3
…Шааби приник к оптическому прицелу; рядом с ним замер с карабином в руках Зинеджо, в прошлом чемпион Палермо по стендовой стрельбе; до этой встречи знакомы не были; условным паролем обменялись в пустом пыльном подъезде, говорили шепотом, поднимались по лестнице на цыпочках, хотя знали, что квартиры пустуют; лежали на широких подоконниках тихо, ощущая в висках тугую пульсацию. Зинеджо сюда привез на арендованном "вольво" Луиджи Мачелли; через три минуты Шааби подвез Бинетти. В машине никто не произнес ни слова; арендовали ее через синдикат. В центре, возле станции метро "Зоо", на бензоколонке стояло десять машин, отобрали мощный "БМВ" с приемником и кассетным проигрывателем. Бинетти сразу же включил музыку - запись фестиваля из Сан-Ремо; деньги и авиационный билет на рейс, следовавший во Франкфурт в двадцать десять, передал в перчатках, по-прежнему не говоря ни слова; паспорт турка положил в карман пиджака, а ему протянул потрепанное удостоверение на проживание в ФРГ, выписанное на имя палестинца Юсефа эль-Насра. "Но я же не говорю по-арабски!" Бинетти чуть усмехнулся. "Ну и не надо" - эти четыре слова произнес одними губами, почти беззвучно; когда Шааби вылез из машины, так же беззвучно, но очень явственно артикулируя, сказал: "Когда улетишь отсюда, во Франкфурте тебя встретят, получишь новые бумаги и билет на следующий рейс, счастливо".
4
- Что это? - спросил Шааби, растерянно глядя на огромный панелевоз, медленно остановившийся в ГДР, как раз напротив той скамейки, куда должен был сесть объект; теперь скамейки не было видно. - Что это, а?!
- Суки, - процедил итальянец, - паршивые суки… Ты был здесь на чердаке?
- Нет.
- Суки, - повторил он. - Надо же было заранее посмотреть, наверное, оттуда больший обзор.
…К панелевозу подъехал небольшой кран; в оптику было отчетливо видно, как белозубый крановщик что-то кричал шоферу; тот, достав из бумажного пакета бутылку молока и рогалик, покачал головой, показал толстым пальцем на часы и начал неторопливо закусывать.
И как раз в это время подъехало такси; в те секунды, что автомобиль тормозил, Шааби и Зинеджо заметили на заднем сиденье бритоголового человека, фотографию которого им показали перед операцией; он спокойно и неторопливо расплачивался с шофером.
Когда такси отъехало, бритоголового в машине уже не было.
- Он сел на ту самую скамейку, - прошептал Шааби. - Я побегу на чердак.
- Лежи, - сказал Зинеджо, - сейчас крановщик снимет эти панели и уедет, пять минут, не больше…
- А если нет? При этих шоферах можно работать?
- Конечно. Какое нам до них дело? Наше дело - бритый…
- А может, надо, чтобы никого кругом не было…
Итальянец усмехнулся:
- Тогда заранее надо было послать просьбу на радио: "Объявите, чтобы убрали с такой-то улицы прохожих, мы должны пристрелить бритого".
- Все же я пойду на чердак…
- Лежи, - приказал итальянец. - Что ты такой беспокойный? И держи в прицеле левую сторону панели, бритый может выйти с твоей стороны… А я буду страховать правую… Как только панель снимут, как только он откроется, - сразу же стреляй. После того как упадет, сделай контрольные выстрелы по лежащему, понял?
- Эта пуля убьет, даже если просто руку царапнет.
- Ага, - усмехнулся итальянец, - так мы и поверили… В теории все хорошо, они за теорию деньги и гребут, а вот пускай бы поработали, как мы, теоретики…
- Слушай, а если этот панелевоз пришел сюда неспроста?
- Ну и что? Мы же за стеной. Нам-то какое дело?
- Ты думаешь, полицейские не контачат друг с другом? Это они на словах лаются, а когда дело доходит до стрельбы, сразу объединяются…
- Через минуту после того, как дело будет сделано, мы с тобой уедем в аэропорт… Пусть себе объединяются. Нам-то какое дело? Смотри, смотри, крановщик потянул панель, сейчас откроется бритый…
И он действительно открылся; человек с бритой головой сидел на скамейке, зажав в левой руке газету; в позе чувствовалась напряженность; будто каменный; не шелохнется; ждет кого-то, ясное дело.
Первым выстрелил итальянец, пуля за пулей; вторым - Шааби; было видно, как взорвался бритый череп, брызнуло красно-желтое; человек повалился на землю; в пересечении объектива итальянец заметил, как крановщик что-то закричал, испуганно оглянулся, панель грохнулась на грузовик, с которого ее поднимали, тела на земле не было больше видно; сняв перчатки, итальянец отбросил ружье, поднялся с подоконника и обернулся к Шааби:
- Бежим, парень. Работа сделана, машина ждет…
5
Когда "додж" - на переднем сиденье Уолтер-младший и Лилиан (в форме, пилоточка наискосок, чудо что за девушка), а сзади старший и Ник, заваленные кульками с покупками, сделанными в "Центруме" - выехал из-за поворота к пустырю, где ждал "объект", их обогнали две машины "фольксполицай"; за ними неслась, врубив сирену, "скорая помощь".
Третья машина "фольксполицай" прижала "додж" к обочине.
- Ну вот, - прошептал Ник, - не обманул меня индикатор…
- Только спокойно, - процедил Уолтер-младший сквозь зубы; открыв окно, спросил полицейского: - В чем дело? На каком основании вы задерживаете нашу машину?
- Никто вас не задерживает, - ответил полицейский. - Там впереди происшествие, подождите пять минут и поедете дальше.
- А я могу развернуться и уехать? - спросил Уолтер-младший.
Полицейский оглянулся на трассу:
- Хорошо. Я на всякий случай выйду на осевую, не ровен час, кто-нибудь вмажет в вас из-за поворота… - И, достав из "Лады" жезл, неторопливо пошел на середину улицы.
- Подольше заводите мотор, Лилиан, - тихо, каким-то скрипучим голосом сказал старший. - И не торопитесь разворачиваться. Я хочу посмотреть, зачем они вытащили носилки из "скорой помощи"…
- Да замолчите же вы! - Лицо Ника стало жестким, рубленым, и Уолтер-младший понял, что никакой он не помощник, а настоящий руководитель операции; "старший" - ширма, даже в этом играли.
Когда Лилиан наконец тронула машину, Ник отчетливо увидел, как в "скорую помощь" всунули носилки; сомнений не было - окровавленная простыня, недвижное тело; "объект" устранили красные, видимо, смогли проследить его; не зря Лайджест дважды повторил во время последнего инструктажа, уже после совещания у ЗДРО, что у военных, в конторе Уолтера-младшего, возможна утечка информации; маменькин сынок, прощелыга, из-за него потеряли такого человека! Ну, разгильдяи!
До Чек Пойнт Чарли ехали молча, не произнося ни слова; Уолтер-младший предупредил, чтобы не вступали в объяснения, если машину задержат пограничники ГДР: "Вы не знаете здешней обстановки, говорить буду один я, молчите".
Офицер вышел из будки, козырнул, попросил предъявить документы тех, что в штатском.
- Они тоже офицеры, - улыбнулся пограничнику Уолтер-младший. - Устаешь от постоянного ношения формы…
- Я понимаю, - ответил офицер вполне дружелюбно. - В выходные дни я тоже переодеваюсь в штатское.
Он зашел в будку; Уолтер-младший обернулся; Ник бросил под язык эвкалиптовый леденец, пососал его мгновение, а потом разгрыз; "старший" спросил разрешения закурить - на этот раз у Лилиан; выпускник Гарварда, играющий в свинопаса, снова подумал Уолтер-младший. Люди, лишенные собственного "я", живут по легенде, которая придумана для них невидимками, раскассированными по научным центрам, издательствам, специализирующимся на выпуске детективной литературы, и конторам, которые приобретают права на сценарии боевиков для Голливуда.
- Эта процедура всегда длится здесь так долго? - тихо, одними губами, спросил Ник.
- Когда как, - ответила Лилиан, нервно сжимая руль маленькими, словно у девочки, пальцами. - Не хотите угостить меня вашим эвкалиптом?
"Старший" не сдержался, хмыкнул:
- Двусмысленная просьба.
Лилиан - сама наивность, личико кукольное - обернулась:
- Почему? Я действительно люблю эвкалиптовые леденцы…
И в это время из будки вышел полицейский; документы он держал в руке; козырнув, спросил:
- Откуда следуете?
- Из столицы Германской Демократической Республики, - ответил Уолтер-младший, - откуда же еще?
- Вы, случаем, не ехали по Любекштрассе?
- А в чем дело? - Уолтер-младший облизнул пересохшие губы. - Что-нибудь случилось?
- Там только что убили человека… Может быть, видели что-то такое, что может помочь расследованию…
- Убили человека?! - Уолтер-младший неловко сыграл крайнюю степень изумления, обернулся к "старшему" и Нику, перевел им на английский, хотя оба прекрасно поняли пограничника.
- Действительно, нас обогнала полиция, - сказала Лилиан. - Мы ехали довольно медленно, неужели там убили кого-то?! Кто?!
Пограничник внимательно посмотрел на спутников Уолтера, а потом перевел тяжелый взгляд на него.
- Вы не откажетесь в случае необходимости ответить на вопросы криминальной полиции?
- Пожалуйста, обратитесь к моему командованию, - сказал Уолтер-младший. - Я обещаю вам доложить руководству о случившемся… Без санкции командования мне нечего сказать вашей криминальной полиции…
- А вашим спутникам? Им тоже нечего сказать?
Уолтер-младший снова перевел и без того понятный всем вопрос; Ник, "старший" и Лилиан ответили, что они не заметили чего-либо подозрительного…
Когда "додж" уже был в американской зоне, "старший" процедил:
- Ставлю тысячу против одного, что тех немцев, которые имели право доступа в ваш гараж, где стояла эта машина, уже нет в городе…
Уолтер-младший обернулся так, словно тело его было составлено из гуттаперчевых шарниров:
- Хотите сказать, что это я виноват в трагедии?!
- А кто же еще? - Лицо Ника свело гримасой гнева. - Кто еще мог знать обо всем?! Кроме него, - он ткнул пальцем в "старшего", - меня и вас?!
6
Зинеджо спускался по лестнице по-кошачьи, очень мягко, чуть приседая, сторожко, но при этом стремительно; Шааби бежал следом за ним на цыпочках, потому что каблуки его туфель были огромны; видимо, страдал из-за своего роста - хотел казаться высоким; Зинеджо дважды обернулся, лицо перекосило гримасой, прошептал:
- Тише ты!
Возле парадной двери Зинеджо замер, осторожно выглянул в окно; сейчас должна притормозить машина: "вольво", марки "ДЛ-244", стэйшэн вагэн; заднюю дверь откроют; посмотрел на часы; еще десять секунд, все идет как надо, по плану; только бы выбраться из этого проклятого города; полгода отдыха гарантировано, скорее к морю, окунуться в тяжелую, соленую воду, растянуться на горячей гальке, чувствуя, какое сильное и большое у тебя тело, как оно вбирает сладостное тепло земли; машина плавно затормозила; человек в очках, сидевший на заднем сиденье, открыл дверцу; итальянец обернулся к Щааби:
- Порядок, наши здесь.
Он вышел из подъезда, согнувшись, словно перебегал поле, простреливаемое снайперами; такое ощущение он испытал в Африке, когда подрядился провести пару операций в Мозамбике; вернувшись в Кейптаун, пил неделю, стараясь забыть этот безнадежный, холодящий изнутри ужас.
Шааби шел следом, не в силах сдержать улыбку счастья.
7
…Зинеджо убили, когда он занес ногу в автомобиль; Шааби сначала ничего не понял, распрямился, словно наткнувшись на невидимую преграду; три пули из бесшумного пистолета размозжили ему лицо и разорвали грудь; "вольво" резко взяла с места, пронеслась по пустынной улице, свернула за угол; притормозила возле машины, за рулем которой сидел Бинальти, он же Бинетти, выскочили из "вольво", пересели к нему и погнали в центр.
8
Прошке включил "воки-токи" и спросил:
- Ты еще видишь их?
Его помощник Франц, сидевший за рулем маленького "фольксвагена", ответил:
- Да.
- Сфотографировал, когда они пересаживались в другую машину?
- Да.
- Веди их. Они поедут в аэропорт. Если нет, я на связи, контакт в условленном месте. Понял?
- Все понял. До встречи.
"Если немец честен, он до конца честен"
Герберт Граузе работал в криминальной полиции последний год - в декабре можно выйти на пенсию, ни дня он не проведет здесь более; когда телевидение начинало показ очередного таторта, он, если жена и дочь уезжали в гости, выключал ящик, а когда они были дома, поднимался к себе на второй этаж (переделал чердак под столярную мастерскую, здесь и спал; запах свежеструганого дерева прекрасен, отдыхал, работая за маленьким станком; сам сделал мебель, баварский стиль, под деревенскую старину).
Граузе просто-напросто не мог смотреть ту некомпетентную ложь, которую лепили на телевидении: поговорит мудрый сыщик с тремя свидетелями, походит маленько за подозреваемым, который окажется честным человеком - он неминуемо подскажет, в каком направлении надо искать гангстера; чушь собачья!
Однажды после одного из таких татортов новый помощник, Курт, только-только начавший работать с ним, сказал:
- Лихо закрутили, а?! Улицы были пустые, все сидели у ящиков, такой передачи давно уже не было…
Граузе водрузил маленькие очки на свой мясистый нос, похожий фактурой на белую пемзу, недоуменно взглянул на парня, словно бы увидел его впервые, и спросил:
- Ты это серьезно?
- Конечно, - ответил Курт, снимая пиджак; как только приходил в управление, сразу же тщательно прилаживал пистолет под мышкой и только потом начинал просматривать информацию, поступившую за ночь.
- Погоди, Курт, погоди… Или я стал старым ослом, или я таковым был всегда… Объясни, как тебе может нравиться чушь?! Где работа с агентурой? Прослушивание телефонных разговоров? Оплата осведомителей? Вербовка, которая есть венец работы в борьбе против организованной преступности? Где все это?!
- Да разве такое можно показывать?! - удивился Курт. - Кто это разрешит?!
- Значит, в кино это можно показывать, а в телевидении нельзя?! Значит, Бельмондо, Ньюмену и Габену можно, а бедолагам немцам заказано?! Зачем дурить людей, Курт?!
Тот улыбнулся:
- В книгах пишут, что максимализм свойственен моему поколению, молодым, а на самом-то деле максималист - это вы, шеф…
Граузе вздохнул:
- Ты помнишь дело Ультера?
- Это который грабил особняки наших богатеев?
- Именно.
- Конечно. Мы это дело обсуждали на семинаре…
- Ну и что вам рассказывали на этом самом семинаре?
- Рассказывали, что Ультера вычислили по окуркам… Он курил южноафриканские сигареты, у них табак очень хороший, самый лучший в мире…
- Самый лучший табак в мире в России, в районе Абхазии, на Черном море, - отчеканил Граузе. - Американцы ежегодно покупают у африканцев целую партию, подмешивают к своим самым дорогим сигаретам. Ясно? И никто Вольфганга не вычислял…
- Кого?
Граузе досадливо поморщился:
- Ультера звали Вольфганг… Кстати, он сейчас, после отсидки, открыл свое дело в Намибии, вполне легален, гребет золото лопатой - строительство шоссейных дорог, бассейнов и полей для гольфа… так вот, мой агент, очень красивая женщина, - Граузе вздохнул (она стала женой Ультера, подконтролен отныне и навсегда), - сообщила мне, что некий Сейф, это была кличка Ультера, выехал из кнайпы с тремя дружками в десять вечера и вернулся в двенадцать, подарил ей бриллиантовое колечко. Ну, я и опознал камушек - как раз с десяти до двенадцати грабители взяли один особнячок… Вот тогда я и сказал жене Ультера, чтобы она приучила Сейфа к южноафриканским сигаретам… Мне ж была нужна улика, без улики он выкрутится, его обслуживали лучшие адвокаты, за полгода он ломанул ни мало ни много - полтора миллиона марок… Вот так-то… Мой агент выполнил мою просьбу… Ультер начал курить мои сигареты… На них я его и взял… Доктор Рикк, что вел его дело, вошел в учебники, вы про него на семинарах говорите, а обо мне ни слова…
- Вот интересно, а?! - Восторженный Курт слушал, открыв рот. - Выйдете на пенсию - напишите мемуары, господин Граузе! Пойдут нарасхват…
Граузе вздохнул:
- Ты думаешь, я не пробовал? Еще как пробовал! Сотни страниц исчеркал… А выходит, словно протокол: "Я спросил, он ответил"… Кто такое будет читать? Как рассказать, на чем я взял ту девку?! Я ж ее сломал, Курт… Если ты обладаешь знанием того, чего лишен другой человек, его можно запросто сломать… Девка пробавлялась тем, что приглашала к себе тузов, убаюкивала их, а потом чистила карманы… Ну, а те молчали, скандала боялись… Я ее на этом и прижал: или будешь работать на меня, или передам дело следователям, а оттуда в суд; тюрьма - суровое место, два года покажутся вечностью…
- Шеф, а почему вас так понизили? - спросил Курт. - Простите мне этот вопрос… Если он вам неприятен, не отвечайте… Я, честно говоря, благодарен судьбе, что попал под ваше начало, лучшего шефа нет и быть не может… Но ведь вас прочили в руководители криминальной полиции страны, а сослали в Западный Берлин… Почему?
Граузе пожевал губами, они у него были размытые, чуть вывернутые, изучающе посмотрел на Курта, а потом усмехнулся:
- Любого человека можно взять на жадности, страхе и честолюбии, Курт. Точно говорю, не вздумай спорить… Вот ты меня и хочешь взять на честолюбии… А я думаю: почему бы не поддаться?! Я уйду, кто будет знать, почему меня ударили виском об угол стола? Ты помнишь то безобразие, когда террористы убили на Олимпиаде в Мюнхене израильских спортсменов?
- Конечно, помню…
- А кто начал раскручивать это дело?
- Не знаю.
- Я, - тихо сказал Граузе. - Твой покорный слуга. В то время я был шефом криминальной полиции в том районе, Курт, первым приехал на место… И начал копать… Вышел на одного из террористов… Получил информацию, что он дважды накануне преступления контактировал с неким Ахмедом. А этот самый Ахмед был таким же Ахмедом, как ты премьер-министр Накасоне. Он был связником израильской разведки… Кому была выгодна бойня в Мюнхене? Палестинцам? Так их же после этого объявили гитлеровцами, изуверами… А Израиль получил венок страдальца и новые ассигнования на оружие для защиты от террористов… Вот я и выдвинул версию: а не есть ли эта бойня - самая настоящая комбинация? Нет, нет, не правительства, конечно, оно и знать-то об этом не имело права, а какого-нибудь ловкача из их секретной службы?! В недрах секретных служб такое затевается, Курт, про что и сам босс слыхом не слыхивал; инициатива честолюбцев - страшная штука, замечу я тебе… Ну вот… Черт меня потянул за язык, старого дурака… Хотя нет, тогда я был молодым дураком…
- Но ведь это поразительно, что вы сейчас рассказали! Почему об этом так никто ничего не узнал?