- Славик, так ведь он же сапер! Он говорит с бомбами на их языке. Ну и еще, возможно, что-нибудь по телевизору услышал. Метод-то ведь совсем не новый, даже очень популярный нынче. Возьми вот хоть ту же Австрию.
- Да, в принципе все, что ты рассказываешь, звучит логично.
- Ну да, по-моему, тоже.
- Так что ты скажешь, будем ставить здесь засаду?
- Да, конечно, засаду необходимо поставить. Хуже-то не будет. Но ведь этого недостаточно!
- Ну можно еще параллельно искать его и в других направлениях, в смысле Виктора.
- Например? - Турецкий поднял брови. - Что ты имеешь в виду?
- Ну, например, школа, - ответил Грязнов.
- Школа… Ну да, разумеется! Из школы можно много выжать!
- Выяснить, в какой школе он учился, не будет ведь большой проблемой.
- Определенно не будет. Найти его классную руководительницу…
- Или какую-нибудь там, черт ее знает, любимую учительницу, будь она четырежды неладна, - подхватил Вячеслав Иванович, - и высосать из нее всю информацию, какую можно.
- И тем более какую нельзя. Да, это перспективный канал. Так что, может быть, зарядишь кого-нибудь из своих ребят заняться этим? А то у меня Вовка Поремский пока что "пасет" наших ученых, а сам я бы лучше занялся другими вещами.
- Давай я подключу Галю Романову? Не против?
- Что за вопрос! Конечно!
- Значит, решено?
- Ну конечно! Подключай Галочку, пусть ищет учительницу, а через учительницу пускай найдет эту таинственную Дашу-Машу-Наташу…
- Подружку Виктора?
- Ее самую. Ох, не удивлюсь, если окажется, что он именно у нее и прячется.
- Ты же говорил, - протянул Грязнов, - несчастная любовь… Ты думаешь, что они помирились и именно она, эта таинственная Маша-Даша, его прячет?
- Я не знаю, старик, помирились там они или не помирились. Но вот увидишь, окажется, что Витек скрывался у нее. Ну вот я так чувствую! Считай, что у меня тоже интуиция. Я же в твою интуицию поверил? Поверил! А ты в мою?
Друзья вернулись в машину и отъехали от дома семьи Жаворонковых. Беспокойный Вячеслав вновь завел ту же песню, которая ему, видимо, запала в душу:
- Вот помяни мое слово, Сашок, нахлебаемся мы дерьма с этим Витьком…
- Да ладно, Славик, ну что ты, в самом деле! А может, нет?
- Вот посмотришь…
- А я чувствую, что все обойдется тихо-мирно.
- Хочешь поспорить?
- Да ладно, что мы, в буржуазном тотализаторе, в самом деле?
- Если все пройдет тихо, с меня пять бутылок коньяка.
- Ого! - свистнул Турецкий. - А если нет?
Грязнов неожиданно развеселился и даже засмеялся от удовольствия.
- А если нет - я надаю тебе по твоей наглой лыбящейся турецкой морде!
Глава семнадцатая
…Ну вот все и закончилось, в этот раз даже и без неприятностей. Как это скромно пишут в медицинских энциклопедиях, "припадок может сопровождаться непроизвольным мочеиспусканием". Легко это писать, сидя в сухих штанах, а вот попробуй-ка ты… Но сегодня все обошлось, несильный был приступ.
Теперь меня будет мучительно клонить в сон; уже сейчас веки тяжеленные, а тело пустое, как будто из меня выкачали всю плоть. Или же долго били. Но вместе с тем - такое облегчение, облегчение…
Однако, прежде чем я усну, я должен соорудить новое "святое письмо", чтобы уже завтра оно ушло к своему счастливому адресату. Хорошо, что эту работу я могу делать почти механически, не думая; и хорошо, что она так меня радует и даже бодрит.
Кажется, перед началом припадка я вспоминал свою учительницу Горбушку, единственное лицо, которое я помню из этих десяти пустых, дутых школьных лет. Ну не считая Наташи, конечно. Нас троих - Наташу, Горбушку, то есть Дину Леонидовну, и меня - объединила любовь к химии, потому что химия - самая прекрасная и самая великая из всех наук! В этом я был и буду убежден.
"Взрыв - это процесс очень быстрого превращения взрывчатого вещества в большое количество сильно сжатых и нагретых газов, которые, расширяясь, производят механическую работу (разрушение, перемещение, дробление, выбрасывание)".
Какая музыка, какие стихи сравнятся с этой строгой учительской фразой? Вещество, расширяясь, переходит в газообразное состояние, становится газом - вот где поэзия! А дальше - еще интереснее: высвободившаяся энергия начинает бушевать, разрушая и дробя все на своем пути. Как это прекрасно! Какое отчаяние, экстаз, какая свобода!
Книги по химии были моей Библией. Взрывы - моими откровениями. Какие волшебные слова: детонация, фугасность, бризантность! Что мне музыка? А эти названия взрывчатых веществ, эти волнующие имена - гексоген, тротил, пластит, мелинит, аммонит. Ну и, конечно, простая скромная селитра. Они были моими друзьями, моими игрушками. Конечно, я знал, что это опасные игрушки, любить их - опасно. Но ведь и любовь, скажем, дрессировщика к тигру тоже опасна! Тигр может напасть и сожрать дрессировщика. Но он никогда не станет нападать на того, кто умеет с ним правильно обращаться. А я умею, потому что я укротитель.
И там, в горах, я был им, укротителем чужих злобных игрушек; я сделал это своей специальностью. Про таких, как я, часто шутят, мол, мы ошибаемся один раз. Что ж, может быть; но я не ошибся ни разу, потому что знал! И любил. Только любя можно подчинить.
Я находил их безошибочно, и ребята даже смеялись, что у меня на них чутье, нюх. Я практически не пользовался миноискателем и прочими приспособлениями. И ни одна из "игрушек" не покусала никого из наших.
Вот и когда пришла беда, я сразу вспомнил про своего лучшего друга - химию - и позвал на помощь. А беда пришла…
Сколько буду жить, никогда не забуду этот кошмарный день. Впрочем, кто сказал, что мне долго осталось жить?
Итак, я вернулся домой, в нашу квартиру, где раньше - пока не ушла эта женщина, моя мать, - жила наша дружная семья. Открыл дверь своим ключом и, как только переступил порог, почувствовал ее - беду. Отец лежал в кухне, такой большой и абсолютно неподвижный. Я кинулся к нему и увидел струйку запекшейся крови, стекавшей по его седому виску. Тогда только я заметил "макарова" в его правой руке. На кухонном столе белела записка, я сел за стол и принялся ее читать. Удивительно, что я был совершенно спокоен, почти равнодушен и даже закурил.
Содержание записки - или, правильнее сказать, письма - помню очень хорошо, хотя прочел его только один раз, тогда: письмо не сохранилось.
"Мой дорогой, любимый сын! Обращаюсь к тебе, потому что больше не осталось никого, кому есть дело до меня и до кого есть дело мне. Прежде всего - прости меня и не осуждай. Наверное, именно тебе суждено найти меня, и я представляю, как это тебе будет тяжело. Но ведь ты же офицер! Воспринимай это как гибель командира от вражеской пули. И пойми меня, как офицер офицера.
Я больше так не могу. Я любил свою работу и старался выполнять ее честно. Зная, что представляет собой мое ведомство, и зная, что не всегда оно действует благородными методами, изо всех сил старался этому противостоять. Считал, что служба безопасности государства - не выдумка диктаторов, а необходимость, без которой в современном мире не обойдется ни одна страна. Пусть нас называют тайной полицией - я видел в том, что мы делаем, просто работу, такую же, как любая другая, работу, которую нужно выполнять четко, честно, не пачкая рук.
Не получилось. Пострадали два совершенно невиновных - я в этом убежден - человека, ученых. А затем и я сам потерял все, что у меня было: любимую работу, любимую жену, спокойную семейную жизнь.
Мой дорогой сын! Ты видел мои попытки найти правду, мои старания восстановить свое доброе имя, видел крах этих стараний. Жить так, в грязи, я не могу и не хочу. Я устал, смертельно устал и отчаялся, не хочу больше ничего. Мне остается только уйти. Пойми меня, как солдат солдата. Ты был на войне, видел ее ужасы и знаешь, как рычит от боли раненый с распоротым животом, как он умоляет своих товарищей пристрелить его. Так вот, я - такой раненый, с той разницей, что распорот у меня не живот, а душа. И еще с тем неоценимым преимуществом, что я не должен никого ни о чем просить; я в состоянии все сделать сам.
Перед тем как я уйду, хочу передать тебе список фамилий. Нет, я не прошу тебя мстить, пожалуй, я даже против этого. Я просто хочу, чтоб ты знал своих врагов в лицо - как на войне".
На этом сама записка кончалась, далее следовал еще список из нескольких имен, многие из которых мне были знакомы. Я дочитал предсмертное письмо до конца, оставался по-прежнему странно спокоен, выкурил еще одну сигарету. И вдруг во мне что-то сломалось. К горлу подступил соленый ком, из глаз сами собой почему-то потекли слезы, и я зарыдал - заливисто, в голос.
Я кинулся к телу своего несчастного отца, обнимал его, будто пытаясь оживить. Во мне нарастала некая странная волна. Сначала я почувствовал себя непривычно свободным, мне даже почудилось, что я - птица. Я увидел вокруг бесконечное, пронзительно-голубое небо, а внизу - огромную и почему-то заснеженную Москву. Это чувство свободы и полета было так невероятно прекрасно, что я даже засмеялся от радости. И тотчас же оказался там, в горах, в том самом бою, в котором меня контузило. Почерневший остов сгоревшего дома на фоне безрадостного весеннего неба - все, что осталось от деревни, в которой мы производили "зачистку". А вот и он, бросивший ту самую гранату, взрывной волне от которой я обязан своим ранением и досрочной демобилизацией.
Больше ничего не помню. Очнулся я там же, где и лишился сознания, в кухне, но не было ни трупа, ни предсмертного письма. Это конечно же "контора" постаралась. Позже врачи объяснили мне, что именно тогда со мной случился мой первый приступ, объяснили, как называется моя болезнь. На латыни - эпилепсия, а по-русски совсем смешно: падучая.
Па-ду-ча-я…
Глава восемнадцатая
Утро старшего лейтенанта Департамента уголовного розыска МВД, оперуполномоченной Галины Романовой начиналось обычно с легкой перебранки с будильником и диетического завтрака. Но сегодня все пошло не по плану, поскольку разбудил Галю звонок ее непосредственного начальника, генерала Вячеслава Ивановича Грязнова.
- Здравствуй, девочка, - сказал Грязнов по-отечески. Он любил Галю и симпатизировал ей не только потому, что она приходилась родной племянницей покойной Шурочке Романовой - легендарной генеральше и боевой соратнице Грязнова, грозе московского преступного мира, но еще и потому, что в делах, в расследовании которых Галя принимала участие, она проявила себя как цепкий и надежный профессионал. - Здравствуй, девочка. Ты мне нужна срочно-срочно. Есть дело. Так что, пожалуйста, поторопись.
Так, завтрак отменяется. Ну, может, оно и к лучшему, подумала Галя, ведь уже много лет она изнуряла себя овощами с утра - а как хотелось, как хотелось, черт побери, залить яичком несколько ломтиков ветчины на сковородке, поджарить тосты, такие румяные, симпатичные, а еще лучше - разогреть котлетки, оставшиеся от обеда… но нет! Нет! При ее наследственной склонности к полноте все это совершенно невозможно. Она еще совсем молодая девушка, и - ничего с этим не поделаешь - ей хочется нравиться мужчинам!
И вот старший лейтенант Романова оделась "по тревоге" и, взяв себе на завтрак яблоко, которое она намеревалась проглотить по дороге, выскользнула из дома.
- Привет, Галюша. Значит, так. Слушай, - начал Вячеслав Иванович, как только Галя впорхнула в его кабинет. - История наша вот такая…
Грязнов лаконично, но достаточно подробно изложил Галине все обстоятельства дела таинственного террориста-взрывника, особо заострив внимание на главном подозреваемом - отставном сапере Викторе Жаворонкове.
- Добудь мне его. Достань из-под земли. Школа, Бауманский институт, военкомат, отделение милиции… Что еще?
- Он же инвалид? Значит, пенсию получает, - включилась Галя.
- Умница, - отозвался Грязнов. - Стало быть, добавь еще и собес. Но начни со школы - там у него был какой-то роман, это может быть перспективной ниточкой. Поговори с учителями, разведай все, что можно. Ну что я тебя буду учить - ты сама уже большая. Задание ясно?
- Ясно, Вячеслав Иванович!
- Тогда действуй.
Галя кивнула, повернулась на каблуках и вышла из кабинета.
Метро обрушилось на нее привычной суматохой. Озабоченные люди, толпы сосредоточенно перемещающегося народа… До сих пор, даже уже привыкнув по-своему к Москве, ее расстояниям, ее населенности, выросшая в Ростове-на-Дону Галя порой ловила себя на каком-то атавистическом провинциальном восторге перед столичным масштабом .
Школу лейтенант Романова отыскала быстро. Поразило Галю то, что снаружи здание в точности повторяло школу из ее ростовского детства, в которой училась когда-то она сама.
"Ничего удивительного, - подумала Галина, - наши советские дела. Один архитектурный проект на весь Союз - и вот уже счастливые детишки, будущие строители коммунизма, ходят все в одинаковой убогой форме в одинаковые бетонные школы - и так на всем великом пространстве от Калининграда до Владивостока".
Она переступила порог, поймав себя на каком-то забавном внутреннем волнении.
Ну просто удивительно! Что тихий, патриархальный Ростов, что сумасшедший столичный мегаполис - везде все одно и то же! И ничего в них не меняется, в этих школах, все тот же школьный дух… Сразу нахлынули какие-то дурацки-щемящие воспоминания: заваленная контрольная по геометрии, прогул урока по химии, утренние построения на НВП - начальной военной подготовке - под командой квадратноголового отставного майора, вторая смена и ранние сумерки, неясное щекотание пробуждающихся гормонов, уроки физкультуры и мальчики, нахально пялящиеся на внезапно выросшую грудь, предательски обтянутую тонкой футболкой. Это забытое ощущение зависимости, уязвимости. Страх экзаменов…
- Женщина! - Грубый оклик прервал Галины сентиментальные воспоминания. - Женщина! Да-да, вам говорю!
Навстречу Гале ковыляла типичная школьная уборщица: бабуля неопределенного возраста в халате неопределенного цвета и довольно-таки агрессивно размахивала руками.
- Вам чего тут?
- Здравствуйте, - вежливо произнесла Галина, одновременно доставая удостоверение.
- Ну здрасте. А чего вам, собственно?
- Старший лейтенант Романова, Департамент уголовного розыска МВД. Где кабинет директора?
Что-то прыгнуло в глазах грозного стража школьных порядков, и напористая бабуля вдруг залебезила:
- А… это да, вон туда, пожалуйста. На втором этаже. Вон там по лестнице поверните. А это… чего? Кто-то натворил чегой-то?
"Кошмар! Позор! - мысленно восклицала Галя, поднимаясь по серым школьным ступеням. - Срочно на усиленную диету, срочно! На еще более усиленную. Еще совсем недавно я была "девушка", а теперь уже "женщина, вам чего?". Да и вообще, что это за кондово-советское "женщина"? Ужас, да и только! Как изящно это звучит на Западе: мадам, мадемуазель, фрау… А у нас "госпожа" как-то не приживается, корней не пускает. И вот мы все - "женщины"…"
Так, ругая себя, она достигла дверей директорского кабинета. Директора звали типично по-директорски: Юрий Николаевич.
"Директора школ почему-то обязательно либо Юрии Николаевичи, либо Александры Васильевичи, - подумала Галя. - Может быть, их специально по этому критерию подбирают?"
- Здравствуйте, Юрий Николаевич. Старший лейтенант Романова, Московский уголовный розыск. - Галя протянула удостоверение.
В глазах директора отразилась тревога.
- Что случилось? Кто-то из наших набедокурил?
- Нет-нет. Просто меня интересует один ваш бывший ученик.
- Да вы садитесь, пожалуйста. - Жестом радушного хозяина директор указал на кресло. - Хотите кофе? А может быть, сок? У меня есть превосходный яблочный сок. Холодненький!
- Нет-нет, спасибо.
- Как зовут мальчика, который вас интересует?
- Теперь он уже не совсем мальчик, он окончил вашу школу лет шесть-семь назад. Некто Виктор Жаворонков. Помните его? Полное имя - Жаворонков Виктор Георгиевич.
Директор снял очки в солидной старомодной оправе и потер переносицу.
- Да, помню. То есть как бы это сказать, я точно помню, что такой у нас учился. Фамилия довольно редкая. Но это было действительно давно.
- А что он собой представлял, этот Виктор?
- Вот насчет "что собой представлял" скажу вам честно - абсолютно ничего не помню. Значит, видимо, ничем особенным он не выделялся: не хулиганил, не безобразничал. Иначе бы уж я помнил точно.
- Я хотела бы поговорить с его учителями.
- А что именно вы хотите о нем узнать?
- Все, что мне поможет его как можно скорее разыскать. Чем увлекался? С кем дружил?
- Знаете что, - директор снял трубку внутреннего телефона, - мы сделаем вот как. Алло, Майечка? Здравствуйте, Майечка, вы можете ко мне заглянуть на секунду? Да, довольно срочно. Спасибо. Это наша завуч, и она же ведет английский язык, - пояснил Юрий Николаевич. - Я-то сам давно не преподаю, а вот она, может, и вспомнит этого Виктора.
В дверях возникла типичная завуч - пожилая, красивая и полная, с волосами, собранными на затылке в пучок.
- Познакомьтесь, пожалуйста. Это наша завуч, Майя Васильевна. Старший лейтенент Романова, из милиции.
- Очень приятно, Майя Васильевна, - начала Галя. - Дело в том, что мы разыскиваем одного вашего бывшего ученика, он может быть чрезвычайно важным свидетелем по некоему делу…
- Помните, Майечка, такого Виктора Жаворонкова? Я фамилию-то помню точно, а так вот… что-то не соображу.
- Погодите, Юрий Николаич, - пробасила завуч ожидаемо густым голосом. - А это не тот мальчуган, который чуть не взорвал химлабораторию?
"Взорвал…" - гулким и грозным эхо отозвалось в голове у Галины.
- А, ну конечно, - хлопнул себя по лбу директор. - Витек!
- Ну да! - И оба задорно расхохотались.
"Что же вы здесь находите смешного, господа?" - сердито подумала про себя оперуполномоченная Романова, но вслух ничего не произнесла.
- Этот ваш Виктор увлекался химией. Посещал химический кружок.
- Химией? - переспросила Галина.
- Ну да, - кивнул директор. - Вам стоит поговорить с учителем химии, я помню, что они дружили. Она, правда, была немного…
- Чудаковатая, - подсказала завуч.
- Что значит "была"? - насторожилась Галя Романова.
- Два года назад она ушла на пенсию.
- Ах это. - Старший лейтенант не скрыла облегченного вздоха. - И ее можно найти?
- Конечно, - сказал Юрий Николаевич. - Зовут ее Горбенко Дина Леонидовна, а вот я вам сейчас и адресок посмотрю.
…Химичка-пенсионерка жила совсем недалеко от школы, и Галя с удовольствием прошлась пятнадцать минут пешком.