- Да все затем, что видеокамера зафиксировала довольно рослого парня в серой, надвинутой на глаза кепочке, который примерно в то же время, когда была убита Лера, дважды входил в этот подъезд и дважды выходил из него. Причем довольно интересный факт. Первый раз он вошел с довольно объемистой багажной сумкой на плече, а вышел без нее. Почти тут же вернулся за ней и через полчаса вышел из подъезда. С этой же сумкой на плече, причем уже довольно тяжелой на вид. Вот я и спрашиваю тебя…
- Рослый, говоришь, и высокий парень? - уточнил Голованов. - Слава богу, не он. По крайней мере, как описала его Марина, да и фотографии я просмотрел, роста он не выше среднего, довольно узок в плечах и столь же худощав. В свои девятнадцать лет выглядит не старше, чем на семнадцать.
Он замолчал было, однако тут же добавил:
- К тому же, и в этом я уже почти уверен, он никогда бы не смог даже замахнуться кулаком на знакомую девушку - и тем более нанести удар ножом. Сзади… в печень… Это же убийство, Денис! А есть люди, которые на это просто неспособны. И не мне тебе об этом говорить.
- Хорошо излагаешь, - хмыкнул Грязнов. - Тебе бы в адвокаты пойти, а ты на оперативной работе штаны рвешь. Так вот, я тебе еще не все рассказал. Как показали две свидетельницы, которые возвращались из магазина в то же время, когда из подъезда выходил наш подозреваемый, в нескольких шагах от дома кого-то поджидала довольно приличная иномарка, около которой едва стоял на ногах в жопу пьяный парень среднего роста. Следователь, который ведет это дело, склонен утверждать, что машина эта поджидала именно грабителя. По крайней мере, именно эта версия принята за рабочую.
Грязнов замолчал, тяжело вздохнул и хмуро произнес:
- И если наш с тобой подзащитный похож по описанию на того пьяного парня около машины… Короче говоря, ты сам не мальчик и должен понимать, что за этим последует.
Голованов уже давно не был мальчиком и оттого, видимо, глухо произнес:
- Что-то я не помню в нашей с тобой практике, чтобы на ограбление квартиры кто-то пошел пьяным в задницу.
- Бывало и такое, - "успокоил" его Грязнов. - Но даже не в этом дело. Мы с тобой обязаны…
- Денис! - взмолился Голованов. - Я очень тебя прошу, не спеши взнуздывать! Ты же сам знаешь, как легко навести тень на плетень. А если к тому же следователь спит и видит, как бы побыстрее выпендриться перед начальством, да дело поскорее с рук спихнуть… Не спеши, очень тебя прошу.
Он замолчал, молчал и Голованов. Наконец Денис произнес хмуро:
- Ну и что ты предлагаешь?
- Отработать ночной клуб и все связи Чудецкого по "Аризоне". Почему-то мне кажется, что именно там надо искать концы.
- Кажется… Если кажется, то крестятся, - пробурчал Грязнов. - Хотя, впрочем, может быть, ты и прав в чем-то.
И уже перед тем как закончить разговор, произнес негромко:
- И все-таки Турецкому я должен буду рассказать об этом. Во-первых, это его протеже, а во-вторых… Сева, ты только пойми меня правильно, убийство - это слишком серьезное дело. И если тот же Яковлев узнает, что мы пытаемся прятать концы, он и меня, и тебя, и всю нашу контору просто запрезирает.
Глава шестая
Прекрасно изучив своего мужа за годы совместной жизни, Ирина Генриховна догадывалась, что ее Турецкий чего-то недоговаривает, о чем-то умалчивает и что-то, возможно, скрывает, но даже из того, что он рассказал про ее любимого ученика, вернее, про то, что успели накопать детективы "Глории", вполне хватило, чтобы у нее тревожно засосало под ложечкой. И когда приехала из больницы домой, уже не думала ни о чем, кроме как о Чудецком, который уже несколько дней как сквозь землю провалился. Вернее, даже не о самом Диме, а о том поколении вчерашних, казалось бы, мальчишек и девчонок, которые уже в двадцать первом веке вступали в жизнь. И что-то их ждет еще в России в первом десятилетии этого века?
Наркотики, захлестнувшие большие и малые города России, или все-таки более достойная жизнь в достойном государстве?
И как бы она ни сопротивлялась, мысли ее вновь и вновь перескакивали с Чудецкого на свою дочь, которая была всего лишь на три года младше ее ученика. Нет, она оставалась пока вполне управляемой, по крайней мере именно так казалось порой, но через годок-другой и она также окунется совершенно в иную жизнь. В жизнь, полную подводных камней, на которых так легко поскользнуться.
- Господи милостивый, упаси и сохрани! - беззвучно шептала Ирина, обращаясь к иконе Казанской Божьей Матери, которая после ранения Турецкого заняла самое почетное место в спальне.
Дочери дома не было, и она, набросив на плечи японский расписной халат, который так любил Турецкий, прошла на кухню. Еще с порожка увидела на столе листок бумаги.
"Мама, я у Светки. Не волнуйся. Буду в восемь. Твоя Нина. Звонила отцу, он сказал, что ты обещала купить хлеба по дороге домой. Целую".
Света, одноклассница и подруга дочери, жила в соседнем подъезде, и девочки скооперировались еще с одной подругой, чтобы всерьез заняться английским языком. Уроки давала мама Светланы, в недалеком прошлом синхронный переводчик не только с английского, но и с французского. Дочь своего отца, Нина уже окончательно решила поступать на юридический факультет МГУ, а для этого требовались более чем просто хорошие оценки при сдаче экзаменов. Если говорить честно, то Ирина Генриховна до последних дней была в общем-то спокойна за свою дочь, однако исчезновение Димы Чудецкого заставило и ее невольно встряхнуться.
Оказывается, днем, в Гнесинке, можно быть прекрасным учеником и талантливым пианистом, а вечером и ночью, когда начиналась совершенно иная жизнь и когда столько соблазнов на каждом шагу…
Господи, помоги душам неокрепшим!
Отложив записку на край стола, она открыла холодильник, долго изучала его содержимое, пока наконец не вспомнила, что перекусила бутербродом с чашечкой кофе около часа дня. И с тех пор прошло уже более шести часов, как она ничего не ела, но ей сейчас даже кусок ветчины в горло не полезет. Захлопнув дверцу, Ирина прошла в комнату, где находился вмонтированный в испанскую стенку бар. Как делал ее Турецкий, когда позволял себе расслабиться дома, она достала из бара початую бутылку армянского коньяка, хрумкнула плиткой шоколада и опустилась в кресло перед телевизором.
Она думала, что коньяк поможет ей освободиться от того тревожного гнета, который лежал на душе, однако оказалось, что не все так просто в этой жизни. И если уж тебя зацепило…
Грея в ладонях бокал с коньяком, она пыталась выстроить в единый ряд учебные дни последней недели, когда она общалась с Чудецким, и хотя бы через эту призму понять, что же такое могло с ним произойти, однако ничего толкового в голову не лезло. Зато вновь и вновь возникал в памяти ее спор с Турецким, когда он пытался убедить ее, что легких наркотиков не бывает, как того хотят доказать либералы-радетели свободной торговли наркотой, а бывает зависимость, от которой подчас невозможно избавиться еще не окрепшей душе. И приводил примеры, которые на тот момент она просто не принимала, но теперь, когда уже с ее учеником случилась беда, она воспринимала совсем по-иному.
Воспитанная в интеллигентной семье, где не просто любили музыку, где поклонялись ей как божеству, она пыталась доказать Турецкому, что почти все столь любимые ей исполнители и марихуану курили, и опий нюхали, однако при всем этом никто из них не стал наркоманом, вернее, почти никто и что запрет на так называемые легкие наркотики только разжигает нездоровый интерес к ним, потому что всякий запретный плод сладок. А он пытался доказать ей обратное. Говорил о том, что в то время, которое она имела в виду, не было столь дикого, искусственно навязанного ажиотажа вокруг наркоты, да и Россия не была завалена таким количеством этой дряни, как сейчас. Говорил и о том, что начавшие с марихуаны, опия или с тех же колес, которые идут в сочетании с нозепамом, тазепамом и цикладолом, еще не оперившиеся юнцы и их подружки постепенно переходят на более сильную наркоту, и она уже окончательно формирует два вида зависимости: физическую и психическую. И когда приходит наконец-то понимание этой зависимости, вот тогда и становится по-настоящему страшно, если, конечно, этот человек не полный дебил.
Кое-кто пытается спастись лошадкой, однако вновь и вновь возвращается к привычным наркотикам.
Впрочем, позволить себе эту роскошь мог далеко не каждый. Кто-то говорил ей, что один грамм метадона стоит пятьдесят - шестьдесят баксов. Разовая порция - около десяти миллиграммов. А вот сколько надо, чтобы привести себя в более-менее нормальное состояние?.. В день будто бы уходит от тридцати до ста миллиграммов этой гадости, и далеко не каждому наркоману могло перепасть от родителей столько денег.
Оставалось воровство. И стоит ли теперь удивляться, что российские тюрьмы забиты едва оперившимися мальчишками! Что же касается девочек, то они идут на панель.
Спаси и убереги, Господи!
Задумавшись, Ирина Генриховна даже не услышала, как щелкнула входная дверь в прихожей, и только в тот момент, когда ее окликнула Нина, спохватилась:
- Нинок? Я дома.
- А чего не встречаешь?
- Задумалась немного.
Едва успела убрать в бар бутылку с бокалом, как в комнату вошла Нина. Чмокнула мать в щечку, потянула было носом, но, видимо так ничего и не поняв, обняла мать.
- Как там папа? А то ведь от него ничего не дознаешься. Что ни спросишь, ответ один: "Все хорошо, прекрасная маркиза", а из госпиталя почему-то не выписывают.
Ирина вдруг поймала себя на том, что именно этими словами отговаривался Турецкий и с ней, когда она особенно допекала его вопросами. "Все хорошо…" А продолжают держать в госпитале, хотя ранение, казалось бы, незначительное.
Впрочем, она-то что понимает в хирургии?!
От этой мысли, даже несмотря на выпитый коньяк, ей стало окончательно тошно, и она решила завтра же пойти к заведующему отделением, чтобы поговорить с ним начистоту. А пока что…
- Есть будешь?
- Мама! Что с тобой? - удивилась Нина. - Естественно!
- Прости, сейчас разогрею.
Повернулась было, чтобы пойти на кухню, как вдруг что-то заставило ее задеть тему, о которой она никогда не говорила с дочерью:
- Прости за любопытство, Ниночка, но… у вас в классе мальчики травкой не балуются?
Нина удивленно уставилась на мать:
- С чего бы ты это, мама?
- Ну-у, видишь ли… у нас в Гнесинке…
- Ага, понятно, - хмыкнула Нина. - И ты вдруг забеспокоилась, что твоя подрастающая дочь…
- Упаси бог!
- В таком случае скажу тебе откровенно. Не только мальчики покуривают, но и девочек порой угощают. И должна сказать тебе, не только травкой.
У Ирины Генриховны широко раскрылись глаза, она уже забыла, зачем шла на кухню.
Ее дочь училась в довольно приличной школе, с охранниками и прочим наворотом, что иной раз даже родители учеников не могли пройти в здание школы.
Не очень-то уютно чувствовал себя этим вечером и Александр Борисович Турецкий. Во-первых, продолжала тревожить задетая пулей кость, время от времени напоминающая о себе почти зубной болью, а во-вторых… Пожалуй, именно это, второе, и не давало ему сейчас покоя.
Дело по факту исчезновения сына Марины Чудецкой, который среди наркоманов уже поимел кликуху Пианист, вдруг стало обрастать зловонной плотью, и теперь вряд ли кто смог бы поручиться, что оно закончится хеппи-эндом, как любит говорить нынешняя молодежь. А ведь именно на счастливый конец и рассчитывала несчастная мать Чудецкого, когда попросила Ирину переговорить со своим влиятельным мужем, чтобы тот, не поднимая волну, помог найти ее сына. И он "помог"!..
И теперь, если не удастся вытащить этого девятнадцатилетнего дурачка из той глубочайшей задницы, в которую он забрался по собственной дурости, то… что? А тогда убитой горем матери, которая в лучшем случае будет отправлять дорогие посылки на зону, а в худшем - справит поминки, не объяснишь, что во всем виноват только он сам, ее ненаглядный Дима, и никто другой. Ослепленная жгучим материнским чувством, она будет обвинять кого угодно в том, что случилось с ее сыном, но только не своего ненаглядного мальчика. Да и Ирина, ввязавшаяся в это дело, тоже хороша…
Пожалуй, именно этот фактор и волновал Турецкого более всего. Зная свою жену и ее отношение к жизни, он догадывался, что она, в отличие от той же Марины Чудецкой, будет винить в случившемся в первую очередь себя, и только себя. Не углядела, мол, недосмотрела. И в те дни, когда парень садился за инструмент, затянувшись предварительно косячком в мужском туалете, ей бы схватить его за шиворот да мордой провести по клавишам, а она… Влюбленная в декадентское течение российской культуры, представители которого могли позволить себе и травку, и порошок, она не видела в этом ничего страшного, тем более криминального - и даже принимала самое активное участие в студенческих диспутах на эту тему.
Додискутировались!
Впрочем, чего кулаками без толку махать, когда вся морда в крови?
Все еще сжимая в руке мобильник, по которому он только что разговаривал с Денисом Грязновым, Турецкий довольно резко повернулся на кровати и едва не вскрикнул от резанувшей боли. Пробормотав что-то нечленораздельное, полежал немного в полной неподвижности, когда боль отступила, осторожно повернулся на бок и так же осторожно свесил ноги с кровати.
Ступив босыми ногами на пол, убедился в том, что голова вроде бы не кружится, и осторожно прошлепал к тумбочке, на которой громоздился телевизор. Все так же осторожно нагнулся, достал из-за задней стенки тумбочки оставленную Меркуловым бутылку армянского коньяка, зубами вытащил пробку и прямо из горлышка, чтобы по палате не разлилось терпкое коньячное амбре, отпил несколько глотков. С прежней осторожностью поставил бутылку за тумбочку и, явно довольный собой, присел на стул.
Теперь уже можно было более спокойно обдумать создавшуюся ситуацию.
Когда решение созрело окончательно, достал из-под подушки распухшую от многолетних записей телефонную книжку, нашел номер заместителя начальника столичного Управления наркоконтроля, с которым у него сложились не только вполне нормальные служебные отношения, но и чисто человеческие, что на данный момент было особенно важно, и медленно, цифра за цифрой, набрал его. Пока шел сигнал, еще раз мысленно проговорил все то, что он будет вынужден выложить Замятину про Пианиста, то есть Чудецкого, и "Аризону", на которой, судя по всему, и завязываются все узелки. Про убийство Валерии Лопатко решил пока что умолчать. Этим делом занимался МУР, и еще неизвестно, имеет ли Чудецкий хоть мало-мальское отношение к этому убийству.
Наконец-то Замятин соизволил взять трубку, и, когда прорезался его голос, посаженный от непомерного курева, Турецкий пробасил:
- Господин полковник? Рад вас приветствовать. Турецкий беспокоит.
- Господи! Александр Борисович! Рад слышать. А то тут шепоток прошел, будто бы вы…
- Все это вражьи происки, - ухмыльнулся Турецкий. - Однако вынужден признаться, что пока нахожусь в Бурденко на излечении. Думаю, скоро выпишут.
- Может, помочь чем? - сразу же отреагировал Замятин. - Честное слово, только рад буду.
- Да вроде бы окружен таким вниманием, что даже выписываться отсюда неохота, - признался Турецкий. - Даже бутылка с коньяком за тумбочкой стоит. Так что спасибо за предложение. Выпишусь, обязательно еще одну разопьем.
- Тогда говори, что надо.
- Все той же помощи, Михаил Иванович. Вернее, прошу посодействовать моим коллегам из "Глории".
- Что-то связано с наркотиком?
- Да. Есть такой ночной клуб - "Аризона", так вот…
Турецкий уже хотел было рассказать про сверхталантливого пианиста Дмитрия Чудецкого, который попал на таблетки экстези в этой самой "Аризоне", будь она проклята, как вдруг невольно замолчал, уловив в трубке непонятное бормотание Замятина.
- Михаил Иванович… ты что, уже наслышан про этот клуб?
- Более чем. Впрочем, излагай… Когда Турецкий рассказал все то, что детективам "Глории" удалось узнать про Чудецкого, в связи с его исчезновением, Замятин какое-то время молчал, видимо пытаясь соотнести услышанное с той оперативной информацией, которую имел по "Аризоне", наконец произнес с хрипотцой в голосе:
- Насколько я догадываюсь, этот самый Чудецкий вляпался в более чем серьезную неприятность, и дай-то бог, чтобы это было не так. Теперь что касается этого дела. Сам понимаешь, прямо сейчас ничего конкретного я сказать не могу, потребуется выяснить кое-какие детали. Так что неплохо было бы, чтобы завтра в одиннадцать мне перезвонил твой Грязнов, и уже тогда… Думаю, что в интересах дела мне придется с ним встретиться.
- Что, настолько все серьезно с этим клубом?
- Да.
- И все-таки, - попросил Турецкий, - помоги!
- Сделаю все возможное, - пообещал Замятин. - Так что успокой жену, хлебни перед сном еще граммульку коньячку и, главное, не волнуйся.
Кроме самого хозяина просторного, довольно светлого кабинета за столом сидел молодой, щеголеватого вида блондин, которого полковник Замятин представил как капитана Сергачева, и, когда Грязнов с Головановым закончили уже более подробный и обстоятельный рассказ по разработке как самого Чудецкого, так и его связей, Замятин только пробурчал маловразумительное и вопросительно уставился на своего опера:
- Ну что скажешь, капитан? Сергачев пожал плечами:
- Откровенно говоря, товарищ полковник, мы представляли Пианиста совершенно иной фигурой.
- Слоном, конем или же офицером?
- Вроде того, - вздохнул капитан. - А он оказался всего лишь пешкой.
- Не говори, - позволил себе не согласиться Замятин. - Пешка пешке рознь. И этот ваш Пианист та самая пешка, которую кто-то желает продвинуть в дамки.
"Пианист…" - насторожился Голованов, вспомнив, что он ни разу за все время разговора не назвал Чудецкого его погонялом. А хозяин кабинета уже обращался к нему с Грязновым:
- Валера, - и он кивнул на Сергачева, - является старшим группы, которая занимается разработкой "Аризоны" и всего того, что крутится вокруг нее. Я имею в виду наркотики, и в частности экстези. Не скрою, в поле нашей проработки попал и Пианист, то есть ваш Чудецкий, однако то, что вы сейчас рассказали… Впрочем, капитан сначала введет вас в курс дела, ну а потом уже будем кумекать, как быть с нашим и вашим студентом дальше. Тем более что я обещал человеку, которого глубоко уважаю. Капитан!