3
Вообще-то ничего нового во всем этом не было, но все равно странно… Что-то я не припомню, чтобы со мной так разговаривали.
Офицеры ФСБ, как любые загадочные люди, имеют обыкновение время от времени исчезать, и лишние вопросы иногда в таких случаях портят репутацию тому, кто их задает. Но хамить-то зачем?
Для начала я связался со своим старым знакомым из центрального аппарата ФСБ полковником Лукашуком, с которым по долгу службы мне приходилось иногда иметь дело. Он как раз занимался оперативными кадрами. После обычных дежурных вступительных фраз я перешел к делу:
- А скажите мне, товарищ полковник, - Лукашук терпеть не мог обращения "господин", и приходилось идти на поводу у привычек этого достойного офицера, - не скажете ли вы, где я могу найти полковника Аничкина? Он мне тут срочно понадобился.
На том конце провода повисла пауза. Это было непривычно для того Лукашука, которого я знал.
- Алло, полковник, вы здесь? - Я решил быть настойчивым настолько, насколько это было возможно.
- Да, - откликнулся он не сразу. - А зачем он вам понадобился?
Очень интересно.
- Товарищ полковник! У меня к нему конфиденциальное дело. Строго. Я имею самые высокие полномочия на этот счет.
Распространяться о том, что полномочия эти дала мне жена Володи, я не стал.
- Вот как? - сказал он. - Что ж, раз у вас есть полномочия, значит, вы понимаете, что эти вопросы не в моей компетенции. Желаю удачи.
- Погодите, полковник, - остановил я его, несколько озадаченный его пожеланием мне удачи. Так обычно говорят тогда, когда сами уже плюнули на это дело. - Вам известно хоть что-нибудь?
Снова молчание, но на этот раз оно говорило мне намного больше, чем первое.
- Господин полковник!
- Я вам не господин! - окрысился вдруг Лукашук. - Хотя и вы мне не товарищ, конечно.
- Простите, если обидел вас, полковник, но все-таки очень прошу вас сказать мне хоть что-нибудь. Мне будет достаточно, если вы скажете мне, что Аничкин выполняет задание родины где-нибудь на Канарских островах последние, скажем, полгода.
- Полгода? - быстро переспросил меня Лукашук. - Почему полгода?
- А что, больше? - подхватил я - Или меньше?
- Послушайте, Турецкий, - сказал мне Лукашук, - хочу дать вам один маленький совет, который, чувствую, очень вам нужен.
- Слушаю вас, товарищ полковник.
- Не лезьте в дела, которые вас не касаются. Только в этом случае вы более-менее будете спокойны за свое будущее, а также за будущее своих близких.
- Не понял.
- Очень жаль. Но я все-таки надеюсь, что вы меня поняли. Потому что единственный человек, который может вам сейчас помочь, - это вы сами. Всего хорошего.
- До свидания, - растерянно проговорил я, слушая короткие гудки.
Я с подозрением посмотрел на трубку. Мне действительно угрожали или это плод моего воспаленного воображения? Если трубка сейчас на моих глазах растает, значит, это все галлюцинации - слуховые и зрительные. Но трубка не таяла и вообще символизировала собой материальность мира. Поэтому я бросил ее на аппарат и громко выругался.
Разозлился я необычайно. Что он себе позволяет, этот вшивый Лукашук? Шантажом я это не назову, конечно, но на хамство это тянет вполне. Жаль, что хамство не преследуется по закону. Во всяком случае, этого дерьмового полковника к ответу привлечь я не могу.
Пока.
Итак, мне советуют не лезть не в свое дело. Сиди, мол, себе, Турецкий, и не рыпайся. Ладно. Хорошо. Вы меня заинтересовали, господин Лукашук. До этой минуты я хотел только знать, где находится Аничкин. Теперь мне до зарезу хочется узнать, в чем заключается его настоящее задание. То, что он, Аничкин, жив, сомнению не подлежит. Если бы он погиб или умер естественной смертью, что для тренированного мужчины проблематично, из его смерти не делали бы военной тайны, а даже, может быть, наоборот. Похоронили бы с военными почестями, и всякое такое. Но нет. Они делают из этого даже не секрет и даже не военную тайну, а черт знает что. И мне безумно интересно разыскать Аничкина и задать ему пару-тройку вопросов, и не будь я Турецкий, если он не расколется.
…Прямо выйти на это таинственное Стратегическое управление у меня не было возможности. Поэтому я пошел окольными путями. Решил разобраться с Борисовым.
Борисова почему-то привезли в военный госпиталь, и пробраться к нему было практически невозможно. Все, кто мог бы мне помочь встретиться с раненым, делали как раз наоборот: чинили всяческие препятствия, чего-то недоговаривали, уводили в сторону глаза.
Наконец, я не выдержал и попросил об аудиенции у начальника отделения, в котором лежал Федор Борисов. Навстречу мне вышел сухонький маленький пожилой врач, чем-то неуловимо похожий на нашего эксперта-криминалиста Семена Семеновича Моисеева.
- Здравствуйте, доктор. - Я пожал его узенькую, почти девичью ладонь. - Моя фамилия Турецкий. Я из прокуратуры.
- Кац, - сказал он.
- Простите? - вырвалось у меня, и я тут же прикусил себе язык. Ох и осел же я.
- Ефим Шаевич Кац, - повторил он дребезжащим голоском. - Хирург.
- Очень приятно. Разрешите несколько вопросов?
- Пожалуйста.
Какой-то древнерусский еврей, подумал я.
- Как состояние Федора Борисова?
- Уже стабильно. Кризис миновал, и мы с изрядной долей уверенности можем утверждать, что самое страшное для его жизни позади.
- Тогда почему к нему не пускают посетителей?
- Сам удивляюсь, - ответил неожиданно Ефим Шаевич.
- То есть как это?
- Пришел сегодня после обеда какой-то важный чин, собрал врачей и медсестер и в моем присутствии запретил больному посещения.
- Он был врач, этот важный, по-вашему, чин? - спросил я, уверенный в отрицательном ответе.
- Если у него и есть медицинское образование, - ответил Кац, - то явно невысокого уровня. Санитаром бы я его взял, но вот лечащим врачом… сомневаюсь.
- Вы уверены, что он имел право давать вам какие-либо указания?
- Уверен ли я? - усмехнулся Ефим Шаевич. - Я ни в чем не уверен. А вот сам он был уверен, и еще как уверен. Можете считать это привычкой, но я подчинился ему вполне осознанно. Надо, значит, надо. Что же теперь делать, раз такая уж государственная необходимость.
- Это он сказал вам о том, что все эти меры - государственная необходимость?
- Разумеется.
- Его охраняют? Я имею в виду Борисова. У дверей палаты, в которой он лежит, выставлена охрана?
- Разумеется. Там круглосуточно сидят два вооруженных человека.
Два человека - это круто. С одним я бы еще как-нибудь справился, одному человеку заморочить голову - пара пустяков. Но двое… Туг надо извернуться.
Попробуем.
- Проводите меня туда, - попросил я Каца.
- Ради Бога, - пожал плечами милейший врач и, повернувшись, зашагал прямо по коридору. Я поспешил за ним.
Коридор был длинным, со множеством дверей в палаты, но ни у одной я не видел чего-то, хоть отдаленно напоминающего пост. Но когда вдруг коридор сделал неожиданный поворот направо, словно из-под земли передо мной выросли два добрых молодца - косая сажень в плечах. Одним словом, мордовороты. Взгляд их не выражал ничего. Когда я говорю "ничего", это означает, что их взгляд не выражал ни-че-го. Понимайте как можете, но все равно это надо видеть своими глазами. "Бессилен мой язык"…
- Добрый день, - сухо поздоровался я с ними. - Старший следователь по особо важным делам Генпрокуратуры, старший советник юстиции Турецкий. Вот мое удостоверение. По распоряжению Генерального прокурора страны мне необходимо немедленно поговорить с потерпевшим Федором Борисовым. Он лежит в этой палате, как я понимаю?
Больше официальщины, Турецкий, и у тебя есть шанс.
- Не положено, - ответил мне один из них, глядя на меня ничего не выражающими водянистыми глазами.
Я даже растерялся - так нелепо звучали два этих слова.
- Что?!
- Не положено, - тем же тоном повторил он.
- Кажется, вы не расслышали, - загорячился я. - Я старший следов…
- Не положено, - ровным голосом снова повторил он.
Я, конечно, понимал, что мне придется туго, но не представлял себе, насколько это было безнадежно.
- Кто вам дал это распоряжение? - спросил я.
Ответа не последовало.
- Попрошу показать ваши удостоверения, - продолжал я портить себе жизнь.
Этот бугай смотрел на меня как на больничный инвентарь, слегка попорченный и бесполезный.
- Я сейчас приду сюда с нарядом милиции, - беспомощно заявил я и поймал сочувствующий взгляд Каца.
Я разозлился еще больше. Какого черта?!
- Ну хорошо, - сказал я этим зверям. - Очень скоро я развяжу вам ваши поганые языки.
Ничего другого, к сожалению, я придумать не смог. Повернувшись к ним спиной, я твердо зашагал обратно, стараясь изо всех сил сохранить собственное достоинство. Я даже забыл попрощаться с Кацем.
Я ехал к себе в следственную часть и размышлял. Интересно, а что, собственно, дала бы мне беседа с этим Борисовым? Не уверен, что он разглядел стрелявшего в него киллера. Кстати, почему его не прикончили? Киллеры, как правило, делают свое дело профессионально и доводят начатое до конца, как они себе его представляют. Попугать хотели? Из крупнокалиберного пистолета? Нет, что-то тут не сходится.
Думай, Турецкий, на что тебе голова дана. Не орехи же ею колоть, верно?
Итак…
До покушения на этого самого Борисова были совершены два убийства. Причем убиты были не просто работяги на бытовой там почве и даже не банкиры в финансовой разборке, а люди, можно сказать принадлежавшие к политической элите страны. Так? Так.
Дальше. Исчезает зять одного из убитых. Некто Аничкин, полковник, на минуточку, ФСБ. Так? Так.
И что? Какие такие у меня основания, чтобы связать воедино эти четыре (или сколько их там?) дела в одно? Где, так сказать, доказательства того, что все это - звенья одной цепи?
Можете считать меня самонадеянным болваном, но я верю в такую роскошь, как интуиция. А именно она мне и подсказывала, что я на правильном пути.
Так или иначе, но я все равно брошу камень в это болото. Ишь - "не положено"!
Ворвавшись в кабинет Меркулова, я с ходу выложил ему всю эту безобразную историю в госпитале, где два здоровенных дебила не пустили меня к Борисову. Я был вне себя, я метал громы и молнии, обещая всем своим недругам вообще и дебилам в частности самые крупные неприятности.
Он смотрел на меня, словно я был пациентом дурдома и только что сбежал из отделения буйных умалишенных.
- Успокойся, - сказал он, когда я закончил бессмысленный монолог. - Что с тобой, Саня? Ты не понимаешь очевидных вещей?
- Каких именно? - вскинул я голову. - Дело не в том, что я не успел пообщаться с тем, кто ведет дело Борисова, дело в этих гориллах, которые оборзели и творят все, что хотят!
- Вот что, - сказал он. - У меня к тебе серьезнейший разговор.
Я пожал плечами:
- Говори.
- Обязательно скажу, - пообещал он. - Но только после того, как ты вернешься с Фрунзенской набережной.
- Какого хрена я там забыл? - выкрикнул я. - Еще кого-то пристрелили?
- Не забывайтесь, Турецкий!!! - грохнул Меркулов кулаком по столу. - И перестаньте немедленно хамить.
Раз он перешел на "вы", значит, я перегнул где-то палку. Нужно было срочно выправлять положение.
- Прошу прощения, - пробурчал я. - Больше не повторится, ваше благородие.
- Не дерзи, - предупредил он меня помягчевшим голосом, - а слушай. На Фрунзенской набережной произошло еще одно убийство.
- Тьфу!
- Убит замминистра юстиции Воробьев.
- Когда?
- Грязнов звонил полчаса назад. Он на месте вместе с оперативно-следственной группой. Сообщил мне.
- Почему?
- Что - почему?
- Почему он сообщил тебе? С каких пор он тебе докладывает сводку преступлений по городу?
Меркулов внимательно посмотрел на меня, как бы пытаясь понять, издеваюсь я над ним или просто дурака валяю.
Наконец он спокойно ответил:
- Грязнов полагает, что убийство Воробьева связано с делом, которым ты сейчас занимаешься. То есть убийство Воробьева связано с убийством Смирнова и Киселева.
- Из чего это следует? - настойчиво расспрашивал я своего шефа. - У него есть какие-то доказательства?
- Саша, - сказал мне Меркулов. - Почему бы тебе не поехать на место и самому не поговорить там, на месте преступления, обо всем том, о чем ты меня так дотошно расспрашиваешь? Тем более что Грязнов ждет тебя.
- Ждет?
- Я сказал, что пошлю тебя к нему, как только ты появишься.
- Вот так, да? - сказал я. - А что же я тут делаю?
Через пару секунд меня уже не было в кабинете Меркулова. Адрес убитого Воробьева я знал. Мы с ним были соседями.
4
Воробьев жил в моем доме, в соседнем подъезде.
Странно, что Костя сам не упомянул этот факт. Закрутился, наверное. Через полчаса служебная машина подвезла меня к собственному дому. Но в свой подъезд я заходить не стал.
У двери квартиры, в которой жил Воробьев, меня встретил оперативник. Я представился, и меня проводили к Грязнову. Слава сидел в кабинете покойного за его столом и что-то глубокомысленно изучал.
- Здравствуйте, - сказал я, отрывая его от бумаг. - Вызывали?
Он поднял на меня глаза и, удовлетворительно кивнув, встал.
- Так точно, - ответил мне замначальника МУРа подполковник Грязнов. - Не угодно ли взглянуть на убитого?
- Что-нибудь необычное?
- Как тебе сказать… - задумчиво проговорил Грязнов. - Давай-ка ты взгляни, а потом мы поговорим, ладно?
Он вышел из-за стола и направился к двери. Я внимательно за ним наблюдал. Почему он просил Меркулова, чтоб приехал именно я, а не другой следователь?
Мы вошли в спальню. Воробьев лежал на широкой постели, неестественно высоко задрав голову. Постель была залита кровью, так же как и вся стена сзади кровати. Приглядевшись повнимательнее к убитому, я понял, почему его голова зафиксирована в такой позе. У Воробьева было перерезано горло от одного уха до другого. Я сдержал подступившую к горлу тошноту.
Один из работавших в этой комнате экспертов-криминалистов обратился к Грязнову:
- Здесь мы закончили, Вячеслав Иванович.
- Нашли что-нибудь еще? - спросил его Грязнов.
- Нет, - ответил эксперт и перешел в другую комнату.
Грязнов повернулся ко мне:
- Жена и сын убитого еще не знают о случившемся. Они на даче. Об убийстве нам сообщила любовница.
- Чья любовница? - не понял я.
- Не моя, - усмехнулся Грязнов. - Любовница убитого. Бероева Маргарита Семеновна. Она сидит на кухне и ждет, пока ей разрешат уйти.
- Почему же ты не разрешаешь? У тебя есть к ней вопросы?
- У меня - нет. - Он почему-то смотрел на меня пристально. - Я полагал, что вопросы к ней могут возникнуть у тебя.
- Если я буду вести еще и это дело, то вопросы к свидетелю у меня безусловно будут.
Если бы я встретил Маргариту Бероеву на улице, то забыл бы обо всех своих делах и пошел бы за ней - сто процентов. Но такие дамы по улицам не ходят. Дом, автомобиль, театр, презентация, постель - вот их обычный маршрут.
Она сидела в плетеном кресле, положив ногу на ногу. И естественно, курила.
- Здравствуйте, - сказал я. - Я - следователь Турецкий. Скажите: какие отношения вас связывали с убитым?
Женщина посмотрела на меня с недоумением.
- Близкие, - ответила она.
- Это понятно, - кивнул я. - Меня интересует другое. Были ли вы в курсе дел потерпевшего?
- Когда приедет Нина Викторовна? - неожиданно спросила она меня.
Я посмотрел на Грязнова, и тот немедленно пришел на выручку.
- Это жена убитого, - с каменным выражением лица сообщил он. И добавил для Бероевой: - Она приедет где-то через час. У вас есть время.
- Спасибо, - кивнув, поблагодарила его Бероева. И, посмотрев на меня, спросила: - Что конкретно вы имеете в виду?
Решительная женщина. Ладно.
- Вы говорили с покойным о его работе? Точнее, о деталях работы?
Она приподняла брови:
- Зачем?
Действительно - зачем? Чего это я пристал к бедной женщине?
- А о политике? - не сдавался я. - Воробьев никогда не говорил при вас нечто такое, что вам казалось непонятным?
- Он всегда говорил непонятно, - ответила Маргарита Семеновна. - Он вообще был непонятным человеком.
- В каком смысле? - быстро спросил Грязнов.
Должен признаться, что по сравнению с МУРом Генпрокуратура сегодня выглядела бледно.
- В прямом, - пожала она плечами. - Я никогда не понимала, что он от меня хотел. Что же касается политики… - она замолчала.
- Что? - Я внимательно наблюдал за ней.
Она глубоко затянулась и выпустила длинную струю дыма.
- Не знаю, как сказать, - задумчиво проговорила Маргарита Семеновна. - Ну, в общем… Как-то он спросил меня… неожиданно… что я буду делать, если к власти придут коммунисты. Куда, мол, я буду прятать свои драгоценности. И поеду ли я с ним в Швейцарию.
Я посмотрел на Грязнова. Лицо подполковника было непроницаемым. Он пристально смотрел на Бероеву.
- Это все? - спросил он у нее жестким голосом.
Она покачала головой.
- Что еще? - спросил я как можно более мягко. Грязнов удивленно на меня посмотрел.
Бероева благодарно мне улыбнулась и ответила:
- Наверное, это касается все-таки больше вас.
- Что именно? - насторожились мы вместе с Грязновым.
- Папка, - сказала она.
- Что?!
- Папка, - повторила Бероева, безмятежно глядя на нас. - Он передал мне папку и сказал, что, если с ним что-нибудь случится, я должна позвонить по номеру, который он мне записал на обложке этой папки. Я умная, но у меня совершенно дырявая память.
- Позвонить и что сказать? - с нетерпением, вполне понятным, спросил я.
- Сказать, что папка у меня. Ко мне приедут и заберут ее у меня. Вот и все. Но мне показалось, что раз тут и МУР, и прокуратура, то вы разберетесь быстрее. Все-таки вы представляете закон, а я довольно законопослушная гражданка. Стучать ни на кого не буду и то, что не мое, отдам. Я правильно поступила, рассказав вам все это?
В последнем вопросе было, конечно, больше чисто женского кокетства, но она заслужила наше восхищение.
- Еще как правильно, - широко улыбаясь, ответил я. - Вы даже не представляете, как велика наша благодарность.
Еще немного, и я перешел бы границы дозволенного, но Бероева была настолько умна, что перебила меня.
- У меня траур, - остудила она мой пыл, напомнив, по какому поводу, собственно, мы здесь собрались.