С каждой минутой их встречи атмосфера становилась все более дружелюбной и теплой.
- Ну похвастайся уже наконец своим "Страдом". Футляр открывали почти что священнодействуя.
Владимирский извлек скрипку, долго, пристально и нежно, как какую-то неземную и нереальную красоту, изучал инструмент глазами, прежде чем позволил себе приблизить скрипку к подбородку и извлечь первые звуки. Он не исполнял что-то определенное и законченное. Отдельные пассажи и мелодии, переходы из регистра в регистр, он "дегустировал" и наслаждался…
- Старик, я могу тебя только поздравить. Это действительно необыкновенный инструмент. Возможно, один из лучших, созданных стариком Антонио.
- Нравится? Да что там говорить! Я и сам от него без ума.
- Невероятная глубина, мощь и благородство внизу и нечто изысканнейшее в верхних регистрах. Фантастика!
- Между прочим, сегодня не только я, но и эта скрипка вернулась в Россию после многолетнего отсутствия.
- То есть?
- Ну ты же, разумеется, не меньше меня наслышан о бесчисленных легендах, связанных со многими скрипками Страдивари, об их невероятных историях, приключениях и злоключениях…
- Естественно.
- У тебя в руках - инструмент, невероятным чудом уцелевший в годы революции и Гражданской войны, прошедший через несколько фронтов, через бесчисленные переходы власти из рук в руки - а каждая из них предпочитала начинать свою деятельность с однообразной триады: крушить, ломать, убивать, - через обстрелы, погромы, пожары… Ну, в общем, что тут говорить? Ужасы истории России двадцатого века давно уже ни для кого не секрет.
- Ладно, это… А скрипка?
- Скрипка… Скрипка вроде бы была приобретена во Франции и привезена в Россию в середине девятнадцатого века кем-то из семейства Юсуповых, кем-то не из представителей основной княжеской ветви, а из отдаленных родственников.
- Ну-ну…
- А вывез ее из Крыма в конце Гражданской войны некий штабс-капитан… Грушин, Грушевский, Грушицкий… Ей-богу, не помню его имени. Какая-то фруктовая фамилия. Где-то у меня это записано…
- Может быть, Грушницкий?
- Не надо! Михаила Юрьевича я всегда очень любил. Да и сейчас, признаться, нередко перечитываю с большим удовольствием. Если бы это точно была фамилия лермонтовского персонажа, уж как-нибудь я запомнил бы ее с первого раза и безо всяких записей!
- Ну-ну-ну-ну…
- Был ли этот офицер действительным владельцем скрипки или, так сказать, сумел прибрать к рукам нечто, оказавшееся в той мясорубке бесхозным, - этого никто не знает и никогда уже не узнает.
- Ну дальше, дальше…
- А что дальше? Капитан прошел обычный для беглецов того времени путь. Стамбул. Белград. Париж. Но поскольку когда-то в юности он то ли учился в Англии, то ли просто жил там некоторое время и прилично знал английский, целью его одиссеи были Британские острова. С невероятными сложностями и лишь по прошествии немалого количества лет он своей цели добился. Но хорошее знание языка золотых россыпей ему не обеспечило. Бедствовал, перебивался случайными заработками, ну все, через что прошли многие русские офицеры. Скрипку, однако, хранил. И даже в самые черные дни не делал попыток продать ее. Возможно, это действительно была какая-то семейная реликвия и вещь чрезвычайно дорогая для него по каким-то ностальгическим соображениям, а возможно, что тоже представляется вполне реальным, он опасался, что нищий, выставивший на продажу столь дорогой коллекционный предмет, сразу же окажется под подозрением у британских властей. А они, особенно если дело касается эмигрантов, в таких вопросах шутить не любят. В конце концов нашему изгнаннику повезло. Ему удалось устроиться шофером к лорду Нэшвиллу. Судя по всему, он служил добросовестно, ибо лорд Нэшвилл был вовсе не из числа альтруистов, которые из гуманистических соображений терпели бы у себя на службе оболтусов и разгильдяев.
- Слушай, это уже готовый авантюрный роман!
- Подожди. Еще не все. Через какое-то время наш капитан показал лорду свое сокровище. Нэшвилл, сам немного игравший, пришел в ужас, ибо состояние скрипки после стольких передряг было критическим. Необходима была срочная и, разумеется, дорогостоящая реставрация, на которую у капитана, естественно, средств не было. Тогда лорд убедил этого самого Грушина продать ему инструмент, нашел замечательных мастеров, вложил очень солидные средства и… В общем, скрипка была спасена.
- Потрясающе! Ну а капитан…
- А что капитан? Получив в руки не слишком большую, но для него гигантскую сумму, капитан начал погуливать. Сделал серьезную аварию, рассорился с Нэшвиллом, был уволен и… покатился. Несколько месяцев спустя его нашли в каком-то сомнительном кабаке, конечно же без денег и с ножом в груди.
- А скрипка осталась у лорда?
- Естественно. Он же ее купил на совершенно законных основаниях, оплатил экспертизу, оформил паспорт… Ну проделал все, как полагается.
- Но предыдущая история…
- Знаешь, нотариально заверенной фразы: "Документы утеряны во время революции в России", я полагаю, было вполне достаточно, тем более что заинтересованным лицом являлся не кто-нибудь, а британский лорд.
- Ну а ты…
- Лорд с супругой присутствовали на моем первом концерте в Лондоне. Ему в то время было уже далеко за восемьдесят, но как он выглядел, как держался!.. Настоящий аристократ! Леди Элизабет, кстати, моложе его более чем на тридцать лет. По-видимому, чем-то я им приглянулся.
- Неудивительно!
- Ладно тебе! Последовало приглашение на уикэнд в их замок, и после кофе лорд познакомил меня со своей красавицей. И не только познакомил, но и предложил играть на ней. Причем совершенно безвозмездно. Даже страховку продолжал сам оплачивать. Знаешь, в то время у меня тоже был Страдивари от Чикагского фонда, замечательный инструмент, но это чудо…
- Можешь не объяснять.
- Ну и вот с тех пор мы вместе. Лорд скончался несколько лет назад. В завещании никаких особых распоряжений о скрипке не оказалось, она как бы автоматически перешла во владение леди Элизабет. Эта невероятная женщина порывалась было подарить мне инструмент, но, ты понимаешь, я чувствовал бы себя последним жуликом, если бы согласился принять такой фантастический подарок, тем более зная, что леди испытывает финансовые затруднения и даже выставляет на аукционы кое-что из семейных реликвий. Так что я буквально уговорил ее продать мне скрипку. Конечно, сумма, которую я смог ей предложить, значительно скромнее того, что можно было бы выручить на аукционных торгах, но она и ее пыталась еще уменьшить. Но тут уже я был тверд. Вот такая вот история, Юрочка.
- Да, действительно нечто исключительное. Помолчали минуту-другую.
- Герка…
- Угу… Ну что?
- Знаешь, у меня вопрос… вероятно, нескромный, наверняка нетактичный, но…
- Ну давай-давай, чего уж там!
- Ты ведь был таким энтузиастом всяческих еврейских начинаний, ну там иврит, кружки, израильские книжки…
- Было дело.
- Казалось бы, вполне логично для тебя уехать в Израиль…
- А я и уехал в Израиль, несмотря на то что в то время вполне возможно было прямо из Вены, не заезжая в Тель-Авив, сразу же дернуть в Америку.
- …хотя какой ты там еврей? Дай бог, если на осьмушку.
- Не на осьмушку, а на целую четвертинку. Но ты прав. По израильским законам я вообще евреем не являюсь. Там национальность определяется по матери.
Ну а мама… Ты же помнишь ее присказки: "Из Золотой Орды через цыганский табор в Скандинавские королевские фамилии". На девяносто процентов - выдумки, фантазии и семейные легенды. Но что-то правдивое в этих импровизациях определенно есть.
- А при чем тут Израиль?
- Как сын еврея, я въехал туда на совершенно законных основаниях, получил гражданство - кстати, израильским паспортом и сейчас пользуюсь не меньше, чем британским, причем пользуюсь с удовольствием и с уважением к этому документу, отслужил в армии…
- Что?!
- Да. А что тебя так удивляет?
- Ты и армия?
- Ну, слушай, служба у меня была, конечно, своеобразная. С утра пораньше начальник подразделения, раздавая задания на день, в конце взвывал: "Райцер! На занятия!" Это значило, что я должен был закрыться в отведенной мне комнатушке и четыре-пять часов отпиликать на скрипке.
- Господи!
- Но и на вышке с автоматом мне тоже случалось постоять.
- Как?!
- Да очень просто. И должен тебе сказать, что ничего ужасного, а тем более унизительного в этом не было. Армия. Как все, так и я.
- Ну, Райцер, да ты еще и в рейнджерах побывал.
- Рейнджер из меня, конечно, был еще тот, и тем не менее…
- Так почему же в конце концов Лондон?
- Во-первых, не в конце концов. Я же объяснил, что мое израильское гражданство действительно, что для Израиля я - гражданин страны, живущий за границей. Таких очень много. А почему в свое время пришлось начать искать выходы за границу?.. Видишь ли, Израиль - очень маленькая страна, не нуждающаяся в таком количестве музыкантов, артистов, писателей, художников, которое на нее свалилось. Да и, честно говоря, страна на статус мировой культурной Мекки пока что не тянет да и не претендует. Есть другие заботы. Ну а нам же нужны широкие масштабы, объемный круг общения, размах, всеохватность… - и продолжил после некоторой паузы: - Слушай, я читаю тебе лекцию, как какой-нибудь заурядный чиновник-пропагандист из израильского СОХНУТа. Давай честнее и откровеннее: в Лондоне мне удобнее, спокойнее, благополучнее. Поэтому я живу там. Все.
После ухода Владимирского Райцер еще долго сидел в глубоком, уютном кожаном кресле, еще и еще раз прокручивая мысленно детали и подробности встречи со старым товарищем. Нет, черт возьми, несмотря на огромное количество прошедших лет, они все-таки сумели найти сегодня какую-то добрую, человеческую интонацию, сумели восстановить ту ниточку, которая так прочно связывала их в годы юности. Райцер очень хорошо помнил свой последний разговор с Юрием по телефону. Он был абсолютно честен в своем нежелании создавать Владимирскому какие-то проблемы из-за общения с ним. Но это была не вся правда. Подспудно на него сильно давил непрестанный зудеж Марика Рудницкого: "Твой Владимирский - гэбэшник. Он постоянно встречается с куратором консерватории. Поосторожнее с ним". Скорее всего, Рудницкий, с присущей ему маниакальной манией преследования, безбожно передергивал, если не попросту врал. Он, с его непомерными амбициями вкупе с профессиональной несостоятельностью, и самого Райцера несколькими годами позже обозвал агентом КГБ. "Ну что, сплел в Израиле свою сеть, а теперь отваливаешь в Лондон, продолжать "благородную" шпионскую, во славу Лубянки, деятельность?" Разумеется, все отношения были раз и навсегда прерваны. Но контактов с Владимирским это, разумеется, не возродило. И вот разве что сегодня…
Райцер подошел к бару. Плеснул себе в бокал на палец-полтора "Chivas Regal", разводить содовой не стал, еще чего, портить такой продукт! Вопиющее и беспрецедентное нарушение установленных десятилетия назад священных правил: накануне концерта - никакого спиртного. Но сегодня был особенный день. Сегодня перед глазами проплывали картинки какого-то далекого и уже, казалось бы, нереального прошлого, сегодня в подсознании всплывали какие-то полузабытые слова, встречи, даже запахи и вкусы. Сегодня необходим был допинг, который помог бы снять напряжение и спокойно уснуть. А не выспаться перед концертом - еще хуже, чем выпить.
Через десять - пятнадцать минут Райцер безмятежно почивал на широченной кровати под каким-то немыслимым псевдокоролевским балдахином.
Банальная и тривиальная формула из любого традиционного детектива: внезапные ночные телефонные звонки никогда не сулят ничего доброго. Звонок, вздернувший вскоре после полуночи едва-едва задремавшего Владимирского, не был исключением.
- Юрий Васильевич? Я не слишком поздно? Не разбудил? - Мягкий, извиняющийся и доброжелательный баритон главного администратора оркестра звучал так, как будто голосовые связки его обладателя были смазаны каким-то животворящим бальзамом.
- Именно что разбудили. А у меня, между прочим, завтра и репетиция, и концерт.
- Юрий Васильевич, примите мои искренние извинения и сожаления…
- Так, давайте не будем сотрясать воздух пустопорожними словесами. Ближе к делу. Что за срочность такая, чтобы звонить мне в первом часу ночи?
- Да никакой такой срочности! Просто мне хотелось бы уточнить некоторые детали завтрашнего распорядка дня…
- Есть какие-то проблемы?
- Ни в коем случае! В коллективе все здоровы, все в отличной творческой форме и с огромным интересом ждут предстоящего концерта.
- В чем же тогда дело?
- Видите ли, Юрий Васильевич, артисты оркестра были бы крайне заинтересованы услышать мнение маэстро Райцера не только о концертах, в которых они будут ему аккомпанировать, но и о чисто оркестровом произведении, исполняемом под вашим управлением, увертюре "Леонора".
- Что за чушь? Что вы городите?
- Юрий Васильевич, вы напрасно так раздражаетесь. Я, собственно, не предложил ничего необыкновенного. Есть вещи, о которых музыканты никогда не будут говорить со своим дирижером и художественным руководителем, но которые тем не менее их и волнуют и интересуют. Что предосудительного в том, что оркестр желал бы выслушать мнение выдающейся мировой знаменитости о своей работе? Я лично ничего криминального в этом не вижу.
- Я тоже. Но не кажется ли вам, уважаемый, что вы слишком далеко выходите за рамки вашей профессиональной деятельности? Вы умелый администратор, в этом никто не сомневается, но, может быть, все-таки не стоило бы вам так активно вмешиваться в сугубо творческие вопросы?
- Э-э-э, Юрий Васильевич, вопросы административные, творческие, да и финансовые, в конце концов, в наше время так тесно переплетены, что прочертить между ними какие-то четкие границы зачастую очень сложно.
- Возможно. Но в любом случае половина первого ночи - не лучшее время для их обсуждения. И я не имею ни малейшего желания вступать сейчас в какие-то демагогические дискуссии.
- Да боже упаси! Я и не намерен открывать никаких дискуссий. Просто было бы очень желательно, чтобы маэстро Райцер, после того как он отыграет концерт Бетховена, выкроил бы несколько минут, чтобы послушать чисто оркестровую работу коллектива. В конце концов, это просто дань уважения к оркестру, с которым выступаешь.
- Послушайте, вы…
- Не надо нервничать, Юрий Васильевич, и тем более кричать. Будем оставаться в рамках интеллигентного общения. - И после некоторой паузы: - Кроме того, нас ведь, в конце концов, связывают достаточно доверительные отношения, не так ли? - Возникла еще более продолжительная пауза. - Так вы не забудете попросить маэстро Райцера послушать вашу "Леонору"?
Силе, с которой швырнул трубку на рычаг Юрий Владимирский, могли противостоять только очень старые и надежные модели телефонных аппаратов. Именно такой, перешедший уже в разряд антиквариатной реликвии, и сохранился еще в спальне у Владимирского. Любые новомодные пластмассовые игрушки от подобного удара просто разлетелись бы на куски.
Как надо было понимать этот поздний звонок? Чего, собственно, хотел от него добиться его администратор? И этот отвратительный намек на особо доверительные отношения… Вот мерзавец!
…Новый главный администратор появился в коллективе несколькими месяцами раньше, чем туда в качестве главного дирижера и художественного руководителя пришел Юрий Владимирский. Конечно же симфонический оркестр, в смысле организации материальной базы, не столь сложный организм, как какой-нибудь, даже весьма второстепенный, драматический театр, с его декорациями, конструкциями и изощренными художническими придумками. И тем не менее поле деятельности для толкового администратора-снабженца открывалось самое широкое: от модернизированных пультов с надежными, а не гаснущими каждые полчаса лампочками, до удобных и специально обустроенных контейнеров, в которых перевозился в гастрольных поездках громоздкий инструментарий, от уютных и качественно оборудованных душевых до металлических шкафов-полусейфов, где можно было с достаточной гарантией безопасности хранить дорогостоящие музыкальные инструменты. Умело и грамотно организовывались гастроли оркестра: рейсы, которыми летел коллектив, выбирались самые удобные, если предстояли пересадки, то все стыковки были разумно просчитаны и осуществлялись с минимальными потерями времени, артисты всегда размещались в достойных и комфортабельных гостиницах.
Того, что когда-то по молодости ему довелось работать в органах КГБ, администратор никогда не скрывал, подчеркивая, что он не служил, а именно работал в каких-то хозяйственных структурах всесильного ведомства. Не делал он тайны и из того, что именно старые связи и знакомства помогали ему столь успешно функционировать сегодня на благо оркестра. Вообще-то это был, безусловно, незаурядный человек. Достаточно того, что, уйдя из ГБ, он не ограничился, как многие другие, эксплуатацией весомости уже снятых, но все равно значительных и могучих погон. Учился, защитил диссертацию. Владимирский, разумеется, не помнил, кандидатом какого именно "ведения" был его администратор. Но то, что он на самом деле являлся не пресловутым "искусствоведом в штатском", а действительно что-то там защитил, сомнению не подлежало. Впрочем, одно другого не исключало.
Несколько месяцев новый художественный руководитель и финансово-административное руководство работали, что называется, "душа в душу". Конфликт возник, когда на какой-то пачке финансовых документов потребовалась виза Владимирского. Вероятно, уверенный в себе администратор не предполагал, что главный дирижер - личность сугубо творческая - станет вчитываться в скучные финансовые цифири. А Владимирский вчитался. И ужаснулся. Не надо было обладать никакими специальными знаниями или быть дипломированным экспертом, чтобы понять: под прикрытием академической шапки уважаемого музыкального коллектива шло дикое и беспардонное разворовывание очень и очень существенных средств. Избежать в сложившихся обстоятельствах нелицеприятного разговора никак было нельзя.
К удивлению и изумлению Владимирского, администратор держался не только спокойно и уверенно, но даже, пожалуй, и нагловато.
- Юрий Васильевич, а как вы полагаете, все те, кто помогает мне улучшать условия жизни и творчества нашего коллектива, делают это "за спасибо"? Юрий Васильевич, мы же с вами не вчера родились!
- Только не надо рассказывать мне сказки! Суммы, уходящие в никуда, столь значительны, что на них разом можно было бы скупить всех снабженцев Москвы.
- Должен вас разочаровать: вы не знаете их истинных аппетитов.
- А мне кажется, что я очень хорошо почувствовал размах вашего аппетита. И приложу все усилия, чтобы соответствующие структуры доказали правомерность этого предчувствия.
Нет, администратор не то что там испугался или смутился. Как раз наоборот! Его профиль буквально бронзовел на глазах, в маслянистом и неуловимом взгляде появились пристальность и жесткость.
- И еще раз, Юрий Васильевич: мы с вами не дети. Мы люди солидного возраста. И за прожитые годы, накопив в своем жизненном багаже массу добродетельных поступков, мы, к сожалению, вынуждены признать: свершалось нами и нечто не столь благовидное.
- Это вы к чему? Я вас не понимаю.