ПРОТОКОЛ ДОПРОСА СВИДЕТЕЛЯ. Ханна Квятковская, 22 июля 1970 года рождения, проживающая в Варшаве по ул. Укжеи, образование высшее, учительница польского языка в варшавской гимназии № 30. Отношение к сторонам: посторонняя, за дачу фальшивых показаний к ответственности не привлекалась.
Предупрежденная об уголовной ответственности согласно положений статьи 233 УК сообщает следующее:
Хенрика Теляка я узнала в предыдущее воскресенье в кабинете психотерапевта Цезария Рудского, там же познакомилась с Эузебием Каимом и Барбарой Ярчик. Вчетвером мы должны были провести два дня в монастыре на Лазенковской, принимая участие в групповой психотерапии, называемой терапией расстановок. Никого из этой группы раньше я не встречала, знала лишь Цезария Рудского, к которому полгода ходила на индивидуальную терапию, как правило, раз в неделю. Все мы встретились в пятницу, 3 июня, вечером, вместе поужинали и отправились спать пораньше. На следующий день, после завтрака, прошла психотерапевтическая сессия пана Каима. В расстановке я играла роль бывшей жены пана Каима, и для меня это было печальным переживанием, поскольку я чувствовала себя нелюбимой. Пан Теляк играл роль отца пана Каима, а пани Ярчик - его матери. В той расстановке пан Теляк был сдвинут в сторону, точно так же, как и настоящий отец пана Каима у него в семье. Потому у меня и не было никаких чувств в отношении к нему. После перерыва на обед состоялась сессия пана Теляка. Пани Ярчик играла его жену, пан Ким - его сына, а я - его дочку, которая покончила с собой два года назад, когда ей было пятнадцать лет. Все это было чудовищно печальным и гнетущим. Я чувствовала себя так плохо, что сама хотела покончить с собой. В ходе расстановки выходили очень неприятные вещи, но я отмечаю, что не знаю, были ли они правдивыми. Прежде всего, они должны были быть гнетущими для пана Теляка, поскольку все говорили, что не любят его, а я даже сказала, что это из-за него покончила с собой. Нам пришлось прерваться, так как пани Ярчик стало плохо. Это случилось около 20.00. Приблизительно в половину девятого я пошла к себе в комнату, перед тем была на кухне, чтобы чего-нибудь съесть и выпить чаю. Я шла по коридору с паном Теляком, комната которого была рядом с моей. Я видела, как он вошел к себе, а сама потом уже не выходила. Ко мне тоже никто не приходил. Я не слышала, чтобы кто-либо выходил из других помещений или крутился по коридору. Я была обессилена психотерапией, и уже около половины десятого спала. Утром будильник зазвонил за полчаса перед завтраком, в 8.30. Помню, что жалела, что у меня нет душа. За завтраком мы практически не разговаривали. Пан Рудский рассказал нам сказку или притчу и просил, чтобы мы между собой не беседовали о том, что происходило вчера. Мы беспокоились о том, что нет пана Теляка. Пан Рудский пошел его позвать, но тут же вернулся и сообщил, что пан Теляк сбежал, и что такое случается. Я не заметила, чтобы во время завтрака кто-нибудь вел себя странно или же иначе, чем обычно. Около 9.30 я пошла в свою комнату отдохнуть. Около 10.00 я услышала крик пани Ярчик, побежала в зал и увидела труп пана Хенрика. Меня потянуло на рвоту, так что я оттуда вышла и уже не возвращалась. Возле трупа была пани Ярчик и пан Каим; когда я выходила, то разминулась с паном Рудским, который бежал в сторону зала.
Дополняю, что и в субботу вечером, и во время завтрака мы разговаривали между собой крайне мало, поскольку таковы рекомендации в ходе психотерапии. Потому-то я и не имела возможности познакомиться с паном Теляком в плане общения. Это все, что я могу сказать по данному делу. Протокол подписываю как соответствующий моим показаниям.
Ханна Квятковская расписалась на каждой странице и отдала протокол Шацкому. Кузнецов вспоминал, что женщина сильно нервничала, и если не считать этого - то вполне даже ничего. Вот это было правдой. У Ханны Квятковской было красивое, умное лицо, а слегка искривленный нос придавал ей задиристой прелести и определенного аристократического обаяния. Лет через двадцать она станет выглядеть как самая настоящая довоенная графиня. Гладкие волосы цвета "польская мышь" доходили до плеч; их кончики завивались наружу. И хотя никакой дом моды наверняка не предложил бы ей рекламировать нижнее белье на подиумах, многие мужчины наверняка пожелали бы поближе познакомиться с ее пропорциональным и аппетитным телом. Другое дело, скольких их них напугал бы ее бегающий взгляд. Шацкого ее глаза точно пугали.
- А как получилось, что так мало? - спросила Квятковская. - Мы же так долго беседовали.
- Я прокурор, а не писатель, - сказал Шацкий. - Все нюансы беседы в протоколе я передать не могу, кроме того, они и не нужны. Впечатления и нюансы для меня существенны лишь тогда, когда позволяют установить новые факты.
- Это почти так же, как у меня с учениками. Главное - не производимое ими впечатление, но излагаемые ими знания.
- Всегда?
- Я стараюсь, - ответила та. При этом она улыбнулась, но была настолько скована, что улыбка превратилась в гримасу.
Шацкий глядел на нее и раздумывал: была ли эта женщина в состоянии кого-нибудь убить. Если и да, то, похоже, именно таким образом - схватить вертел, ударить, случайным образом попасть. Масса истерики, много паники, еще больше случайности. Он видел, что женщина пытает выдерживать стиль, но ему казалось, что воздух в кабинете вибрирует от ее несдержанных нервов.
- Сейчас, наверное, у вас в школе тяжелый период, - сменил Шацкий тему, чтобы еще немного проследить за ней в ходе нейтральной беседы.
- Ну да, пан понимает, конец года. Все приходят, хотят исправить оценку, поменять три с плюсом на четыре с минусом, написать отсроченную контрольную, совершенно неожиданно обнаруживаются все задания и рефераты. О нормальных уроках, впрочем, речь и не идет. До следующей пятницы нам нужно выставить все оценки, так что еще две недели всего этого сумасшествия.
- Я проживаю неподалеку от гимназии, в которой пани работает.
- Правда? Где?
- На Бурдзиньского.
- Да, действительно, буквально в паре кварталов. И пану там нравится?
- Не сильно.
Женщина склонилась в его сторону, как бы желая выдать стыдливую тайну, и сказала:
- И мне тоже не нравится. А эти дети! Господи Иисусе, иногда я сама чувствую себя словно в исправительной колонии или в сумасшедшем доме. Нервы у меня на пределе. Не поймите меня неправильно, это хорошие дети, но зачем они бросают петарды в коридорах? Вот этого я не понимаю. И эти шуточки о пенисах, ведь им всего по двенадцать лет. Иногда мне просто стыдно. Совсем недавно - вы просто не поверите - я получила от одной ученицы SMS, что она влюбилась в одного ксёндза и, похоже, готова с собой что-то сделать. Я вам покажу. Может, это дело для прокурора?
Она начала разыскивать телефон в сумочке, а Шацкий начал жалеть, что раскрутил эту нейтральную тему. Разве так ведет себя убийца? Разве не хотелось ей побыстрее уйти отсюда, вместо того, чтобы показывать SMS-ки? Можно ли уж так хорошо сыграть?
Женщина подала ему телефон:
"НужноКому-тоПризнатьяЛюблюОтца МаркаНеМогуЖитьПомогите".
- Нет подписи, - прокомментировал он.
Та лишь махнула рукой. Теперь она была явно расслаблена.
- Ну да, но я узнала, кто это, добрые души донесли. Что делать - не знаю. Только, похоже, это не дело для прокурора?
- А вы сами как думаете: кто из вашей группы убил пана Хенрика.
Квятковская застыла.
- Да понятное же дело, что никто. Неужто пан считает, будто бы кто-то из нас - убийца?
- Вы ручаетесь за людей, которых только что узнали?
Квятковская скрестила руки на груди. Шацкий же вел себя словно василиск, не спуская взгляда с ее глаз. А женщину бил тик, ритмично мигала правая века.
- Да нет, это же нормальные люди, я слушала про их жизнь. Это должен был быть какой-то душегуб. Преступник.
Гад, сволочь, бандит, злорадно подумал Шацкий.
- Может и так. Но, возможно, и кто-то из вас. Мы обязаны обдумать и такой сценарий. Я понимаю, что для пани это трудно, но припомните, пожалуйста, что угодно, какую-нибудь мелочь, которая вызвала, что мелькнуло в вашей голове совершенно безосновательно: "это, наверное, он" или "видимо, это она". Так как?
- Конечно, я не могу вот так предъявлять обвинения, но да, на психотерапии так следовало, что жена пана Хенрика его ужасно ненавидит, и пани Барбара настолько убедительно играла эту злость, сама не знаю, глупо так говорить…
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА СВИДЕТЕЛЯ. Барбара Ярчик, родившаяся 8 августа 1946 г., проживает в Гродзиске Мазовецком на ул. Бартняка, образование высшее, работает главным бухгалтером в Предприятии по производству деревянных игрушек "Соснекс".
Выглядела она ну точно как бухгалтерша или учительница на пенсии. Пушистая, в жакете, наверняка купленном в магазине для пушистых. С пушистым лицом и прической. В очках. Шацкий как-то не мог себе представить, что люди в таком возрасте ходят на терапию. Ему всегда казалось, что это должны быть тридцати-сорокалетние, загнанные в крысиной гонке, ищут лекарства против страхов и депрессий. Хотя, с другой стороны, лучше уж поздно осушить болота собственной души, чем оставлять все как есть. Он наморщил брови, так как не мог выйти из изумления, что ему в голову могла прийти столь дурацкая метафора.
Говорила она плоско, монотонно, не передавая голосом каких-либо эмоций. Шацкий записывал автоматически, чуть ли не слово в слово все то же, что услышал от Квятковской, задумываясь над тем, имеются ли на свете какие-нибудь языки, в которых интонация не существует. Их пани Ярчик наверняка могла бы выучить за неделю.
- Буквально без нескольких минут десять я вышла из своей комнаты и отправилась в терапевтический зал. По дороге я разминулась с паном Рудским, который шел в противоположную сторону.
Шацкий очнулся.
- Пани желает сказать, что пан Рудский видел покойника перед вами?
- Этого я не знаю. Сомневаюсь. Помещение, в котором мы принимали пищу, находилось рядом с залом для психотерапий, в другой части здания, чем наши комнаты. Он мог оставаться дольше после завтрака, понятия не имею. Я удивленно глянула на него, поскольку он шел в противоположную сторону, но он заметил, что сейчас придет, а мне сделалось стыдно, так как до меня дошло, что он просто шел в туалет. Он же не был таким спокойным, если бы нашел труп пана Хенрика.
Шацкий отметил это, не делая никаких комментариев. Что же такого творят эти психотерапевты с людьми, что никому из них не придет в голову простейшая идея, что убийца - это именно он.
- Я вошла в зал. Помню, что была сильно перепугана, поскольку теперь терапия должна была касаться именно меня. У меня в голове даже возникла какая-то тихая надежда, что без пана Хенрика ее придется отложить. Потому что будет мало людей, понимаете. Так что я была перепугана и в первый момент его не заметила, все время размышляя над тем, как мне нужно будет расставить пани Ханю и пана Эузебия в роли собственных детей.
Ярчик замолчала. Шацкий не стал ее подгонять.
- Я увидала ноги, - произнесла та наконец, - подошла поближе и увидала тело и тот вертел в глазу, и все это. А когда до меня дошло, что я вижу, то завопила.
- Кто прибежал первым?
- Пани Ханя.
- Вы уверены?
- Да. Скорее всего, именно так. Затем пан Рудский, а в конце - пан Эузебий.
- Расскажите, пожалуйста, что делалось, когда вы стояли над трупом. Кто что говорил, как себя вел.
- Если быть откровенной, то я, прежде всего, запомнила только торчащий из глаза вертел. Это было ужасно. А другие? Пани Ханю вообще не помню, может она быстро и вышла. Пан Эузебий, кажется, проверил пульс пана Хенрика и хотел вынуть эту гадость из глаза, но доктор крикнул, что ни к чему прикасаться нельзя и что нужно вызвать полицию, и что всем нам нужно как можно быстрее выйти, чтобы не затоптать следы.
- Словно породистый мусор из американских детективов, - не мог не запустить мелкой шпильки Шацкий.
- Так мы плохо сделали?
- Очень хорошо. Честное слово.
Зазвонил телефон. Прокурор извинился перед Ярчик и поднял трубку.
- Привет, Тео. Не хотела заходить, потому что у тебя свидетель, но Пещох получил пятнадцать лет.
- Превосходно. Какое обоснование?
- Все замечательно. Нам никаких обвинений, собственно говоря, судья повторил перед камерами твои слова из обвинительного заключения и речи обвинителя. Тебе следует затребовать с него авторские отчисления. Вполне возможно, что даже апелляции не будет. Пещох - это исключительная гнида, и на месте его адвоката я бы опасался, что при повторном рассмотрении его клиенту подкинут несколько лет.
Эва была права. Пещох убил свою жену преднамеренно, из ничем не обоснованной ненависти. То было грязное домашнее преступление из рода тех, которыми не интересуются даже бульварные газеты. Запущенная однокомнатная квартирка, пара безработных людей, плач, вопли и скандалы, битье головой о ребро шкафа вместо банального мордобоя. Целых четверть часа. Даже патологоанатом был потрясен. И это, по мнению защиты, должно было быть "избиение со смертельным исходом". Боже милосердный, Шацкий предпочел бы заметать улицы, чем наниматься в качестве попугая в уголовных делах.
- Спасибо, Эвуня. С меня кофе.
- Принесешь мне в постель?
Теодор подавил улыбку.
- Мне пора заканчивать. Па.
Ярчик водила взглядом по его кабинету. В нем не было ничего интересного, если не считать серой громадины Министерства сельского хозяйства за окном. Над столом Али висели смешные детские рисунки, рядом со столом Шацкого - лишь календарь с фотографиями Татр и оправленный в рамочку афоризм Штаудингера: "Откуда бы не дул ветер, всегда у него запах Татр".
- Как вы считаете, кто из вашей группы его убил? - спросил Шацкий.
Этот вопрос застал бухгалтершу врасплох.
- Не знаю. Понятия не имею. Я всего лишь нашла тело.
- Понятно. Но если бы вам нужно было назвать одного человека, кто бы это был? Доверьтесь интуиции. Я спрашиваю просто так, наверняка это не будет иметь никаких последствий. Ведь вы же наблюдали за этими людьми два дня практически беспрерывно.
Барбара Ярчик поправила очки. Она сидела, не двигаясь и не глядя на Шацкого, но в какую-то точку на стене у того за спиной. Наконец, не поворачивая головы, сказала:
- На сессии пан Эузебий играл роль сына пана Хенрика. И этот сын, во всяком случае, в исполнении пана Эузебия, бул ужасно печальным, но было видно и то, насколько он чувствует себя отцом обиженным. И вот мне подумалось, быть может, это он, чтобы отомстить отцу, ну, вы понимаете. Потому что не было у него любви, и вообще…
Лишь теперь она поглядела на Шацкого, который ничего из ее слов не мог понять. Взрослый мужик должен был убить другого мужика, поскольку во время терапии играл его сына, который был недостаточно любимым? Что за чушь!
- Понятно, - сказал он. - Я вам весьма благодарен.
Перед тем, как подписать протокол, Ярчик его внимательно прочитала. Пару раз скривилась, но ничего не сказала. Они попрощались, Шацкий предупредил, что наверняка еще вызовет ее. Возможно, даже несколько раз. Женщина уже стояла в двери, когда в голову хозяина кабинета пришел еще один вопрос:
- А что вы почувствовали, когда обнаружили его?
- Сначала я была перепугана, вид был ужасный. Но когда успокоилась, то почувствовала какое-то облегчение.
- Облегчение?
- Только не поймите меня неправильно. Пан Хенрик много рассказывал нам о себе, о своем семействе, и я… - нервно сплела она пальцы в поиске нужных слов, я никогда еще не встречала столь несчастного человека. И вот я подумала, быть может, кто-то оказал ему услугу, потому что, честное слово, нет, видно, миров, где пану Хенрику могло быть хуже, чем здесь.
Эузебий Каим, родившийся 14 июля 1965 года, проживающий в Варшаве на ул. Мехоффера, образование среднее, работающий директором отделения в фирме "ЭйчКью Маркетинг Польска".
По мнению Олега, богатый, наглый и черт знает чего делающий на психотерапии. Шацкий это мнение разделял. Изысканный костюм прокурора по сравнению с костюмом прибывшего выглядел тряпкой из индийского сэконд-хенда. Шацкий был способен это оценить, и он почувствовал укол зависти, когда Каим уселся напротив него. Сам он не сможет позволить себе подобный гардероб.
Каим был не только превосходно одет. Еще он был мускулистым и загорелым, как будто бы последние три недели он только лишь бегал и играл в теннис на критских пляжах. Шацкий, несмотря на свой плоский живот и регулярные посещения бассейна, почувствовал себя бледным и бесхребетным, словно червяк. Его эго чуточку поправила мысль, что это он здесь представитель власти, а этот вот красавчик может оказаться убийцей.
Приятным, мужественным голосом, конкретно и по делу, без экзальтации, но и не пропуская подробностей, Каим дал свои показания. Сцену у трупа он запомнил так же, как и Ярчик, но Шацкого интересовало кое-что иное.
- Каким человеком, по вашему мнению, был Хенрик Теляк? - спросил он.
- Несчастным, - ни секунды не колеблясь, ответил Каим. - Очень несчастным. Я понимаю, что не у каждого жизнь складывается удачно, но ему не везло исключительно. Вам наверняка известно, что его дочка совершила самоубийство.
Шацкий подтвердил это.
- А вам известно, что у его сына больное сердце?
Тут Шацкий отрицательно покачал головой.
- Об этом узнали через полгода после похорон Каси. Их дочки. Ужасно. Меня самого трясет, как только я об этом подумаю. У меня самого есть сын, в том же возрасте, и мне делается плохо, когда представляю, что мы хотим забрать результаты банальных обследований, и тут врач говорит, что результаты какие-то странные, что их следовало бы повторить. А потом… сами понимаете.
- А как, собственно, выглядела та психодрама, в которой вы играли роль сына Теляка?