- В рифму говорить стала. Но ты не волнуйся, ладно? А то ведь и до поэм недолго. Станешь профессиональной поэтессой, и тогда наша семья точно лишится покоя. Кофе хочу.
Она все-таки не уходила. В ее глазах я с тревогой прочитал что-то похожее на зарождавшуюся надежду.
- А помнишь, - спросила она, - ты мне рассказывал, как Слава Грязнов ушел из милиции и стал частным сыщиком?
- А помнишь, - зарычал я на нее, - я тебе говорил, что Слава Грязнов вернулся в милицию и является в настоящее время заместителем начальника МУРа?
- Саша…
- А помнишь, - продолжил я тем же тоном, - я говорил тебе, что хочу кофе?! А помнишь, ты мне сказала, что сделаешь мне кофе?! А помнишь?..
Но она уже вышла из спальни и изо всех сил хлопнула за собой дверью. Зря я с ней так. Нельзя так обращаться с беременными. Представь себе, Турецкий, что это ты беременный, а тебя в это время заставляют варить кому-то кофе…
- К черту! - громко заявил я вслух. - Чтобы я стал беременным, нужно, по крайней мере, чтобы кто-нибудь меня трахнул. Хотел бы я посмотреть, у кого это может получиться. Ха-ха!
Наскоро умывшись, я пришел на кухню и увидел за столом Таню Зеркалову. Кофе был разлит по чашкам, и Таня машинально подносила к губам то печенье, то чашку с кофе. Ирина у плиты поджаривала гренки - гости иногда приносят маленькие радости.
- Доброе утро, - не стесняясь своего обнаженного торса, я сел за стол и взялся за кофе.
- Здравствуй, Саша, - отрешенно ответила Таня.
Я выругался про себя. У человека отца убили, а ты ему - "доброе утро!". Дурак ты, Турецкий!
Я что-то пробурчал и преувеличенно серьезно взялся за свой завтрак. Ирина поставила перед нами большую тарелку с румяными гренками и, извинившись, вышла.
Несколько минут прошли в гробовом молчании, прерываемом только редкими прихлебываниями. Наконец Таня вздохнула и сказала:
- Саша… Если ты хочешь что-нибудь спросить, спроси.
- Ну… - замялся я. - Ты как? Нормально?
- Саша! - Взгляд ее был достаточно твердым. - Не жалей меня. Если ты и вправду хочешь о чем-то спросить - спрашивай. Если тебя интересует мое состояние, могу сказать только то, что оно очень и очень плохое. Мне будет легче, если ты будешь расспрашивать об отце.
Я старательно делал вид, что разглядываю свою чашку. Нет, она, конечно, права. Я ведь все-таки немного знаю ее. Ей действительно станет легче, если мы начнем обсуждать существо дела. Впрочем, сомневаюсь, что она сможет чем-то весомо мне помочь. Хотя попробовать можно.
- Таня, - осторожно начал я, - ты когда-нибудь слышала из уст Михаила Александровича такое словосочетание: Стратегическое управление?
Кажется, Турецкий, ты становишься маньяком. Далось тебе это управление.
Таня наморщила лоб.
- Нет, не припоминаю, - призналась она. - А это действительно важно?
- Понятия не имею, - виновато улыбнулся я. - Пока. Ну а дальше видно будет.
Все-таки ты большой мудрила, Турецкий. Так и жди, что станет известный партноменклатурщик - бывший управделами Совмина СССР - Смирнов делиться с дочкой смертельно опасными сведениями. Если, конечно, Киселев говорил правду. Или совершенно ненужными, если он бредил.
- Слушай, Таня, - сказал я, отправляя в рот гренку. - Тебе папа не говорил, что скоро в нашу страну вернется коммунизм?
- Соскучился? - Она хмуро подняла на меня глаза.
- Да не так чтобы уж, - пожал я плечами. - Ну как это сказать. Иногда, знаешь, кто-нибудь из старых партийных работников нет-нет да и ляпнет, что вот, мол, неплохо бы вернуться, так сказать, к семидесятилетнему эксперименту, и всякое такое.
- Папа был на пенсии, и ты это прекрасно знаешь, - ответила она. - Может, ты его еще и реваншистом назовешь?
- Что ты! - испугался я. - Просто… как это? Знаешь, собираются иногда старые боевые кони, вспоминают, так сказать, удалую молодость, сабельные атаки… Никогда не встречались у вас дома его… ну, скажем, бывшие сослуживцы?
Взглянув на нее и встретившись с ней взглядом, я чуть не поперхнулся. Таня Зеркалова смотрела на меня, словно на больного заработавшегося и чуть свихнувшегося совслужащего, которого вот-вот должны уволить за профнепригодность. Или забрать в психушку.
- Слушай, Турецкий, - тихо проговорила она, - ты о чем это все время толкуешь? Я что-то ничего в твоих словах не понимаю. Ты сам-то соображаешь, что говоришь?
- А что? - с невинным видом спросил я.
Она объяснила:
- Ты говоришь, что мой отец собрал вокруг себя пенсионеров-сослуживцев и создал что-то вроде марксистско-ленинского революционного кружка? Я правильно тебя понимаю?
Нужно отдать ей должное, она схватывала все на лету, хотя и не до конца понимала. Но она же, черт возьми, не слышала, что вчера ночью говорил мне Киселев.
- Это новая охота на ведьм? - гневно вопрошала тем временем Татьяна.
- А что, значит, собирались старички-то? - мгновенно насторожился я.
- Собирались! - выпалила она. - Чай пили! Ельцина ругали! А я им печенье подавала и улыбалась! Еще вопросы будут?
Да, что-то я, кажется, погорячился. Но при чем тут пенсионеры?
- Да не бери ты в голову, - посоветовал ей я. - Работа у меня такая. Все версии должен рассмотреть, промять и проанализировать. Так что не обижайся, ладно?
Она моментально сникла, будто из нее воздух выпустили, и снова сгорбилась за столом, глядя прямо перед собой. Я заторопился.
- Ну, мне пора.
2
Славка Грязнов, или, прошу покорно, Вячеслав Иванович Грязнов, сыщик-ищейка милостью Божьей, всю сознательную оперативную жизнь проработал в МУРе. Правда, был недавно у него некий период, когда он уходил в так называемые частные сыщики и его агентство "Глория" (а в миру - "Слава") одно время даже гремело и пожинало все лавры, которые может обрести частное сыскное агентство. И ему совсем не улыбалось возвращаться в уголовный розыск. "Не знаю, что должно произойти, чтобы я вернулся", - признался он как-то мне. И я его понимал. Ответственности, понимаешь, поменьше (в смысле меньше начальников, перед которыми нужно постоянно объяснять каждый свой шаг, а также просить на все разрешения), а вот денег соответственно больше. Такое оно - счастье: делай свою любимую работу, ничего не бери в голову и получай за это деньги. И никакой головной боли, кроме ответственности перед клиентом. Но без последнего не обойдешься, должны же быть хоть какие-то раздражители.
И ни за что бы Грязнов не вернулся на государственную службу, если бы не сложное переплетение обстоятельств, разных по значимости, но одинаковых по результату: соединившись, они создали такой вулканический эффект, что Грязнову ничего другого не оставалось, как вернуться в родные до боли стены Московского уголовного розыска.
Когда прошлой осенью погибла Александра Ивановна Романова, начальник МУРа и Славина крестная мать (в фигуральном смысле), Грязнов недели две не мог ни за что взяться. Это было странно только для него. Он и не подозревал, что в его душе жило столько любви, почтения и благоговения к Шурочке. Простая и хитрая, умная и добродушная, жестокая и мягкосердечная одновременно, навсегда осталась в памяти Славки, как, впрочем, она осталась в памяти всех, кто ее знал, - в моей, в частности, тоже.
Потом начались трудности с оружием. Вышли какие-то совершенно нелепые указы и инструкции с утомительным перечислением условий, при которых частный сыщик имеет право на ношение оружия. Грязнову-то наплевать, с его связями можно было не беспокоиться о подобной ерунде, но он привык быть законопослушным.
- Они охренели, Турецкий, просто охренели! - кричал он мне в лицо, имея в виду тех, кто издает законы. - У любого бандюги, кого ни возьми, целый арсенал, ему наплевать на то, что оружие запрещено носить с собой. Он пульнет в тебя - и в кабак, лососину жрать с девкой. А попробуй ты его ранить и, не дай Бог, в милицию сдать - сразу вопросы, а откуда, мол, у вас пистолет, а есть ли, мол, у вас на него разрешение?! Сами не знают, чего творят!
Но это ладно. Не такой Грязнов человек, чтобы теряться перед подобными мелочами. Дело в другом. Все чаще и чаще стал жаловаться он на то, что чувствует себя оперативной проституткой. Дело вроде интересное, перспективное, а выполнять его душа не лежит, уж очень клиент неприятен. Нет, не потому, что у него, у клиента, красный пиджак от Юдашкина или там "мерседес" шестисотой модели, который он сменил на прошлой неделе только потому, что у предыдущего такого же пепельница засорилась. Грязнов далек от ханжества, ему, как Верещагину из "Белого солнца пустыни", за державу обидно!
Все больше и больше среди его клиентов стали встречаться такие, с которыми при других обстоятельствах он не то чтобы за руку здороваться - в одном поле срать бы не сел. А тут приходилось скрепя сердце не только разговоры разговаривать, но еще и отчитываться по полной программе. Не всегда, конечно. Но частенько. И это его убивало.
И когда он как-то пришел ко мне в три часа ночи с бутылкой водки и сказал, что ему только что звонил новый начальник МУРа (в прошлом тоже ученик Романовой) и предложил стать его первым заместителем по оперативной работе, я не очень удивился.
- Поздравляю, - сказал я.
- Я еще ничего не решил, - вскинул он голову.
- Не вешай мне лапшу на уши, Слава, - ответил я. - Если б ты ничего не решил, ты бы не приперся сюда в три часа ночи с бутылкой водки.
- Если б я решил принять предложение, - упрямо покачал он головой, - я бы перед тобой и Меркуловым уже хвостом крутил: все же кураторы милицейские - гадость всегда сотворить можете. Нет. Я к тебе советоваться пришел. Можешь ты посоветовать своему, так сказать, другу, как ему быть?
- Когда ты должен дать ответ? - спросил я.
Он посмотрел на часы.
- В девять утра.
- Времени вагон, - кивнул я. - Открывай бутылку, а я пока закуску приготовлю.
Ирина спала, и мы тогда тихо сидели на кухне до утра. Одной бутылки оказалось мало, и мы приговорили вторую, которая стояла у меня в холодильнике. А утром, пьяный в дымину, он поехал давать свой ответ министру внутренних дел. Его выслушали, поблагодарили за согласие, похвалили за осознание им гражданского долга и настоятельно посоветовали ехать немедленно домой и хорошенько выспаться, а к шести вечера быть на работе свежим и отдохнувшим. Он все так и сделал, кроме самой малости. Вместо того чтобы ехать к себе домой, он снова приехал ко мне, завалился на диван и тут же захрапел. У меня тогда выдался короткий отпуск, и я целый день мог находиться дома. Я и маялся, ожидая его пробуждения. В половине пятого он проснулся и стал приводить себя в порядок: мыться, бриться моей бритвой и так далее. По ходу он рассказывал о своей утренней встрече с новым начальством - хитрым министром внутренних дел. Я выслушал его и ахнул:
- Что же ты ничего не сказал мне, когда приехал?! А если бы ты не проснулся ко времени? Я же не знал, что тебя нужно будить!
Он посмотрел на меня странным взглядом, и я понял, что сморозил глупость.
- Я проснулся, - коротко сказал мне Вячеслав Иванович Грязнов, - заместителем начальника Московского уголовного розыска.
3
Едва я вошел к себе в кабинет, меня улыбкой встретила молодая следователь Лиля Федотова, член моей следственной группы. Она не новичок в следствии, работает уже почти четыре года в прокуратуре. Улыбка у нее ослепительная, что и говорить, да и сама она бабенка не только видная, но и очень себе на уме. Для следователя у меня неплохо развита интуиция, ну а для мужчины с репутацией Казановы она развита просто гениально - без ложной скромности. Так вот, интуиция мне подсказывает, что эта дамочка серьезно нацелилась заполучить меня себе в кроватку. Цель, что и говорить, благородная, но покуда я держусь от нее подальше. Хотя мог бы… Впрочем, все, хватит, Турецкий. Все эти мысли, тем более в начале рабочего дня, нужно пресекать в корне.
Внезапно я понял, что она мне что-то говорит и теперь наслаждается моментом, принимая мои размышления за замешательство мужчины, который общается с красивой женщиной, а она - яркая блондинка, как раз в моем духе, и фигурка у нее хоть куда.
- Простите, вы что-то сказали? - переспросил я ее.
Если та улыбка была ослепительной, то от следующей можно было не только ослепнуть, но и оглохнуть. Что удивительно, потому что она не произнесла ни звука, пока дьявольски улыбалась.
- Я сказала, что Константин Дмитриевич просил вас зайти к нему, как только вы появитесь, - повторила она.
- Ага, - сказал я. - Спасибо.
Я кинул на стол свою папку, развернулся и пошел к выходу. У двери я остановился, чтобы сказать Лиле:
- Простите…
- Да, Александр Борисович? - Ну и взгляд у этой девушки! Хоть на ходу начинай раздеваться…
- Вы не могли бы носить на работу юбки подлиннее? - чуть запинаясь, попросил я ее. - Я как-то видел на вас очень симпатичную юбку чуть ниже колен. Очень вам идет.
- А мини - не идет? - насмешливо смотрела она на меня. - У меня что, Александр Борисович, некрасивые ноги?!
Ща-ас я спеси-то тебе поубавлю, милая моя…
- Да нет, ноги-то красивые, - вздохнул я как можно горестнее. - Юбки некрасивые. Сколько я видел на вас этих мини - все неудачные. Извините.
И, не дав ей опомниться, вышел из кабинета. Пусть переживает, ей это только на пользу. Неизвестно, из-за чего женщины могут расстраиваться больше, - из-за несовершенства фигуры или из-за обвинения в недостатке вкуса.
Настроение почему-то поднялось необычайно, и я бодрой походкой направился к Константину Дмитриевичу Меркулову, заместителю Генерального прокурора России по следствию и по совместительству моему близкому другу. К слову, между мною и Костей - еще два начальника, но мы предпочитаем общаться, минуя эти две инстанции. Благо закон позволяет.
Вот, кстати, была у него в жизни ситуация, похожая на грязновскую. Нет, в частные сыщики Костя не подавался, но в свое время был уволен бывшим и. о. генпрокурора. Этот последний товарищ столько дров наломал, пока полунаходился в своей должности, что судьба Меркулова - всего лишь крохотный эпизодик в череде "славных" деяний этого и. о. - исполнявшего обязанности Генерального прокурора Российской Федерации.
Меркулова, наверное, было за что увольнять, и это сделал бы любой дурак. Дурак и сделал. Умный Костю одновременно ругал бы и холил, проклинал бы и лелеял, что, кстати, делали все генеральные до и после исполнявшего обязанности. Да и что ждать от человека, который воюет не с преступниками, а со смешными куклами, пусть они и похожи на государственных мужей.
Когда нынешний генеральный стал наконец генеральным, я понял, что возвращение Кости - вопрос всего лишь времени. И не ошибся. Это оказалось вопросом нескольких недель. Генеральный вызвал его из отпуска с курорта и устроил самый настоящий разнос: почему, мол, не являешься на работу? Или что-то в этом роде. Костя не стал с ним спорить. Зачем с начальством спорить? Бесполезно. Просто через час уже был в своем кабинете и позвонил мне. Потом мы встретились, обнялись, он налил мне коньяку, и мы выпили. А позже он почти без перехода приказал и мне приступать к своим обязанностям. Не знаю, кто из нас был больше рад его возвращению. Меня распирало от чувств, а Костя никогда особо счастливым не выглядел. Так или иначе, мы снова стали работать вместе. Он - замом генерального, я - "важняком".
Настроение Константина Дмитриевича было, мягко говоря, неважным.
- Вызывал? - дежурно спросил я у Меркулова, и тот кивнул: проходи, мол, садись.
Я сел напротив него, зная, по какому поводу сюда вызван. Но пусть сам скажет.
- Догадываешься, зачем вызвал? - спросил он.
Все-таки хочет, чтобы я сам сказал про это.
- Убийство Смирнова и Киселева, - уверенно произнес я.
Он кивнул.
- Час назад меня вызывал генеральный, - сообщил Меркулов. - Дело поручено Турецкому. Вопросы есть?
Вопросов не было. Я и не сомневался, что дело будет поручено именно мне, хотя, честно сказать, чистота следствия была некоторым образом нарушена - в эпизоде с Киселевым, да и со Смирновым, я выступал как свидетель. Но, кроме Грязнова, об этом пока никто не знает.
- Вопросов нет, - сказал я. - К тебе, во всяком случае. А так в этом деле вопросов - пруд пруди.
Он кивнул.
- У меня с утра уже был Грязнов, - сказал Меркулов. - Так что я в курсе первых шагов следствия.
- Уже?! - ахнул я. - Ну, молодец, Славка! На ходу подметки рвет!
Так же серьезно глядя на меня, Меркулов продолжил:
- Я в курсе, что ты тоже был на месте и даже провел свое расследование. Не позвонив мне, самостоятельно пополз по горячим следам. Как тебя занесло туда?
Я пожал плечами и ответил ему фразой из кинофильма "Белое солнце пустыни":
- Стреляли.
Потом не стал томить и рассказал про Таню Зеркалову.
- Понятно, - протянул он. - Ну, и что ты можешь сказать по существу дела?
- Только по существу? - уточнил я. Несмотря на абсурдность этого вопроса, у меня были основания его задать.
Меркулов, досконально изучивший меня, испытующе смотрел.
- Рассказывай, Саня, - почти ласково приказал он.
Мне ничего не оставалось делать, как начинать рассказывать.
- И Смирнов, и Киселев были убиты одним и тем же способом: им обоим снесли верхнюю половину черепа. Причем если рядом с телом Смирнова никакого оружия обнаружено не было, то около убитого Киселева находилось его ружье. Хорошее, надо сказать, ружье. Винчестер.
- Он имел на него разрешение? - поинтересовался Меркулов.
- Понятия не имею, - признался я. - Пока. Хотя уверен, что это чей-нибудь подарок: маршалам нередко делают такие подарки.
- Дальше, - проговорил Меркулов.
- Мы с Грязновым считаем, что кто-то хочет всучить нам версию, что, мол, Киселев убил Смирнова и застрелился сам. Но мы ему не верим, этому кому-то.
- Ты абсолютно уверен? - на всякий, видимо, случай спросил Меркулов. - Что не было никакого самоубийства? Точно?
- Абсолютно точно, - заверил я его. - К тому же… - сказал и осекся.
- Что? - быстро спросил Меркулов.
Я помолчал, собираясь с мыслями. Нелегко, ох нелегко это было сделать - начинать рассказывать обо всем том, что незадолго до своей смерти мне рассказал безумный маршал. Впрочем, чего это я? Почему - безумный? А если хоть на минуту допустить, что он был в полном здравии? Что все, что он рассказал, - чистая правда? Но если в это поверить, так недолго и самому безумным стать. Конечно, я на своей работе и не такого навидался. Но, с другой стороны…
- Ну? - твердо смотрело на меня начальство.
Вздохнув, я стал рассказывать.
Меркулов слушал очень внимательно и так же внимательно смотрел на меня, не сводя глаз. Сначала я почему-то запинался, но потом речь моя пошла плавнее, и закончил я свой рассказ вполне пристойно. Костя ни разу не перебил. Слушал как рождественскую сказку. А после того как я закончил, помолчал, переваривая услышанное, и сказал:
- Ну что ж. Выноси постановление о возбуждении дела и принимай его к своему производству.
Что и требовалось доказать.