Сидим тихо, надо переждать!
Морденок у окна сует пистолет за пояс в досаде на напрасную тревогу:
- Батя, ну что, как мыши?
- Сколько можно взаперти сидеть! - поддерживает второй.
- Пошли они со своим трестом!
- Мы ребят соберем! Мы им устроим! - воинственно галдят Мордята.
- А мне вас хоронить?! - с яростным всхлипом вырывается у Морды.
- Не надо благодарить, - говорит Пал Палыч сидящему у него Ардабьеву. - Буду рад, если приживетесь в коллективе.
Входит Сажин, здоровается с Ардабьевым, как со знакомым.
- Пал Палыч, Рощин прислал, - очень довольный протягивает сверток размером с буханку черного хлеба.
Знаменский приоткрывает его, растирает щепотку содержимого между пальцев, рассматривает, подносит к носу, спрашивает:
- Пробу в лабораторию?
- Сдали.
Знаменский кивком отпускает Сажина, сверток убирает в сейф. У Ардабьева тревожно раздуваются ноздри.
- Знакомый запах? - оборачивается Пал Палыч. - Она самая, анаша, - и вытирает пальцы платком.
А в дверях уже конвоир. Чеканит:
- Арестованный Папрыкин доставлен, товарищ полковник!
- Спасибо, можете идти.
Пока Знаменский подписывает Ардабьеву пропуск и проставляет время, тот смотрит на Папрыкина и видит того высокого парня, который с приятелем при Ардабьеве подошел к Валентинову со словами: "Отец, ларек торгует?"
Арестованный и Ардабьев узнают друг друга, последний - с оторопью.
Пал Палыч короткого обмена взглядами не замечает, а если и замечает, то не придает ему значения: Ардабьев в этот момент к нему спиной. Что касается Папрыкина, то любой уголовник, попав на Петровку, пристально всматривается в каждое лицо, стараясь на всякий случай запечатлеть его в памяти.
- Желаю успеха, - жмет Пал Палыч руку Ардабьеву. - Держите со мной контакт.
- Спасибо, Пал Палыч, до свидания.
В коридоре Ардабьев приостанавливается, утирает лоб. Вряд ли он так испугался за Валентинова, да и за себя как будто бояться нечего. Но пахнуло на него ужасом прошлой жизни.
А тут еще второго парня ведут. И он тоже узнает Ардабьева. И поскольку конвоир идет сзади и физиономии арестанта не видит, то, по-своему истолковав пребывание здесь Ардабьева, корчит выразительную гримасу: и ты, мол, горишь?
Конвоир вводит его в дверь, соседнюю с кабинетом Знаменского.
А Ардабьев ускоренным шагом направляется к выходу, почти впопыхах сдает пропуск постовому и только на улице переводит дух. Как-то вроде он замешан в дело этих покупателей Валентинова, без вины виноват.
Знаменский же ведет допрос Папрыкина:
- Кто из вас двоих инициатор грабежей?
Тот тычет себя в живот, в грудь, в голову:
- Здесь инициатор! Здесь! Здесь! Все внутри требует: заправься! Ах, у старичков пенсию отняли! Да голодный наркоман способен… мать родную готов за горло!
Знаменский листает тоненькую папочку дела, находит допрос матери.
- По ее словам, так и было. После чего вы ушли из дома. А еще раньше с работы.
- В зарплатной ведомости расписаться не могу, руки трясутся, - он поднимает над столом кисти, они действительно вздрагивают. - Суп в столовой возьмешь - половину расплещешь. Последнее время по три дырки колол.
Руки его уже нетверды, но природной силы в нем еще хватает, организм сопротивляется разрушению. А вот духовный, интеллектуальный урон велик, и потому у Папрыкина нет четкого лица. Его социальное происхождение, профессия, образовательный уровень заслонен ныне тем, что типично для агрессивного наркомана вообще: развязность, болтливость по не грозящим собственной безопасности поводам, укоренившееся стремление "завербовать" окружающих, даже следователя и, разумеется, категорическое нежелание выдавать "своих". Кроме того, под арестом он лишен привычного зелья и в полном раздрызге: единственное, что могут тюремные врачи, - это облегчить физические муки наркотического голодания.
Знаменский задерживается на другом листе дела.
- Приятеля вы приобщили или он вас?
- Не помню уже… А вообще приятно за новичком наблюдать… как он делает открытие. Ходил, ничего не соображал и вдруг все начинает чувствовать по-новому. Как он тогда слушает рок-металл! У него глаза на лбу - он первый раз понимает, почему так звучит!.. Да что я вам говорю, кто не пробовал - объяснять бесполезно.
- Я пробовал, - спокойно усмехается Пал Палыч.
- Вы?!
- Пробовал. Именно чтобы понять. Иначе как дело вести?
- Ну? Блаженство?
- Иллюзия блаженства. Иначе не было бы наркоманов. Беда, что несколько раз блаженство, а там вся жизнь насмарку.
- Это точно, - искренне поддакивает Папрыкин, объединенный со следователем мигом обманчивой близости. - И вот ведь паскудство: пока привычки нет, все за так дают. А поймешь, что влип, бежишь: дайте. Что ты, говорят, малый, сколько можно одолжаться, плати…
- По три дырки в день - это приличные деньги, - подсчитывает Знаменский. - Откуда такие доходы, Папрыкин?