Справа осталась платформа Ярославской железной дороги, с ее высоким мостом и хриплыми взвизгами громкоговорителей. Люди толпились, наезжали друг на друга хозяйственными тележками на колесиках, тяжело карабкались на мост: весна в этом году задерживалась, однако для оголтелых дачников не является препятствием ни снег, ни дождь… Внезапно на Белоусова снизошло облегчение. Ужасно было бы принадлежать к этой толпе, материться и толкаться, поэтапно поднимая вихляющуюся тележку на цементные, покоробленные снегом и дождем ступени. Но он не такой. Он - особенный. И всегда был особенным. Родители знали, что сыну суждена исключительная судьба. И то, что он никому не известен, и то, что его обскакали те, кто начинал вместе с ним, - разве это важно? Главное - жизнь в творчестве.
В отличие от Николая Скворцова и Ильи Вайнштейна Роланд Белоусов родился в благополучной интеллигентной семье: мать - учительница русского языка и литературы, отец - музыкант, пианист. Роланд тоже прилежно посещал музыкальную школу, чтобы научиться играть на пианино. Мама верила в него… Как верила и в отца, который не выступал на международных конкурсах, а был зауряднейшим аккомпаниатором. Разве важны премии и звания? Главное - жизнь в творчестве. И отец кивал, наклоняя красивую голову с бетховенской прической - если бы международные премии давали за музыкальную внешность, отец был бы стократным лауреатом. Что поделать, не получилось. Так сложились обстоятельства. Мама в молодости тоже бегала на заседания литературных студий, ее стихи даже были напечатаны в газете "Труд" (в подтверждение чего трепетно сохранялся пожелтелый лист), но, к сожалению, так сложились обстоятельства… Зато мальчик был рожден, чтобы отомстить не принявшей родителей публике, чтобы стать победителем. В знак этого он был назван "Роланд" - именем доблестного рыцаря, героя французской эпической поэмы. Его, белоусовское, имя звучало в соответствии с литературно-исторической истиной, не то что у актера Ролана Быкова, мать которого, будучи беременной, читала писателя Ромена Роллана и впопыхах назвала сына не именем писательским, а фамилией, вдобавок ко всему пропустив букву "л". Что не помешало сыну стать популярным… А вот его, белоусовская, популярность где-то затерялась - заблудилась, что ли, по дороге к нему? Из-за этого или по другим причинам, он терпеть не может фильмы с участием Ролана Быкова.
Вплоть до подросткового возраста Роланд, следуя родительскому посылу, усердно терзал белые и черные клавиши, пока не заявил, что с этим делом завязывает: стезя Ван Клиберна ему не светит, а, в свою очередь, учить детей основам музыкальной грамоты - это для теток. Отец не сразу оправился от этого удара, учительница музыки умоляла повременить, но Ролке, честно говоря, было уже наплевать на все увещевания. Во-первых, пианино для него вот уже третий год вытеснялось гитарой, а во-вторых, благодаря гитаре он обрел новых знакомых, которые занимались более живым и необычным делом.
В пятнадцать лет Роланд Белоусов впервые узнал о граффити. В Советском Союзе графферы, или райтеры, как они себя позднее стали называть, пробивали себе дорогу медленно и с трудом, питаясь клочками информации, поступающей из-за границы, часто от некомпетентных людей: моряков, мелких служащих дипкорпуса. Граффити представлялось чем-то страшным, запретным, и это ласкало Ролкино самолюбие. Родители встали на дыбы, разочарованные заменой придуманного им варианта сыновнего будущего на другой, который не прошел их приемной комиссии и не получил штампа "Одобрено". Как же так, у Ролочки ярко выраженные музыкальные способности, а способностей к живописи мы за ним не замечали? И потом, что это еще за живопись на стенах - сплошное хулиганство, попадет еще в милицию! Однако сын, впервые в жизни, настоял на своем. И не прогадал. По стране в семимильных сапогах-скороходах шагала перестройка, граффити входило в моду - как и немыслимо акробатический, требующий усилий брейк-данс. Белоусов стал ездить по другим городам (родители, вздыхая, выделяли деньги, чтобы чадо не путешествовало автостопом), попал под крылышко к Птаху. А дальше… Граффити, в виде декораций, неожиданно стало востребовано. В одночасье оно принесло и известность, и деньги. Правда, известность - лишь в узких кругах, а деньги - ровно столько, чтобы проесть, прежде чем их поглотит инфляция. Но Роланду мерещилось, что это лишь преддверие чего-то иного, небывалого, предназначенного персонально для него.
Почему он назвал себя "Колобок"? Во-первых, по соседству с блистающим "Роланд" скромное "Колобок" выглядело особенно контрастно, а Ролка Белоусов любил контрасты, видя в них привлекательность искусства. Во-вторых, сказочный Колобок тоже был индивидуалистом. "Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел…" Это тоже схожесть немаловажная. Правда, в конце сказочки Колобка съедают, что нежелательно, никому не нравится, когда его едят, но так ведь это до чего докатиться надо, чтоб тебя съели? Не будь слишком гладким, масленым! Будь гибридом пирожка с ежом, и любая нахальная лиса тобою подавится. Это была дельная программа поведения - правда, и она не принесла значительных результатов.
"Я от летчика Бабушкина ушел, - скептически по отношению к прежним амбициям подумал Белоусов, когда за окном автобуса промелькнул черный бюст на постаменте, - и к нему же пришел. Добро пожаловать".
Казалось, что скоро вся его жизнь должна измениться. А что он в итоге получил? Его по-прежнему помнят как одного из первопроходцев, но на фестивали граффити приходится уже напрашиваться, искать выходы на организаторов, напоминать, что он жив, что он не превратился в реликвию прежнего себя. Птаха, несмотря на то что он давно расстался с граффити, по сей день приглашают… "Славный удел!" - возвышенно выразилась бы мама. А в чем состоит белоусовский удел? Декорации в театрике-студии, заметки о неформальных тусовках в нескольких глянцевых журналах и одной полубульварной газете - сын женщины, чьей стихией был русский язык, Роланд умел все-таки грамотно выражать свои мысли… Мама порадовалась бы, складывая вырезки с его публикациями в отдельную папочку, рядом с пожелтелым доисторическим листом газеты "Труд". Но маму еще в начале бурных девяностых подкосил какой-то злобный тромб, произошедший, по мнению врачей, из подколенной вены: чрезмерная нагрузка на ноги - профессиональная болезнь продавцов, парикмахеров и учителей. В чем-то ей можно позавидовать: она ушла на гребне сыновнего успеха, уверенная, что оставляет миру выдающегося человека… Отец остался; он видел все этапы Роландова барахтанья в болоте профессиональных графферов, его стремлений к заработку, его постоянных тусовок, где его знали как человека, подающего надежды, уж сколько лет! Отец ничего не говорил, но он привык считать сына неудачником. Поэтому Роланд ничего не скажет ему о потерянной возможности кропать декорации для театра.
Он о многом ему не скажет. Кто же раскрывает душу родителям? Престарелых родителей надлежит хранить и оберегать.
Роланд Белоусов спохватился, что за самокопанием, в которое неизбежно перетекала его ирония, его наигранно-легкомысленное отношение к жизни, едва не пропустил свою остановку. Вот за окном уже возникла, отверждаясь по мере притормаживания автобуса, вывеска магазина для ветеранов. Взметнувшись с места и подхватив крупную сумку на заплечном ремне, Белоусов, перескакивая через ступеньки и грохоча подошвами, выскочил из автобуса. "Как мальчишка!" - неодобрительно донеслось вслед ему. Впрочем, это его не обидело: лучше быть мальчишкой, чем стариком. Еще в свои семнадцать Роланд начал утверждать, что не доживет до старости, и, хотя никаких фатальных болезней, оправдывающих это заявление, он не имел, установка заставляла других относиться к нему с пиететом и некоторой опаской.
За все годы жизни Роланд Белоусов не менял прописки. Одно время ему казалось, что он прирос к этому пятиэтажному дому из желтого кирпича, к этому шоссе с фасада и шумящему летом зеленью садику на задворках. Он гордился тем, что живет и всегда жил в Москве, сравнительно с Птахом, который только благодаря женитьбе на Нельке выбрался из Питера, и с Фантомасом, отселившимся из Подмосковья на дикую окраину. Улица летчика Бабушкина - не Арбат, конечно, но и не какое-нибудь там захолустное и непристойное Южное Бутово; чем плохо? Так рассуждал он, приученный считать, что все, выбранное для него родителями, в том числе и место жительства, - самое лучшее, и по-другому не может быть. Стоило оценить преимущества элитного жилья на "Академической", чтобы отбросить смешные иллюзии. Однако на "Академическую" Роланд выбирался редко: надо щадить отца.
Лифт в желтокирпичной пятиэтажке предусмотрен не был - мамин тромб оторвался и тронулся в путь-дорогу к ее сердцу именно после того, как она, с сумкой, из которой торчали пучки зеленого лука, преодолела вечерний подъем. Но, несмотря на это, Роланд любил лестничную площадку с ее окном, откуда открывался вид на деревья внизу, и с ее короткой металлической лестницей, упирающейся в потолок, в закрытое вечно квадратное отверстие чердачного люка. Подойдя к двери с облупившейся коричневой обивкой, напоминавшей ему обложки общих тетрадей в его школьные годы, Роланд полез в карман сумки за ключами. Возвращаясь домой, на протяжении всех этих лет после смерти матери, дверь он открывал сам, всегда сам, даже не пытаясь звонить: если даже отец был дома, он репетировал и чувствовал себя за пианино, как упоенный глухарь на току. Сегодня, открыв дверь, Роланд едва не наткнулся на отца, державшего в руках мусорное ведро. Красное с белой, посеревшей от употребления ручкой, это ведро выдавало хозяйственную безалаберность обоих мужчин, которые терпеть не могли выносить мусор, а поэтому приобрели для него такое вместительное хранилище.
- Ролик, - заботливо спросил отец, поставив ведро на половичок и тревожно заглядывая снизу вверх в лицо сыну, - у тебя все в порядке?
Белоусов-отец под старость сделался обладателем представительной внешности: что-то классическое в белоснежных, небрежно отброшенных назад волосах, что-то монетное в резком орлином профиле. Привлекательный дедок - может, сбагрить его какой-нибудь сентиментальной старушке, образовав таким образом тихую счастливую семью на склоне лет? Тогда и самому можно было бы с легким сердцем перебраться на "Академическую"… Судя по внешности, ни за что не догадаться, что у человека с таким профилем - уникально мягкий характер. При жизни супруги он во всем подчинялся ей, а после ее смерти старался заменить сыну маму. До чего же трогает Роланда его неустанная заботливость! До чего же трудно ее выносить!
Не обижаясь на "Ролика", свыкнувшись с этим техническим обозначением, Белоусов-младший осторожно ответил:
- Все в порядке, папа. Сегодня закончил декорации для шекспировской "Бури". Какое облегчение! Бросить, что ли, эту тягомотину и совсем завязать с театром? Так у меня останется больше времени для граффити…
Чтобы провести старика отца, требовалась осторожность: Белоусов напрасно пошел ва-банк. Дрогнули, исказились монетные, чеканные морщины.
- Ролик! Тебя опять подсиживают?
- Кто меня подсиживает, папа? Мои декорации - единственно профессиональные в театре, режиссеру невыгодно меня терять. Если я уйду, то по собственному желанию…
- Знаю, знаю я это желание! - Отец махнул жилистой худой рукой, высовывающейся из рукава домашней байковой рубашки: топили в доме отменно, но отец вечно мерз - кровь уже не грела. - Ролик, я всегда знал, что ты слишком доверяешь своим друзьям. А они пользуются тобой, они тебя обворовывают, а потом стараются доказать, что ты ничего не значишь. Вот увидишь, ты слишком молод, но настанет день и ты вспомнишь мои слова.
Такова навязчивая идея отца: что его сына, который просто не имеет права не быть гениальным, отодвигают на второй план, что принадлежащее ему по праву место отнимают другие, менее талантливые… Роланд отчаялся его переубедить. Как тут объяснишь, что Роланда Белоусова везде, в любой области, признают талантливым… гм, гм, довольно-таки талантливым, отмечают его способности, но чего-то ему не хватает… Чего-то, необходимого, чтобы достичь вершин. Он постоянно в долинах; там ему раздолье, но там не веет холодный ветер, который освежает упрямые лбы истинных мастеров, которые день за днем, год за годом штурмуют одну и ту же вершину, прут напролом - и настает блистательный миг, когда твоя вершина тебе покоряется. У Роланда Белоусова никогда не было своей вершины; или было слишком много, до потери желания достичь одной из них?
- Вспомни мои слова: твой театральный режиссер поступит с тобой так же, как поступили раньше Николай и Илья.
- Папа, ну что ты такое несешь? Николай и Илья предлагали мне хорошую дизайнерскую работу. Не их вина, что я не смог отдаться ей полностью… что у меня разнообразные интересы…
- Ты благородный человек, Роланд. Правильно мама тебя назвала: ты истинный рыцарь. На самом деле они, эти двое, нарочно поручили тебе работу, которую ты не имел возможности выполнить, чтобы внушить мысль, будто ты ничего не стоишь. Они тебе, я помню, всегда завидовали…
- Никто мне не завидует, папа. И я никому. Никто меня ниоткуда не выталкивает. Так сложилась жизнь. Но ничего страшного. Поверь, все будет лучше некуда. Меня уже приглашают на другую работу…
Ложь. Но отец не в состоянии проверить эту ложь, поэтому неизбежно примет ее за правду. Со временем ему можно будет сказать, что в журналах и газете стали больше платить за тусовочные заметки - втрое, вчетверо больше, и он поверит. А впрочем, не потребуется ничего объяснять. Ведь он по-прежнему верит, что рано или поздно сын всего добьется - и материального достатка в том числе?
С родителями нельзя делиться тем, что на сердце. Сердце - хрупкая вещь, наваливать на нее лишнюю тяжесть не рекомендуется.
Отец внимательно смотрит на сына. Кожа белая, как бумага, чуть теплее, чем в тон совершенно седым волосам. Глаза на ней - карие - заметней, чем в молодости.
- Ролик, сынок, если бы ты не бросил музыку, все могло бы сложиться иначе.
- А я и не бросил, папа. Хочешь, я тебе сыграю? - неожиданно для себя, но такой уж это был день, спросил Роланд.
Как же было отцу не согласиться? И, забыв возле двери красное пластмассовое ведро (к вечеру банка из-под сайры в нем примется испускать нехороший дух), отправились к роялю - если разобраться, средоточию всего самого лучшего в этой квартире. Алтарю искусства, так сказать.
Роланд играл в этот вечер "Лунную сонату" - отвыкшими, неуклюжими, но вспоминающими прошлые достижения пальцами. Почему бы и не "Лунную"? Скажете, затерто? Сказать это способен только тот, кто считает, будто Моцарт и Чайковский - это те парни, которые пишут мелодии для мобильных телефонов. А истинная музыка не устаревает. Истинная музыка несет утешение.
И Роланд Белоусов играл.
Анатолий Васильевич слушал, откинув назад красивую седоволосую голову. У него была трудная жизнь, не баловавшая его исполнением желаний. Он очень горевал, когда потерял любимую жену… Зато у него остался сын. Глупенький Ролик, он думает, что детей любят за их достижения! Может быть, и есть на свете такие бессердечные родители, но Анатолий Васильевич любит сына просто так, за то, что он есть. За то, что на старости лет ему подарено счастье наблюдать за его пальцами, тревожащими рояль, слушать "Лунную сонату" в его исполнении…
И все. И больше ничего.
Глава 27 Бусуйок Иванович смотрит на мир с крыши
Бусуйок… Это странное имя представлялось обычно людям чем-то зловеще-чужеземным, как "басурман" или "Бармалей". А на самом деле в переводе с молдавского оно означает всего-навсего "базилик" - душистое растение, которое добавляют в пищу или подвешивают под потолком, чтобы оно наполняло дом приятным запахом.
Все русские цыгане пришли в Россию через Молдавию, и его совсем юная мама, не забывшая родные корни, назвала первенца таким романтичным именем. Маму Бусуйок отлично помнил, какой она была незадолго до своей ранней смерти. Для ребенка мать - всегда красавица, но, воскрешая в памяти длинное, сухое и смуглое лицо с увесистым горбатым носом, он, мужчина, понимает, что она была, в сущности, нехороша собой. Некрасивость черт лица уравновешивалась огромными огненными очами (не глаза, а очи были у нее, это как пить дать!) и умением артистически преображаться. Облачится во множество пестрых юбок, вденет в уши развесистые серьги - сразу видно, цыганка; зато в строгом костюме и блузке, в туфлях на каблуках могла сойти за грузинку, армянку, молдаванку, еврейку, даже за русскую, в зависимости от республики СССР, куда заносили ее странствия.
А куда они ее только не заносили! Нигде не задерживаясь надолго, она обязана была прокормить себя и детей, брата и сестру Бусуйока. Отец не играл важной роли в жизни семьи: возникая на горизонте время от времени, отбирал все заработанные мамой деньги и опять исчезал. Деньги мама отдавала беспрекословно: цыганка обязана обеспечить жизнь не только детям, но и мужу - мужу в первую очередь. Для этого годятся любые способы - все, кроме одного… Что бы там ни выдумывали падкие на экзотику сплетники, цыганки отличаются безусловным целомудрием. Бусуйок уверен, что единственным мужчиной, чье тело познала его мать, был его отец.
А ведь был в ее короткой биографии Петр из города Бельцы! Хотя несведущие люди часто путают цыган и молдаван, но в облике Петра властно отзывалась сама Индия - цыганская прародина, откуда эти вечные странники вынесли и отголоски своих причудливых верований, и кузнечное ремесло. А жил Петр не в таборе, а в собственном доме с садом и при тогда еще действовавшей советской власти был небольшим, но все же милицейским начальником. Мама признала в нем одного из своих и подивилась: как же так вышло, что он живет не как цыган? Оказалось, родился-то Петр в таборе, но в войну весь его табор окружили и расстреляли немцы. С цыганами карательные отряды не церемонились, даже в концлагеря не отправляли: забросают бомбами, затравят собаками или скосят автоматными очередями - и дело с концом. Чернявого юркого мальчишку, которому удалось сбежать, спасли и вырастили местные жители. Своим приемным родителям Петр навеки благодарен. Но, видно, кровь не водица, и на четвертом десятке лет он так и остался не женат: не встретил среди женского населения Бельцов ту, с которой захотел бы соединить свою судьбу. Встретил ее на вокзале, в отделении милиции, в облике задержанной за вымогательство огнеокой очаровательницы, за юбку которой цеплялся ребенок с чудным именем Бусуйок, а еще два ребенка висели, переброшенные через грудь и спину в переметных сумах.
Петр предлагал ей и руку, и сердце, и дом с садом. Да только отвергла его огнеокая вместе с его имуществом - и разве могла бы не отвергнуть? Бросить мужа, нарушить цыганский закон? Да она после этого стала бы хуже дохлой собаки, вышвырнутой на обочину, хуже лохани, в которой ноги моют. Петр не стал ее уговаривать - не тот человек. Однако лицом почернел и на прощание молвил (Бусуйок помнит и по сей день):
- У нас, у цыган, красавица, только женщины гадают, а мне будущее предсказывать вроде бы не с руки. Но поверь моему сердцу: если будешь и дальше вот так по свету шататься, скоро кончится твоя жизнь, и скверно кончится.