- В конце концов, это лотерея. Рулетка. Мне кажется, что от несчастных случаев и от паленой водки в день погибает куда больше народа, чем, по общему счету, погибнет от этих самых лекарств. Если мы, конечно, согласимся с идеей Германа и решим ею воспользоваться, - задумчиво сказал Пахомов. - Моему департаменту, конечно, придется как-то отвечать перед министром: знаете, эти скучные вызовы на ковер перед кучей телекамер от различных телеканалов, министр сурово хмурит брови и ругается, провинившийся сотрудник обещает исправиться и наказать виновных. На этом все и заканчивается.
- Так у вас же есть виновный! - воскликнула Тоцкая. - Даже никого специально не надо искать! Мясников! Он же продвигает этот "Реливер"! Пусть и отвечает! Его и на ковер!
- А ведь верно! Двух зайцев убьем! - согласился Пахомов.
- И заодно десяток ни в чем не повинных овец, - нахмурился Колодкин.
- А что вы предлагаете? - повернулась к нему Тоцкая. - По-моему, Герман очень хорошо придумал. "Реливер" травит москвичей - и таким образом ставит большой крест на своей дальнейшей деятельности. Мясников протежировал "Реливеру", - значит, господин Пахомов со спокойной совестью отправляет его в отставку, что дает нам гарантию в том, что новых "Реливеров", поддерживаемых из министерства, на нашем горизонте не появится.
- Ну хорошо, допустим, мы согласились с дерзкой версией Германа, - начал Колодкин.
- Согласились - и выплатили ему скромную такую сумму, - кротко сказал Герман, - Чтобы он и в дальнейшем мог генерировать не менее дерзкие идеи!
- И выплатим, конечно, раз уж мы обещали, - с плохо скрываемым раздражением ответил Колодкин. - Дело не в этом. Нужны исполнители. Кто изготовит лекарства с добавлением яда? И главное - кто сможет подбросить на склад "Реливера" отравленные медикаменты?
- Может, подкупить охранника? - неуверенно сказал Минков.
- Подкупить? И поставить все на карту? А вдруг он неподкупный? - загремел Колодкин.
- Ну это вряд ли, - усмехнулся Минков.
- Хорошо, а вдруг ему заплатят больше и он выдаст нас, когда поймет, что дело пахнет керосином? - спросила Тоцкая.
- Нельзя связываться с людьми Руденского, - уверенно сказал Михеев. - Если мы все-таки согласимся с идеей Германа и приступим к ее исполнению - работать должны чужие дяди, лучше бы вообще ничего не смыслящие в фармакологии, вроде сотрудников фирмы "Параллакс".
- Ничего подобного! - обиделась Тоцкая. - Мои ребята прекрасно во всем разбираются, просто мне невыгодно, чтобы они продемонстрировали нам свои знания. Их дело - смешивать ингредиенты!
- Ну вот пусть кто-нибудь из них и смешает! - предложил Минков.
- Нет, - вдруг сказала Тоцкая, - не нужно доверять это дело посторонним. У нас есть Шарагин! Разве завскладом не придумает способ подбросить подготовленные нами лекарства? И разве потом кто-нибудь заподозрит его?
- Отличная идея! Теперь, кажется, все сходится! Я - за! - сказал Михеев.
- Я тоже, - кивнул Пахомов и украдкой посмотрел на часы: ему нужно было ехать на совещание.
- Разумеется, я тоже за! Отличная идея! - согласился и Минков.
- За неимением лучшего варианта и в сложившейся ситуации, пожалуй, придется согласиться, - вздохнул Колодкин.
- Ну что, сынок, ты выиграл этот тендер, - усмехнулась Тоцкая. - Только, чтобы получить деньги, тебе придется проконтролировать действия нашего друга Шарагина. Даже так - не проконтролировать, а проинструктировать. Ты ведь главный в этой области специалист.
- Об этом мы не договаривались, - заметил Герман, - но если добавите еще пять тысяч…
- Хватит и трех! - отрезал Колодкин.
Герман захохотал:
- А вы уже усвоили, что воплощение стоит дешевле, чем сама идея. Молодцы! Надеюсь, вы не против, если нашу акцию мы как-нибудь назовем, - спросил он, - чтобы в случае чего понимать друг друга с полуслова?
- Операция "Ы"? - пошутил Минков.
- Глупо, - перебила его Тоцкая, - надо придумать что-то свое!
- "Испанская рулетка"! - предложил Пахомов и энергично потер нос. - А теперь, господа, я быстро откланиваюсь и еду на совещание. Надеюсь, вы меня простите за поспешность.
- Да, нам, видимо, тоже пора. Все вопросы мы обсудили. Герман, сообщайте, пожалуйста, обо всем, что будет проделано! - сказал на прощание Михеев.
Когда высокие гости ушли, Герман с чувством выполненного долга подошел к бару и вынул из него початую бутылку виски. "Назло ей теперь выпью!" - подумал он. Тоцкая заметила, но не стала протестовать: в конце концов, ее сын, кажется, придумал отличное средство против ненавистного конкурента!
…Духота и зной заполняли полуподвальное помещение, в котором трудились лучшие журналисты Москвы, обозреватели самой популярной и авторитетной газеты. Газета недавно избежала очередного закрытия по злобному навету и теперь процветала, наслаждаясь бессильной яростью врагов. Газета процветала, а вот ее сотрудники страдали от духоты, началось именно то лето, которое страшнее всего переносится именно в городе, не жаркое солнце песчаных пляжей, а раскаленная духота, когда плавятся мозги и асфальт, когда верными спутниками рабочего человека, оставшегося без летнего отпуска, становятся апатия и похмелье.
- Кто вообще придумал работать в такую жару? Вот еще недавно делали же длинные майские праздники, вакации дней на десять. А так ни весной толком отдохнуть не успели, и лето сразу началось, да такое премерзкое. Я бы все газеты на лето отправлял в отпуск, а газетчиков, которые не желают отдыхать, расстреливал. Ну и читателей, которые не могут прожить без ежедневного чтива, тоже расстреливал бы. Нет - сначала кормил бы газетами, а потом уже расстреливал! - простонал Сергей Галавазинов, откидываясь на спинку стула. Ему хотелось спать, его мутило после вчерашней презентации, на которой он перебрал текилы, он ненавидел человечество в целом и режиссера Братушкина в частности. Нашел время для презентаций!
- Фильм-то хоть достоин мусорной ямы? - поинтересовался его коллега Савва Пирожков, тоже отрываясь от опостылевшего монитора.
- Да фуфло. Ходит дебил деревянный, стреляет из картонного гранатомета, все встречные разлетаются в мелкие сопли, - сплюнул Галавазинов.
- А мораль? - почесал бороду Пирожков.
- Мораль? Продюсер Ромовский четко, блин, уловил желания аудитории, окончательно оболваненной современными российскими массмедиа.
- То есть нами, - уточнил Пирожков.
- Ну не нами, нет. Мы разве оболваниваем людей?
- Нет, конечно, - отозвался из-за своего компьютера их коллега Воскресенский. - Это они нас оболванивают!
- Короче, предлагаю сегодня не работать! - вернулся к началу разговора несчастный Галавазинов. - Можно послать Катю за пивом, или самим взять пива и пойти на Чистопрудный бульвар, или, на худой конец, в "Двуязычника", если там не будет очередной презентации. Тьфу, провалиться бы им!
- "Двуязычника" на той неделе сожгли, об этом наша газета, между прочим, сообщала, - заметил Воскресенский.
- А ты что, газету целиком прочитываешь? - поразился Пирожков.
- Прочитываю, - гордо сказал Воскресенский, - и вам советую. Там масса полезной и нужной информации!
- Ну кого ты грузишь, а? - устало пробормотал Галавазинов. - Там куча бесполезной и ненужной трепотни. А вот то, что мне нужно, - это литрушечка прохладного светлого пива. Савва Васильевич, вы как?
- Мысль здравая. И верная. Надо брать! - пробасил Пирожков.
- А номер опять мне сдавать? - раздался в помещении новый голос, кроткий и всепрощающий. Это очнулся за своим столом начальник отдела Евгений Летаев, перебравший вчера прямо на рабочем месте.
- О, точно, оставим Летаева с Воскресенским работать, а сами пойдем в кабак! - обрадовался Пирожков.
- Я вот дверь сейчас забаррикадирую! - посулил Воскресенский. - Вы пейте, пейте, но напиваться-то зачем? Пока не сдадите своих колонок, мы вас не выпустим!
- Точно! Пусть лучше они и за нас поработают, а я еще посплю! - обрадовался Летаев.
- Убивать бы таких начальников, и подхалимов их, и читателей, и Ромовского в первую очередь из гранатомета размета-а-ать! - завыл Галавазинов. - У меня производственная травма! Голова раскалывается, а тут еще про этот фильм писать, лохами для лохов снятый!
- Ну ладно, ты и напиши как лох для лохов, и пойдем из этой обители скорби, - поддержал его Пирожков.
- Знаете, я, пожалуй, кондиционер включу, если вам действительно так плохо, - смилостивился жестокосердный Воскресенский.
- А он до сих пор не включен? А мы все еще живы? - возопил Галавазинов.
- Серега, ты бы мог выть потише? - вежливо спросил у него Летаев. - Ты мне спать мешаешь, а я, если не высплюсь, не смогу написать то, что мне надо. А если я не смогу это написать, то вы тоже не напишете, потому что идиоты, и нас всех уволят, к ядрене фене. Вот что получится, если ты не заткнешься, сволочь!
На некоторое время в кабинете воцарилась тишина, наполненная слаженным шелестением клавиатур и нежным посапыванием Летаева.
- Фильмы Ромовского и Братушкина, - через некоторое время принялся бормотать Галавазинов, - воспитывают нового российского зрителя. А хрен ли его воспитывать? Он, что ли, послушается?
- Замолчи, а то кондиционер отключу, - иезуитски пообещал Воскресенский.
- Да мне все равно, блин, хоть свет отключай, у меня и так голова болит. А тут ты еще прикапываешься, сволочь непьющая!
- Тебе, может, таблеток дать? - с сочувствием обратился к коллеге проснувшийся Летаев. - Я позавчера купил какую-то новую рекламируемую муть от давления, а зачем - не знаю. Кутил, тратил деньги на баб, цветы покупал, картины, модные таблетки "от жадности". Цветы и картины бабы разобрали, а от таблеток отказались, сказали - им нужны наркотики, а не эта ерунда. Вот я и хожу второй день с ними, выбросить жалко, может, хоть ты возьмешь? У меня же голова не болит, я сплю вместо этого!
Галавазинов благодарственно принял одну таблетку и стал метаться по редакции в поисках воды - запить. Но в этой редакции было принято скорее закусывать, нежели запивать.
- Евгений Эдуардович, вы настоящий! - проникновенно сказал Пирожков. - Можно и мне пару таблеточек? А то что-то голова тоже побаливать начала.
- На халяву - хоть отраву! - жизнерадостно продекламировал Воскресенский. Очевидно, эта пророческая строка должна была войти в его новый стихотворный сборник.
- Да у меня всего три осталось. Там упаковка маленькая, зато сами таблетки большие.
- От жадности? - переспросил Пирожков. - Тогда мне - и побольше, побольше.
Он хохотнул и, отталкивая Галавазинова, выгреб из руки Летаева остатки лекарства.
Пирожков и Галавазинов, давясь и препираясь, запили таблетки водой, предназначенной для полива цветов, отродясь в этом кабинете не водившихся, и уселись на свои места - ждать результата. Сначала им в самом деле полегчало - сработал эффект плацебо. Галавазинов бодро закруглил фразу о воспитании нового российского зрителя и довел статью до относительно читабельного состояния. Пирожков разгромил новую книгу модного молодого московского извращенца Малютова, обещавшую стать бестселлером, и тайком от коллег даже закончил манифест нового литературного кретинизма. После чего удовлетворенно вдохнул полной грудью и забыл выдохнуть от пронизавшей все его тело боли, переходящей в судорогу.
- Сальери! - прохрипел он, падая лицом на клавиатуру. Манифест нового литературного кретинизма пополнился несколькими строчками ничего не значащих буквосочетаний, набранных носом несчастного Пирожкова. В таком виде его потом и опубликовали разделяющие идеи Пирожкова электронные СМИ.
Галавазинов, решивший сначала, что похмелье к нему возвращается, пригрозил всем читателям и зрителям кострами святой инквизиции, после чего ему стало не до прочих людей: сам он почувствовал себя немногим лучше жертвы аутодафе.
- Что-то не так? - спросил через некоторое время невозмутимый Воскресенский. - Вы какие-то бледные. Что, творческий экстаз?
Но вскоре ему стало не до шуток: Савва перестал подавать признаки жизни. Немедленно проснувшийся Летаев кинулся к Пирожкову, деликатно пнул его коленом, но, не получив отклика или хотя бы ответного пинка, бросился к телефону.
Примчавшаяся через двадцать минут "скорая" констатировала отравление.
- Его как-то можно спасти? Мы без него не справимся! - заглядывал в глаза врачу Летаев.
- Придется как-то справляться, - сухо ответил врач. - Что он ел-пил? Вы сами не чувствуете никаких симптомов отравления?
Воскресенский и Летаев испуганно поглядели друг на друга.
- Может быть, это кондиционер? - наконец произнес более хладнокровный Воскресенский.
- Ели-пили что? - терпеливо повторил врач. - У вас тут крыс не травили? Может, он по ошибке закусил отравленным хлебушком?
- Да мы только мечтали выпить, - тихо отозвался Галавазинов, которому тоже явно плохело на глазах.
- Мы их не отпустили, - вспомнил Летаев. - А то знаете, отпустишь их за пивом, пока номер не сдан, так они и не вернутся, придется за них писать! А благодарность? Вы думаете, они способны на благодарность? Да они даже не могли заткнуться, пока я спал! Пришлось им таблеточек от давления дать, а то они похмельем маялись, чтоб не выли!
- Надо проверить, - коротко ответил врач. - Кто еще принимал препараты? У вас образцы лекарства остались?
- В каком смысле образцы? - не понял Летаев. - Неужели вы думаете, что мы их отравили из зависти к их журналистским талантам?
- Он имеет в виду оставшиеся лекарства, - пояснил Воскресенский, подходя к столу, где так до сих пор и лежала упаковка из-под таблеток. - Вот, если вам достаточно этого, только пустая пачечка осталась…
Когда Галавазинова и Пирожкова увезли, Летаев мрачно изучил недописанные статьи, оставшиеся ему в наследство от этих двоих "Моцартов".
- Как ты думаешь, меня расстреляют за то, что я отравил величайших критиков современности? - поинтересовался он у товарища.
- А ты и в самом деле хотел их отравить? - оживился Воскресенский, предчувствуя сенсацию.
- Нет, что ты, что ты! Но в итоге-то они отравились! Моими, между прочим, таблетками!
- Не знаю, что там с таблетками, а кондиционер я все-таки выключу, - вздохнул хозяйственный Воскресенский.
- Да ты врубись, все так складно получалось! Бабенка тут прибилась работу искать - в аптечной системе никто и никак. Ни опыта, ни знакомых. Образование экономическое, ну, взял я ее администратором. Сразу так дело поставил, что она накладные подписывает и товар принимает, она же ответственности своей не понимает. Я ей сказал, что она должна подписывать, ну эта дурочка все и делала.
- Ох! Как бы сейчас она нам пригодилась! - Герман, не выпуская изо рта сигарету, ловко фасовал таблетки.
Всю операцию пришлось проводить второпях. Часть продукции "Реливера" действительно распределялась через Центральную аптечную базу, где хозяином был Даниэль Всеволодович Шарагин. Как раз на днях от фирмы Руденского должна была поступить крупная партия - в ожидании ее были отпечатаны в провинциальной типографии идентичные упаковки, и сейчас в четыре руки Герман Тоцкий с Шарагиным запихивали в поддельные упаковки смертельный яд.
- Ну и где твоя бабенка, дядя Даня? Заставили бы ее сейчас паковать, если она все равно не сечет.
- Да понимаешь, пропала она. Причем странно пропала, я как раз предложил ей официально оформиться и все такое, оклад приличный обещал. - Шарагин витиевато выругался.
- Может быть, это проверка или еще какая подстава? - насторожился Герман.
- Да ну! Она с улицы пришла. Если бы это была ревизия какая, то нашли бы общих знакомых, рекомендации и прочее, тетке бы этой придумали легенду достоверную. Я потому ее и взял, что она явно никаким боком.
- Документы-то ее хоть смотрел?
- Да нет, не успел. - Шарагин виновато пожал плечами. - Как раз велел ей принести документы для оформления, а она просто не вышла больше на работу.
- Ну ты даешь! - Герман даже бросил на время упаковку лекарств и решил размять пальцы. Сигарету он так и не выпускал изо рта.
- Да ладно, - Шарагин рассмеялся мелким неприятным смехом, - других найдем. Я просто подумал, что все так удачно складывается, и Зося эта была совсем не при делах. Самый тот вариант. Специально искать - не найдешь, или подсунут кого. Всегда надо перестраховаться. Ладно, пока мы ото всех ревизий отмазываемся, да и предупреждены заранее. Но ты сам знаешь, времена меняются. На бога нашего - Афанасия Леонидовича - надейся, да сам не плошай.
- Зиц-председателя присматриваешь? - ответно хохотнул Тоцкий. - Это дело. Действительно, никогда не мешает подстраховаться.
На этих словах он помрачнел, вспомнив о печальных событиях в Коста-дель-Соль. Уж насколько тогда Герман был уверен в собственной безнаказанности, а вон как все обернулось. Шарагин будто прочитал его мысли:
- А что, в Испании дело тухляк оказалось? Или по мамочке соскучился?
- Тут дела повеселее! - попытался отшутиться Герман.
- Ага! Веселуха, ночью на складе отраву в пузырьки запихивать - романтика! А в Испании ску-учно… не пойдем сегодня на пляж, будем пить коктейли…
- Иди ты, дядя Даня! - незлобно огрызнулся Герман, но откровенничать о своих злоключениях в Испании не стал. Чего доброго, Шарагин мамаше стукнет, а та начнет выяснять - что с деньгами. Пока вроде удавалось от таких вопросов уворачиваться. Поначалу, мол, делом занят был, которым мамаша же и нагрузила. Потом стал смутно намекать на некоторые неприятности в Испании, что на него, мол, наехали местные. Подробностей не сообщал, только махал руками: "Ах, мама! После, все после, дайте мне хотя бы дух перевести. Тебе и твоим подельникам плевать, что я еле жив остался, лишь бы денежки посчитать. Ну про этих круторогих козлов - понятно, но хоть ты, мама, пожалей!" Мама жалела, конечно, но рано или поздно придется держать отчет.
Герман был человеком довольно безалаберным, надеялся, что все рассосется само собой, конечно, когда-нибудь придется признаваться во всем, но зачем же прямо сейчас? Ну не убьет же его родная мамаша. Не убьет и от подельников спасет - это точно! Волчица та еще…
Слава богу, что теперь еще и это дельце подвернулось: и на карманные расходы Герман подзаработает, и общее внимание отвлечет от судьбы их общей казны.
Финансовый директор некогда процветающей чайной торговой компании Сергей Крысулин мрачно размешивал сахар в чашке кофе, которую принесла ему секретарша. Текущие дела Крысулина представлялись ему большим гробиком, черным и неотвратимым. "Если так, то в лучшем случае уволят. А если я так?..", или "Убежать в Норвегию - там Олаф как-нибудь приютит. Догонят!..", или "Свалить все на бухгалтерию, припугнуть их… Так ведь уже припугивал. Третьего за год бухгалтера увольнять?" - мелькали в его голове мысли, проносились стремительно, не принося облегчения.
Сереженька Крысулин с детства привык подставлять ближних и дальних - как получится. В школе он был стукачом и подлизой, но таким ловким и изворотливым, что был бит всего-то двенадцать раз за все десять лет, хотя чуть ли не каждую неделю портил кровь своим менее гибким и беспринципным товарищам.