Школу Виктор Жаворонков закончил, вопреки ожиданиям, довольно сносно. Конечно, ни о какой золотой медали говорить не приходилось, но ни одного трояка на экзаменах не схлопотал. Ну а уж по химии, понятное дело, была твердая пятерка с двумя плюсами. К тому времени Виктор был победителем всех мыслимых и немыслимых химических олимпиад по Москве и области. Поэтому и направление последующей учебы казалось заранее запрограммированным. Но тут Виктор удивил всех, подав документы в МГТУ имени Баумана на радиотехнический факультет, специальность "Радиоэлектронные системы".
- Как же так, сыночек? А как же химия?
- Так химию, папа, я уже знаю.
В Бауманку Виктора приняли, хотя блестящим его поступление назвать было нельзя. Все-таки сказывалось то, что все старшие классы он занимался одной только химией и не особо уделял внимание другим предметам. В общем-то, если честно, то приняли его со скрипом, но уже в течение первого семестра младший Жаворонков подтянулся, в очередной раз продемонстрировав свойственное ему упрямство, и закончил первый курс хорошо, крепко.
На каникулы Георгий Федорович подарил сыну путевку в санаторий: отправил его в ставшую теперь заграницей Юрмалу. Не одного, разумеется, а вместе с подружкой, с Наташей. Был в этом со стороны Георгия Федоровича помимо естественного желания сделать приятное сыну некий тайный прицел: Наташа в качестве возможной кандидатки на роль снохи ему нравилась. Очень симпатичная, рыжая, при этом какая-то спокойная, теплая. Может быть, именно в этом было дело: Георгий Федорович почувствовал в Наташе то, чего ему так не хватало в его собственной жене: теплоту. Ну и, конечно, она была явно без ума от Виктора, ходила за ним по пятам, как собачка.
"Пусть поедут, - думал Георгий Федорович не без лукавства. - Побудут вдвоем, вдали от всех. Сблизятся еще больше. А там глядишь, и…"
Начался новый семестр. Известие о предстоящей свадьбе пока не поступало, но Георгий Федорович не переставал надеяться. Даже представлял себе, как он все это обставит - о, уж у него-то хватит и средств, и возможностей закатить сыну надлежащую свадьбу. Но с разговорами он к своему наследнику не приставал: что толку. Придет время - сам расскажет.
Пришествие катастрофы Георгий Федорович не заметил. То ли был в очередной заграничной командировке, то ли занят каким-то суперсрочным делом. Потом, уже задним числом, он обратил внимание, что сын уже четвертый день не выходит из дома, а один раз ему показалось, что от Виктора пахнет алкоголем.
- Сынок, с тобой все в порядке? - спросил Георгий, перехватив сына во время очередной вылазки в туалет, до того как тот скрылся в своей комнате. Кстати, появившаяся недавно манера сына запираться была неприятна старшему Жаворонкову. Что это такое? Они же не в коммуналке живут, все-таки одна семья. А на Викторово privacy, как говорят американцы, и так никто не посягает.
- Да, папа, все хорошо, не беспокойся.
- Ты пятый день не ходишь на занятия. Вроде сейчас не каникулы. У тебя какие-то проблемы?
- Я думаю, что не буду продолжать учебу.
- Почему? - изумился Георгий Федорович.
- Не знаю. - Виктор задумался. - Не хочу. Мне это неинтересно.
- Скажи честно, ты поссорился с Наташей?
- Нет. Не поссорился, - произнес Виктор бесцветным голосом. - Но, видимо, у нас все закончилось.
- Жаль. - Георгий Федорович погрустнел. Мечты о свадьбе сына, яркой и запоминающейся, если не разбивались в прах, то по крайней мере отодвигались в неизвестное будущее. - А что случилось?
- Знаешь, пап, я сейчас не могу об этом говорить. Придумывать и врать тебе не хочу, а… Давай поговорим потом. Мне надо прийти в себя.
- И из-за этого ты хочешь бросить учебу?
- Завтра, папа. Завтра, - ответил Виктор и нырнул в свое убежище.
Назавтра поговорить не удалось, потому что Георгия Федоровича экстренно услали в Гавану, да еще и с заездом на обратном пути в Брюссель. Вернувшись в Москву, он узнал, что Виктор забрал документы из института и собирается призваться в армию.
- Сынок, тебе не кажется, что ты делаешь что-то не то? - осторожно начал Георгий Федорович.
- Папа, я так решил. Так будет лучше.
- Боюсь, что ты сейчас, как говорится, в расстроенных чувствах…
- Я полностью себя контролирую.
- Но почему ты не поделился со мной? - огорченно спросил отец. - Надо же подыскать тебе какую-нибудь приличную часть. Слава богу, моих связей хватит…
- Я иду служить в Чечню, - отрезал сын.
- Куда?! - Георгию Федоровичу показалось, что он ослышался.
- В Чечню, папа. Сапером.
Тут, как говорится, свет померк…
- Сынок, да ты что? С ума сошел? Что ты такое придумываешь себе! Нет, ну я понимаю, несчастная любовь и все такое прочее. Но есть же предел! Зачем в Чечню?
- Папа, я так решил, - повторил Виктор очень упрямо. - Я сделаю по-своему.
И вот эти два года пронеслись. Кстати сказать, Георгий Федорович так и не понял, что произошло тогда между Виктором и Наташей. Ему просто было очень жалко, что из их дружбы ничего не вышло.
Так вот, два года пробежали. Виктор писал из армии, естественно не входя в подробности, но можно было понять, что он на хорошем счету, что свою работу выполняет честно и что он уважаем всеми.
Потом сын приезжал в отпуск - как и подобает, возмужавший и похудевший, и еще какой-то… посуровевший, что ли. Говорил односложно, больше молчал. Впрочем, особенной разговорчивостью он не отличался и до армии.
Затем пришло известие о ранении. Тут уж Георгий Федорович, что называется, психанул. То есть плюнул на все, отменил дела, встречи, командировки и полетел в госпиталь, где лечился и реабилитировался Виктор после ранения и контузии. Простому смертному не удалось бы так просто проникнуть в закрытый военный госпиталь, но "красная книжечка" Жаворонкова в сочетании с генеральскими погонами уже не раз и не два открывала перед ним и не такие двери. Поэтому он довольно легко преодолел путь к палате сына, увидел, что он находится в палате с еще одиннадцатью военнослужащими (стоит ли говорить, что через час после визита генерала Жаворонкова в госпиталь Виктора перевели в одноместную), в целом же нашел картину довольно удовлетворительной. Младший Жаворонков выглядел неплохо, хотя и бледновато, последствий ранения и контузии заметно не было. Правда, чувствовал он себя немного слабо, поэтому долгого общения не получилось. Но тем не менее старший вернулся в Москву успокоенный.
И вот теперь он возвращался на "гражданку". Наконец-то! Георгий Федорович улыбнулся, но тут же вспомнил про свои служебные дела и потускнел. Как он посмотрит в глаза сыну теперь, уволенный, обесчещенный? Вместо того чтобы помочь своему ребенку как-то определиться в этой жизни, он, наоборот, свалится на его шею со всеми своими проблемами. Нет, материально он, конечно, нескоро еще станет обузой для сына. Наоборот, его сбережений еще хватит и на то, чтобы отпрыска как-то поддержать и поставить на ноги. Но эмоционально, безусловно, он свалится именно на шею и именно Виктору. И это плохо. Черт, черт! Что за жизнь! Георгий Федорович налил себе еще водки, и остаток вечера потонул для него в вязком тумане.
Очнулся он на следующий день, когда солнце уже находилось в зените. Голова его гудела. Дома никого не было, - по всей видимости, Лена ушла на работу, в свой музей. Кстати, интересным показался Георгию тот факт, что проснулся он в своей спальне, правда в брюках, но без рубашки, притом что сознание покинуло его вчера поздно вечером в кухне. Он попытался приготовить себе завтрак, но голова немилосердно болела, и тут экс-генерал подумал: "Интересно, а почему классики советовали лечить подобное подобным? Может, что-то в этом есть?"
Водки в холодильнике не оказалось, но в баре Жаворонков обнаружил початую, однако почти полную бутыль шотландского виски.
- Это то, что надо, - сказал он себе.
Вообще бару в его доме мог позавидовать любой гурман и эстет, причем вкусы генерала, сформировавшись много лет назад, не менялись и не зависели ни от каких государственных и общественных коллизий и пертурбаций. Что в сухие советские времена, что в голодную эпоху раннего капитализма, что сейчас. Если виски - то это исключительно "Шивас", если коньяк - "Хеннеси" или "Реми Мартин", водка, разумеется, "Финляндия", ну и так далее.
Оглядев еще раз свой бар, Георгий удовлетворенно крякнул и налил себе полный стакан "Шиваса"…
…Второй день запоя тоже удался на славу.
…Что было после этого, он помнил весьма смутно. Сквозь туман, в котором он находился, иногда пробивались к его сознанию голоса, лица - жены, Виктора, Женьки Смирнова, двух ученых, почему-то казавшихся близнецами. Видимо, все это были видения, хотя нет, жена-то вполне могла оказаться и реальной.
Запой длился около недели, а потом схлынул, как волна. Георгию было мучительно стыдно и захотелось попросить прощения у жены, которая столько с ним намучилась.
- Вот и отлично, - спокойно сказала Елена. - Мне врачи так и сказали: в первый раз можно ничего не предпринимать, через несколько дней очухается сам. Иди свари себе кофейку. Во-первых, что-то делать полезно, а то совсем амебой себя почувствуешь, а во-вторых, кофе хорош для прогрева мозгов.
Георгий покорно поплелся на кухню, чувствуя, что его тело абсолютно пустое, а воля атрофирована. Руки дрожали, кофе норовил просыпаться мимо джезвы, газ не хотел включаться. Ничего, ничего, надо взять себя в руки. Черт! Скоро приезжает Виктор!
- Леночка, а какой сегодня день? - спросил Георгий Федорович и сам содрогнулся от идиотизма этого вопроса. Как это непривычно! Раньше он в принципе не мог не знать, какой сегодня день… каждый день был окрашен для него в свой цвет, наполнен своими делами. Но теперь он пенсионер, да еще и запойный. Фу, мерзость!
- Вторник.
Значит, сын приезжает послезавтра. До четверга нужно привести себя в порядок и быть в форме. Он не может позволить себе предстать перед Виктором в таком виде - как знать, быть может, ему самому понадобится поддержка, помощь, все-таки мальчик пережил ранение, контузию. Да тут еще эта несчастная любовь, будь она трижды неладна.
Георгий вдохнул аромат свежесваренного кофе и улыбнулся. Все еще не так ужасно. Подумаешь, с работы уволили - с кем такого не бывало. Что, служба в органах - главное и великое дело всей его жизни? Нет! Ерунда! Он пошел служить, потому что ему представилась такая возможность, ему предложили влиться в ряды чекистов с холодными головами и горячими сердцами. Это было лестное предложение, кому попало его бы не сделали, но сказать, что он пришел в Комитет по зову души? Извините. Работу свою он выполнял честно, считал ее важной и полезной, более того - ему было интересно работать. Потом нельзя скидывать со счетов и известные материальные блага, которые принесла ему служба, и постоянные поездки за границу. Худо-бедно мир повидал.
Да, безусловно, у него выработалось свое отношение и к делу, которое он делал, и к "конторе" вообще. Ему неприятно было, когда о Комитете отзывались озлобленно, с обидой: он знал, что такое отношение во многом заслуженно, знал, что прошлое его ведомства таит страшные страницы. И он был одним из тех, кто боролся за то, чтоб очистить имя их службы от скверны, за то, чтоб их будущее было лучше.
Все это так. Но это - пока он сам был с ними, внутри. А теперь он уже не внутри и совсем не считает свою жизнь конченой. Если б он был писателем, у которого отняли перо, скрипачом, у которого забрали скрипку, - тогда да, конечно! Или ученым, у которого отняли… Тьфу, проклятье! Георгий Федорович даже поперхнулся первым глотком кофе. Опять эти ученые, да как они сами подвернулись ему на язык… Мерзость.
Стоп, надо успокоиться. Так вот, ничего подобного не происходит. Он просто человек, добросовестно работавший на определенном месте, достигший определенных высот, теперь он вышел в отставку, то есть на пенсию, и может подыскать себе другое занятие. Например, коллекционировать значки или разводить орхидеи.
Наконец, у него есть семья… Красивая, умная, удачливая жена. Сын - герой войны, раненный в бою.
Он допил кофе и понял, что его жена, как всегда, оказалась мудра: рецепт был хорош. К нему вернулось не только сознание, но и самообладание, которым он всегда славился.
- Леночка! Лена! - позвал он жену.
В дверях их огромной, двадцатиметровой, кухни появилась Елена Станиславовна - как всегда, подтянутая, холеная, с горделивой осанкой и непроницаемым лицом.
- Хочу извиниться перед тобой, - робко начал Георгий Федорович. - Я… я вел себя как последняя свинья. Конечно, я не должен был себе ничего подобного позволять. Вся эта ситуация… на работе. В общем, сорвался. Извини меня. Впредь я буду держать себя в руках.
- Перестань, Георгий. Это все неважно. Совершенно несущественно.
- А что же существенно? Что важно?
- Важно то, что… я хотела с тобой поговорить еще неделю назад, но тогда ты был для этого непригоден. В принципе ничего особенно не изменилось, этот разговор я проведу сейчас.
Георгий Федорович почувствовал, как что-то его неприятно кольнуло.
- Я слушаю тебя, - сказал он, чувствуя, что внутри нарастает тревога.
- Я ухожу, Георгий, - сказала Елена Станиславовна ровным голосом.
- Надолго? - не понял Жаворонков. - Когда вернешься?
- Ты не понял меня. Я ухожу совсем. От тебя.
Георгий Федорович оцепенел. Естественный в таком случае возглас "Как?!" застрял у него на губах, так и не сорвавшись с них. Он молчал примерно с полминуты, а потом так же спокойно, в тон жене, спросил:
- К Смирнову?
- Ты всегда был умен, - слабо улыбнулась Елена. - Этого у тебя не отнять.
- Да, - подтвердил экс-генерал. - Правда, до сих пор мне это не очень помогало в жизни.
- Ну что ж… раз тебе все ясно, - Елена Станиславовна поднялась, - долгие проводы, как известно, есть лишние…
- Погоди! - крикнул муж. - Лена! Постой…
- Ну что еще? - В ее голосе сквозила невероятная скука.
- Послушай, Лена, я ведь все понимаю, - пролепетал Георгий Федорович просительно, - у нас сейчас действительно очень непростая ситуация…
- Нет, Георгий, ничегошеньки ты не понимаешь, - начала Елена довольно жестко. - Абсолютно ничего. Непростая ситуация - как ты это называешь - у нас была с того самого дня, как мы с тобой поженились. Но мы с ней жили, с этой ситуацией, мы с ней сжились - и все было в порядке. Ну или почти в порядке. А теперь обстоятельства изменились - как бы тебе сказать - кардинально. Я люблю другого человека.
- Лена! Леночка, - вскричал Георгий, но Елена перебила его брезгливым замечанием:
- Может, все-таки обойдемся без сцен? Я только что назвала тебя умным человеком - так не заставляй меня разочаровываться.
- Но послушай…
- Мы прожили много лет вместе. У нас было много хорошего. Так давай не будем омрачать нашего расставания. Изменить все равно ничего нельзя. Все уже решено.
- Лена! Опомнись!
- Именно это со мной и произошло. Все, хватит, Георгий.
В этот момент раздался мелодичный звонок в дверь.
- Это за мной. Извини, - сказала Лена и быстро вышла из кухни. Несколько раз звякнули замки, хлопнула входная дверь, и из прихожей раздался до боли знакомый голос. Жаворонков тяжело поднялся со стула и вышел в коридор. Постарался принять вид небрежный и надменный.
- Старик, - сказал Евгений Смирнов, улыбаясь, - ты неважно выглядишь.
Он стоял на пороге в распахнутом плаще до пят, стройный и подтянутый, в светло-бежевом костюме и неизменной "бабочке" вместо галстука.
- Зачем ты пришел в этот дом? - хрипло спросил Георгий Федорович. - Уходи. Тебе здесь не место.
- Я сейчас уйду. Извини, Жора, я… Поверь, эта ситуация мне тоже не совсем приятна, - Смирнов явно был взволнован и чувствовал себя несколько не в своей тарелке, - и не совсем проста она для меня, эта ситуация. Ты уж не думай, что я монстр какой-то, в самом деле.
Привычная нахрапистость ему явно сегодня изменила.
- Да я не думаю, - хмуро ответил Георгий. - Я уже давно ничего не думаю.
- Ну вот и славно, - отчего-то развеселился Смирнов. - Ты же знаешь. Сегодня ты…
- А завтра я, - еще более мрачно вторил ему Жаворонков.
- Ну вот. Правильно. Молодец, - подмигнул Смирнов. - Ленок, ты готова? - крикнул он в направлении их супружеской спальни.
"Ленок!" - резануло Георгия.
- Еще минуту, - раздался спокойный голос его жены. Пока еще жены.
- Мне очень жаль, что все так получилось, - зачем-то сказал Смирнов.
- Ты о чем?
- Зря ты так поступил. Ты же не первый год в органах, должен уже знать: не следует тупо лезть на рожон.
- Я не хочу еще раз к этому возвращаться. Все, что я думал, я тебе сказал в твоем кабинете.
- Женя, я иду, еще пару секунд, - крикнула из спальни Елена Станиславовна.
- Извини. Мне жаль, - сказал Смирнов очень серьезно.
- Не жалей ни о чем, - через силу улыбнулся Георгий Федорович. - Считай, что я отпустил тебе грехи.
- Ты? Ты всерьез считаешь, что я нуждаюсь в твоем снисхождении? - надменно вскинулся гость. В этот момент из спальни появилась Елена Станиславовна - как всегда, бодрая, подтянутая, собранная. В руке она держала небольшой чемодан.
- Георгий, я не буду сейчас собирать все, что мне нужно. Ведь ты не станешь менять замки или производить какие-то подобные мелодраматические глупости. Я приду за остальными своими вещами в другой раз. Разумеется, я поставлю тебя в известность.
Георгий Федорович молча кивнул. Он почувствовал, что не может больше говорить, соленый комок застрял в горле и мешал словам выходить наружу.
- Тогда до свидания, - произнесла Елена Станиславовна. - Извини.
- Пока, старик, - торопливо добавил Смирнов и поспешил покинуть квартиру. Следом за ним спокойно вышла Елена.
- Что мне сказать сыну? - крикнул Георгий Федорович ей вдогонку.
Елена Станиславовна остановилась, потом повернулась к нему и сделала несколько неуверенных шагов обратно к двери их квартиры.
- Я сама поговорю с ним. Я надеюсь, что он меня поймет. И ты меня тоже пойми. В жизни каждого человека такое бывает.
- И все-таки? - настаивал Жаворонков. - Послезавтра он вернется домой и, естественно, спросит, где его мать. Что мне ему ответить?
- Расскажи ему все как есть, - не очень уверенно попросила Елена. - Что мы с тобой разошлись, это явление абсолютно обыденное и будничное. Мы прожили много лет счастливо, но теперь обстоятельства сложились по-другому. Я уверена, что он поймет. Скажи, что я буду жить отдельно. А позже я сама ему все объясню.
- Ну что ж, - уныло улыбнулся ее муж, точнее, теперь уже бывший муж. - Как ты хочешь. Пусть все будет по-твоему.
- До свидания, Георгий, - тяжко выдохнула Елена Станиславовна. - И не держи на меня зла. Прости.
- Пока. - Он выговорил это с деланой небрежностью.
Елена резко развернулась на каблуках и устремилась вниз по лестнице солидного, "сталинской" постройки, дома.
Георгий Федорович остался один в полутемной прихожей. Какой-то очень важный период в его жизни закончился. Еще один.
Хребет переломился.