Глава шестая
Свидетели
Жуткая ночная гроза, которая желто-красным закатным нарывом быстро вызревала в предвечерней, тяжелой духоте, разразилась наконец и пролилась обвальным ливнем. Сплошная стена воды, испещренная пронзительными зигзагами молний, казалось, вздрагивала от обвального грохота, который долго катился над станицей, медленно затихая и взрываясь новым раскатом грома.
Евдокия каждый раз вскрикивала от страха, крестясь и прижимаясь к сильному и надежному мужчине, лежащему рядом с ней. А Грязнов ласково поглаживал горячее и влажное плечо женщины, глядел в беленый потолок и мягко улыбался.
- Это Господь нас наказывает, - суеверно шептала ему на ухо Дуся, тихо ойкая после каждого грома.
- Ну, тебя-то ему наказывать не за что… - Он чуть сильнее прижал ее.
- Ой, Славушка, кабы не за что… Все мы виноваты… А Кате-то за что горе такое?..
- Ничего, разберемся, спи пока… отдыхай…
И Евдокия, истомленная ласками, поеживаясь от грозовой свежести, вливающейся через приоткрытые окна из сада, наконец заснула под самое утро. А Грязнов, машинально рассматривая медленно возникающие из полутьмы узоры побелки, размышлял о превратности судьбы человеческой. Не впервой ему было вот так же по ночам, разве что только без неровно дышащей рядом, у самого сердца, женщины, анализировать собранные факты, из которых затем вырисовывались причинно-следственные связи происходящих событий.
Он прекрасно знал, что происходило в правоохранительных органах в последние годы. Являясь, по сути, одним из важнейших направлений государственной политики, они были и непосредственным ее отражением. Или, возможно, отражением "отдельных издержек" этой политики, поскольку прибегать к таким куда более мягким утверждениям было гораздо проще и комфортнее представителям руководства этих органов. Борясь с бандитизмом, милиционеры нередко и сами становились бандитами. Углубленное изучение методов действий преступников подвигало борцов с ними использовать те же средства для камуфляжа и аналогичной собственной деятельности. Невозможно перечислить, сколько их, таких оборотней, пришлось брать в своей жизни Вячеславу Ивановичу! Иной раз, очевидно уже от обыкновенной человеческой усталости, ему казалось, что конец борьбы близок, но поднималась новая поросль, и ожесточенная битва, то стихая, то разгораясь, так и не прекращалась. И эта вековечная игра в казаки-разбойники, которую дети впитывали в себя с дворового малолетства, потом продолжалась и во взрослой их жизни, обретая совсем уже изощренные и жестокие формы. "Мафия вечна", - так, что ли? Шутка кинематографиста оказывалась горькой правдой… Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем…
Умом Грязнов понимал, что так оно, конечно, и есть, а сердцем не хотелось верить, ибо перед его внутренним взором по-прежнему стыли в стеклянной неподвижности утомленные горечью глаза трех немолодых женщин. Но что нового они могли сказать ему? Давно знал Грязнов, что если власти надо найти крайнего и потом, списав на него все свои грехи и преступления, убрать его, посадить, такой человек всегда найдется. А уж если исчезнет человек, как говаривал в свое время один из великих учителей народа, вместе с ним исчезнет и проблема…
Наутро Вячеслав Иванович старательно, не пропуская ни одного дома, обошел соседей пострадавших, которые могли хоть что-то видеть. Скользя по размытой глине уличных луж и оттирая о мокрую траву рифленые подошвы, он с усмешкой вспоминал заботливую Дусеньку, которая настояла, чтобы он надел старые резиновые Мишкины сапоги - тяжелые, зато сухие.
А вместе со старой штормовкой и далеко не новыми спортивными шароварами такая одежда придавала Грязнову вид местного жителя, своего, который, во всяком случае, не вызывал бы немедленного подозрения. Да и знали его уже - слухи-то быстро разбегаются - как нормального мужика, без столичных закидонов, с которым некоторые рыбаки и хозяева лодок уже имели дело и не остались внакладе. Его и встречали без настороженности: пришел - заходи, коли дело есть. Но когда возникал первый вопрос, собеседники, видел Вячеслав Иванович, напрягались, испытывая явное отчуждение. Не желали они высказывать свое мнение по поводу событий полугодичной давности. Мало чего было? Тут и не такое случалось, всего не упомнить…
Но Грязнов был спокоен, ненавязчив и терпелив. Ему "всего" и не надо было. Один вопрос был важен: почему менты с такой зверской настойчивостью привязались к Антону Калужкину? Чем он им мог так насолить, что они на него всех собак навешали? Разве это по закону? Да какой там закон! Это ж даже и не по-людски!
Искреннее возмущение всегда вызывает либо протест, либо согласие твоего собеседника.
И вот получалось, что особых-то протестов вроде и не было, но и с согласием поначалу тоже было туговато. Хотя умению "разговорить" человека в милицейских академиях, может, и пытаются научить, эти знания приобретаются главным образом с помощью немалого личного опыта. А уж его-то Вячеславу Ивановичу хватало с избытком. И люди постепенно, под ненавязчивым натиском его аргументов, "развязывали" языки. Кто-то видел, но как бы забыл, чтоб менты не приставали, а кто-то слышал, да сразу не понял, а когда понял, решил молчать - так оно спокойней и тебе, и семье твоей. И в результате кое-что Вячеславу Ивановичу удалось-таки собрать. Особенно любопытным оказался факт с рыбой вяленой. С машиной - это уже второй вопрос, он позже возник, под занавес, как говорится.
Конечно, большинство женщин осуждали гулящую Дашку Двужильную. У нее, возмущалась одна из моложавых женщин, и в натуре на всех без исключения беспутных станичных мужиков этих жил хватило бы. Знали ведь в округе, кто она, как и с кем живет. А этот калмык - он из ее последних уже. И на него, старика, позарилась, когда поняла, что никто из прежних хахалей смотреть на нее не желает, все отвернулись от нее. Вот она на месте почти и не сидела, все моталась куда-то, везде у нее были родственники, так она говорила. И в Воронеже, и в Саратове, и в Астрахани. Да и здесь, в Ивановском, только слепой не видел и глухой не слышал про ее похождения. А когда "маркет" работал еще не двадцать четыре часа в сутки, как нынче, именно у нее всегда могли алкаши да и всякая проезжая братия достать бутылку, а то и, как говорится, "картошки дров поджарить", - никому, по свидетельству ее посетителей, не отказывала крепкая и жадная даже в свои тридцать с чем-то там лет, и поистине двужильная Дашка. Другая бы посовестилась, не девка уже, а этой - хоть бы хны. Небось, и менту тому "мордатому" дала, который больше других ярился и орал на Калужкина, - то-то ж она с ним все переглядывалась, когда обыск у Антона в доме и во дворе производили. И чего они все в этой курве находят?! А потом капитан отправил Антона со своими псами в "газоне" с решетками, а сам к Дашке отправился, обедать, видно. Это с утра-то. Многим здесь хорошо известны ее "обеды". Ух, мужики, чтоб им пусто было!.. Так при чем здесь рыба? А при том, что Калужкин не только с пчелами своими возился с утра до вечера, он и с рыбаками хорошо ладил. А те ему за мед его прекрасный всегда от своего улова отстегнуть готовы были. Как же иначе-то? На реке и без рыбы? К тому же мед у Антона ценился, чистый был, нарочно пчелу сахаром не прикармливал, трудиться заставлял, оттого и товар его от каждой травки, от любого цветка, как говорится, свой вкус и цвет имел. А некоторые даже издалека приезжали, уважая труды пчеловода. Потому и болел Антон Калужкин за своих пчелок, возился с ними, и буквально ярился, когда им наносили урон. Теперь и понять можно было, почему зверем бросался Антон на своих соседей, один из которых, нечаянно якобы, потравил его пчел, а другой передвинул ограду и залез на чужую территорию так, что ульям стало тесно. Нет, неспроста, видно, обрушилась на Антона беда. А тут еще и смерть обоих детей! С ума сойдешь от горя… И все равно, не смог бы поднять руки Калужкин на человека, тот, кто постоянно с живой жизнью, с чистой природой имеет дело, тот в ее заклятого врага не превратится… И уж тем более застрелить троих людей и задавить насмерть четвертого? Глупая выдумка это все, дурней не придумать. Но тот, кто выдумал, имел, конечно, свой грязный резон…
Вот такой вывод напрашивался у Вячеслава Ивановича после того как он - где успешно, а где и зря - обошел семьи станичников, которые могли что-то рассказать ему об Антоне.
И наконец, злосчастная "Лада". Да если б она у Калужкина была на ходу и если бы пикап докторский, на котором тот возил лекарства, завелся, может, и не случилось бы трагедии с Васей! Сумел бы, успел довезти Егор больного парня до больницы. Но тогда как же можно обвинять в наезде человека, чья машина стояла в сарае с полуразобранным двигателем? Они что, полные идиоты, эти следователи, которые зверски избивали мужика за то, что тот якобы нарочно наехал на своего врага? Отомстил, видишь ли, за то, что тот выдал его оружие милиции! Дураку ж понятно, что это все было подстроено! И как Кате они угрожали, тоже многие слышали. А вот подтвердить… да ну их, зверей, связываться опасно, самих упекут, придумают преступление, неизвестно, что ль, как они это делают?.. Плохая слава у местной милиции, очень плохая… Морщился болезненно Вячеслав Иванович, словно бы перенося обвинения людей на свою собственную шею. И не виноват сам-то, а все одно будто в дерьмо по уши окунули…
Но так или иначе, а услышанное им, если бы свидетели захотели подтвердить свои слова письменно, определенно изменило бы ход судебного разбирательства. Да только не желают люди связываться с "родной" властью - поганой и продажной, - помня о женах и детях своих… Ужасный итог.
Пафос, разумеется, вполне достойный, да пользы от него… Впрочем, испортить настроение генералу Привалову можно. И что тогда? Сдвинется дело? Повернется в сторону справедливости? А кому она нужна, эта твоя справедливость-то? Она ведь, как говорится, неоднозначна и даже бывает кое для кого очень опасной… Вот, например, можно прийти к больному и сказать: ты, мол, завтра умрешь, и не надейся. Это справедливость - сказать правду, чтоб тот морально хотя бы приготовился к отходу? Конечно, он же действительно завтра умрет. Да только с этой своей справедливостью шел бы ты куда подальше, сукин ты сын! Ибо, по-своему "справедливо" отнимая у человека последнюю надежду, ты сам становишься убийцей. И сколько вокруг подобных примеров! Но здесь, в Ивановском, вообще не идет речь ни о какой, даже зачаточной справедливости - сплошные подтасовки и прямой обман! Ложь, помноженная на жестокость! И как с этим мириться? Вот и показалось Вячеславу Ивановичу, будто сидит он, как та старуха, перед разбитым корытом, и никаких перспектив не видит. Дуся, у которой от его слов было так же гадко на душе, старалась, тем не менее, успокоить, утешить Славушку, будто обещая в промозглый и пасмурный день скорое тепло и солнце. И Грязнов слушал ее, проникаясь к терпеливой и все-то понимающей женщине уже не простым уважением и естественным мужским желанием, но чем-то гораздо большим, что люди понимают скорее интуитивно, даже и не пытаясь до конца сформулировать свои слова и чувства…
А вот с Дарьей ему в этот день не повезло. Дом ее был заперт на висячий замок. Соседка сказала, что Дашка еще с раннего утра отправилась автобусом в Замотаевку, и когда вернется, никто кругом не знал. А еще шли разговоры, будто она опять намылилась к каким-то своим дальним родственникам в Астрахань - то ли по делу, то ли, как обычно, развеяться от соседей подальше. Везде у нее были свои кавалеры, - вот же ненасытная! - которые непонятно что, однако же все-таки находили в ней.
Говоря об этом, женщина, с которой беседовал Грязнов, похоже, скорей по привычке, основанной на слухах, осуждала соседку, но в интонациях ее сварливого голоса он различил и нотки зависти. А что, может, не так уж и плоха собой была эта Дашка, если мужики к ней так охотно тянулись, несмотря на ее, прямо скажем, далеко уже не девичий возраст, да и характер якобы вздорный?
- Ну ладно, это все понятно, но почему ж мужики-то к ней липли как мухи на мед? - по-прежнему настаивал на своем Грязнов.
- А кто вам сказал, что на мед? - удивилась женщина. - Мухи и на дерьмо охотно садятся! А от этой вашей Дашки так и несет развратом да пошлостью…
Дуся, узнав от Славы об этом разговоре, долго смеялась, сгибаясь в поясе и весело хлопая себя ладонями по бедрам. Ну, сказанула! А отсмеявшись, нарисовала перед Славкой совсем иной портрет Дарьи, с которой училась еще в школе.
В классе та была середнячком, ничем особо не интересовалась и не увлекалась. Разве что мальчиками, вокруг нее всегда мальчишки хороводились - на зависть другим девчонкам. Оттого, наверное, и утвердилась еще с тех пор за ней слава девки развратной и доступной. А в двадцать пять лет она, переборов глупые и вредные слухи, вышла, наконец, замуж за известного мужика из Замотаевки, и после смерти Дашкиной матери она возвратилась с мужем в родительский дом в Ивановском. Хороший был дом, его еще отец Дарьи поднимал, известный в округе плотник. Его бревном ударило, он долго потом болел и помер. Дарья еще маленькой была. А муж ее Степан Двужильный был мужик здоровенный и сильный, а в пьянстве - опасный. К тому, поговаривали, что он промышлял продажей "травки", вроде даже возил ее куда-то в центральную Россию, бизнес такой имел, говоря по-современному. Но однажды, напившись, он так избил собутыльника, что тот отдал Богу душу. Степку судили и приговорили к семнадцати годам заключения. Наверняка припомнили и другие его прегрешения, те же наркотики, например. С той поры прошло уже десять лет, и вон еще сколько сидеть оставалось! Дарье надоело бесконечное и бесцельное ожидание, все равно, сказала, со Степаном даже и в лучшем случае жить не стану, всю молодость мою загубил, паразит! Это будто каждый день голой задницей на раскаленную плиту садиться. Страх и боль несусветная! Она поездила к нему на зону поначалу, а потом перестала. На развод подала и стала разведенкой. А отсюда и новые слухи пошли. Говорили, что она самогон гнала, и его у нее охотно брали мужики. И качество - что надо, и цена подходящая, куда полезнее здоровью, чем магазинная "паленка". Рассказывая о беспутной своей соседке и наблюдая пристальное внимание Славы к незнакомой ему Дарье, Дуся отчего-то стала хмуриться. С чего бы это? И вдруг ему почудились в голосе Дусеньки мимолетные ревнивые нотки - неужто она сама себя довела до ревности? Надо же! Ну, значит, и с дальнейшими расспросами можно было пока погодить… Основательно подустал он за целый день ходьбы по домам. К середине дня лужи высохли, затвердела скользкая земля, и сапоги стали раздражать своей нелепой тяжестью, заныли потные ноги, натертые грубыми шерстяными носками. Хотелось сбросить эти проклятые вериги и пошлепать по травке босиком. Но… не мог, да и не должен был ронять своего достоинства Вячеслав Иванович, которого, как он позже узнал, народная молва уже накрепко связала с Евдокией, счастливой сестрицей астраханского генерала. Вот ведь несправедливость-то: кому - все, а кому - ничего! И вид у нее веселый да сытый, и под ручку они прогуливаются - другим бабам на зависть! И ухажер щедрый, платит при случае не торгуясь. Конечно, у этой Дуськи и без того в доме достаток, так теперь еще и кавалер видный появился. Он хоть и заметно старше ее, зато даже в плохонькой одежонке молодцом смотрится. Ничего не скажешь, повезло бабе… Ну, зависть людская! Плохо - оно всегда плохо, а ежели хорошо - так еще хуже…
А собственно, что еще мог узнать у Двужильной Вячеслав Иванович, кроме того, что уже знал? Ей уже близко к сорока годам, а это, понимал он, пора бабьей безысходности, если нет видимых надежд и перспектив. И что ей делать, кто ее судить-то может? Пусть бы даже и привечала она у себя пожилого и некрасивого калмыка, так это разве преступление? Ну, выдал ее любовник, или кем он там ей приходился, властям автомат, якобы принадлежавший Калужкину. А кто доказал, что автомат на самом деле не принадлежит Антону? Есть же еще и обязательная экспертиза, без подтверждения которой ни одна улика таковой не становится. И если на оружии имеются пальцевые отпечатки владельца или еще какие-то уличающие преступника факты, то о чем тогда можно спорить со следствием?
Опять же эта история с машиной. Наверняка эксперты установили, что именно она явилась орудием убийства, а мотор испортить - для показухи - ничего не стоит, если умеешь, потому что в противном случае эпизод с убийством Эренгенова наверняка был бы изъят из обвинительного приговора Калужкину. А другие убийства - их мало разве? И ведь так можно пройти по всем пунктам обвинения, что, кстати говоря, и продемонстрировал Алексей Кириллович Привалов, не особо вдаваясь в детали выдвинутых против Калужкина обвинений. Да ему и незачем, вообще-то говоря, это делать, не его забота, на то есть прокуратура, есть, в конце концов, Генеральная прокуратура, есть Верховный Суд. И наконец, есть право обжалования приговора на любом уровне. Адвокат осужденного по закону обязан об этом позаботиться.
Так что, Вячеслав Иванович, уважаемый, ты предлагаешь наплевать на все эмоции и прекратить собственное расследование? Можно, конечно, сослаться на объективные причины. Но как после этого смотреть в глаза Дусеньке? Той же Зинке или Кате с ее мальчиком, обретшим в кои-то веки отца родного? Вот и думай после этого…
Ничего иного не придумал Грязнов, как снова обратиться к помощи Алексея. Но уже в другом плане. К слову, где обещанный опер? Где машина? Где ноутбук? И кроме того, есть еще один заманчивый ход. Вот о нем-то и решил проинформировать начальника Астраханского ГУВД генерала Привалова его друг, отставной генерал Грязнов. И этот ход мог бы при удаче оказаться самым важным во всем расследовании, поскольку он, как считал Вячеслав Иванович, поспособствует вскрыть подноготную многих совершенных в Ивановке преступлений. И тех, что были, и тех, которые обязательно будут…
Володя Климушин, так представился Грязнову молодой рыжеволосый человек лет тридцати, явно спортивного телосложения, прибыл на взятой для Вячеслава Ивановича напрокат "девятке" с московскими номерами ранним утром следующего дня. Ивановское еще не просыпалось, когда он подъехал к дому, а перед тем позвонил Вячеславу Ивановичу, разбудил его и попросил аккуратно встретить машину. Ну, понятно, и номера на машине, и все остальное - это уже оперативная необходимость при дальнейшей работе с местным населением. Очевидно, Володя и ознакомит его с планом, который они разработали там у себя, в Астрахани, вместе с генералом Приваловым.
Из багажника оперативник достал ноутбук в чехле и приставку для выхода в Интернет. А еще он привез "горячий привет" от генерала - в отдельном целлофановом пакете. Там находились две бутылки хорошего коньяка и приличный кусок ветчины. Сверху лежала записка: "Долг платежом красен!" Ишь как разгулялся генерал!..
- А он не собирается еще разок ушицы испробовать? - хитро сощурившись, спросил Вячеслав Иванович.
- Боюсь, что в ближайшие дни - нет, но он настойчиво предложил мне опробовать за него блюдо, приготовленное, как он сказал, мастером высшего класса. Я не знаю, что мой шеф имел в виду, но твердо пообещал ему четко выполнить это указание, - без тени улыбки доложил гость.
- Ай, молодец! - Грязнов захохотал, по-приятельски хлопнув Климушина по плечу и приглашая Дусю присоединиться к его радостному настроению. - Придется выполнить указание твоего начальника, Володя, можно тебя так называть? Я, наверное, ровно вдвое старше тебя?
- Так точно!