И вот сейчас с замиранием сердца Аркадий узнал от своей любовницы, что его подозрения насчет дурной наследственности не так уж безосновательны: двоюродный брат Голубинской по линии матери, как выяснилось, периодически "отдыхает" в психушке. Причем психушку ему назначают вместо отсидок за привычку кидаться на своих обидчиков (или на тех, кого он считает обидчиками) с перышком…
- Колька и сейчас валяется в какой-то психбольнице, - спокойно рассказывала Регина. - И у меня, пока ты тут размахивал руками в приступе праведного негодования, возник план. Тетку я терпеть не могу, она дура и неряха, вечно стонет, какая она несчастная и больная. Словом, зажилась на свете, уж ты мне поверь. А Колька ее обожает, он же сумасшедший! Ну и обожает… Если его мамашку кто обидит - точно прирежет! А если и вовсе пристукнет… Словом, ты меня понял!
Шварц слушал ее, не в силах отвести взгляда от Регининого лица, и почти не расслышал обещания Голубинской взять тетушку на себя… Вздрогнул слегка лишь через несколько секунд, когда смысл сказанного до него дошел.
- Словом, свою часть дела я обделаю так, что комар носа не подточит: никого не удивит, что больная баба загнулась наконец.
- Ты… Что тебе это даст? - пролепетал он.
- Не мне, а нам, - сухо возразила Регина. - В конечном счете миллион!
- Но ты сама сказала, что этот твой Коля в психушке, в закрытой палате!
- Вот ты его оттуда и извлечешь - на похороны мамаши, только все нужно будет рассчитать и организовать.
- И как ты собираешься подсовывать его Мансурову? Личным секретарем устроить?! - истерически воскликнул Аркадий.
- Ну зачем же секретарем? - Она зло сощурилась. - К тому же устраивать все будешь ты: почему бы не организовать в нашем клубе встречу с Мансуровым? А Коленьку, которому ничего не стоит внушить, что этот злой дядя убил его маму, туда подвезти?
- Ты хочешь меня подставить! - взвизгнул Шварц. - Соображаешь, что меня вычислят моментально? Я организатор встречи, на которой убивают такого человека. Что, решила от меня отделаться и свалить отсюда самостоятельно?!
До этого момента Аркадий никогда не позволял себе разговаривать с Региной в таком тоне. Как выяснилось, правильно делал. О безобразной сцене, последовавшей за его срывом, он не забудет никогда! Лишь в самом конце она слегка сбавила обороты и, усмехнувшись, бросила:
- Менеджера мы купим. Отправим за границу на пару месяцев, вряд ли он посмеет меня ослушаться. Документы для тебя, как обычно, сделает Фотограф, а дальше поступим как в старые добрые времена: подружка Жука по-прежнему трудится на "Мосфильме", так что ни одна собака тебя там не опознает. Особенно если ты научишься сутулиться! В прошлый раз, если память мне не изменяет, у тебя это превосходно получилось…
- Это было сто лет назад, - обессиленно выдохнул Аркадий, действительно успевший забыть о том, что во время одной из операций команды ему в процессе ее подготовки пришлось воспользоваться гримом. И все прошло просто блестяще.
Он с отчаянием посмотрел на Регину и сделал последнюю попытку остановить эту сумасшедшую:
- Дорогая, я тебя умоляю, не ввязывайся в эту проклятую историю! Ты только подумай, какие сложности нас ожидают, а в итоге мальчишка может ведь и промахнуться! И что тогда?
- Ничего страшного. - Она безразлично пожала плечами. - Для этого и нужен тебе грим и парик. Зато все будет сделано так, как хочет Марка, и от оплаты она никак не отвертится! При любом раскладе! И если Колька действительно промахнется, в чем лично я сомневаюсь, что ж… В этом случае мы разберемся с обоими по своему усмотрению!
…И вот сейчас этот момент настал. Несмотря на то что Колька действительно "промахнулся", все остальное, на их взгляд, прошло гладко - вопреки мрачным прогнозам Аркадия. Регина, как она сама призналась своему любовнику, отлично развлеклась в процессе первой половины операции, а что в итоге заниматься Мансуровым во второй раз им не пришлось, что кто-то сделал за них самую грязную часть работы, Нечаевой знать было вовсе не обязательно. И даже Аркадий счел все случившееся добрым знаком ее величества Судьбы.
"В конце концов, - решил он, - затея с кинжалом и ядом настолько идиотская, настолько сумасшедшая, что ни один мент - с их-то мозгами! - никогда не размотает весь клубок… По той же причине, по какой никому в голову не пришло, что Колькину мамашу отравили, что никакого приступа удушья у нее не было!"
Яд, привезенный Нечаевой вместе с кинжалом, на который, по мнению Регины, тупые ментяры будут любоваться в ближайшие десятилетия, один раз все-таки пригодился. После чего был тщательно припрятан запасливой Голубинской, поскольку ее идею избавиться от Томилина с его помощью, мелькнувшую в сумасшедшей головушке шварцевской подруги, Аркадий зарезал на корню. В конечном счете Регина с ним согласилась: для того чтобы два раза подряд разработать сложнейшую операцию, у ее любовника просто-напросто не хватило бы ни сил, ни мозгов. Оскорбление насчет его умственных способностей он пропустил мимо ушей. Тем не менее настороженность его не покинула: слишком хорошо знал он Регину и понимал, что на чем-нибудь она за эту свою уступку обязательно отыграется.
Шварц не ошибся - отыгралась, заявив, что вопреки сложившейся в последние годы практике ликвидацией Томилина они с ним займутся собственноручно. Голубинская видела в этом гарантию успеха, а ее любовник с каждым днем, приближавшим роковую дату, не только верил в него все меньше, но и, с того момента как они начали слежку за бизнесменом, не мог отделаться от ощущения страха.
- Это потому, - презрительно поясняла Регина, - что на самом деле ты тряпка! Привык грести жар моими руками, в крайнем случае руками Жука или Котяры… Баба ты, а не мужик!
- А ты в последние годы что, не чужими руками гребла этот твой жар?! Я-то, в отличие от тебя, хотя бы мозгами шевелил!
- Было бы чем, - откровенно издевалась она над любовником. - Я, в отличие от тебя, не потеряла форму, и скоро ты в этом убедишься!
Как ни странно, слежка за Томилиным Аркадия Шварца немного успокоила. Даже несмотря на то, что в конце концов то ли он сам, то ли его водила их обнаружили, а накануне самой операции сумели от них уйти. Впрочем, особого значения это уже не имело: Голубинская со Шварцем почти сразу же, убедившись в том, что маршруты Томилина в течение дня практически не меняются, поняли, что удобнее всего выполнить заказ Нечаевой будет в момент, когда бизнесмен возвращается в Каленики со своей фирмы. Его особняк был в поселке практически крайним, еще в первый день слежки они обнаружили примыкавшую к участку Томилина очень удобную для воплощения их замысла рощицу.
Почти у самого забора особняка росла старая, но вполне крепкая береза, на которую ловкая, как кошка, Регина вскарабкалась под прикрытием темноты в мгновение ока, пока Аркадий ждал ее внизу, укрыв их "тойоту" в роще и с невольным восхищением следя за подругой.
Голубинская почти бесшумно спустилась вниз, даже не запыхавшись, и они вернулись к машине.
- Если ничего лучшего не найдем, - сказала она тогда, - этот вариант меня вполне устроит… Поездим за ним пару дней, посмотрим, а там…
- Не свалишься, если все-таки придется стрелять оттуда? - встревоженно поинтересовался Аркадий.
- Еще чего! Тот, кто занимался хотя бы пару лет спортом, да еще, как я, гимнастикой, плевать хотел - бревно под ним или ветка. Единственное, что меня смущает, - задумчиво добавила она, помолчав, - что на линии обстрела он, выйдя из машины, будет всего несколько секунд. Ладно, возможно найдем вариант получше, - например, заброшенный особняк или стройку напротив его офиса! Если нет - и этот сойдет… Все, поехали!
Ни заброшенных особняков, ни недостроенных домов напротив офиса Мансурова - Томилина не обнаружилось. Следовательно, первый вариант автоматически стал единственным. Голубинская никогда в своей практике не использовала так называемых "расстрелов в ходе движения", когда жертва находится в машине, а киллер расстреливает с максимально близкого расстояния и заказанного субъекта, и всех его спутников, не выходя из собственной машины. И Жук, и Котяра были отличными снайперами и к операциям всегда готовились с помощью Шварца долго и тщательно.
- Ладно… - Регина еще раз зло оглядела Аркадия с головы до ног. - Времени, на то чтобы заехать к тебе, все равно нет. Повтори, будь добр, последовательность своих действий!
- Я тебе что, Жук, что ли? - Он все-таки обиделся. - Ни тупостью, ни провалами в памяти пока не страдаю!
- Кажется, ты решил со мной препираться? - спокойно поинтересовалась она.
- О господи… - Шварц махнул рукой. - Да там и последовательности как таковой нет… Жду тебя в роще с включенным движком - что тут повторять?!.. Далее - на объездную дорогу позади деревни, затем - в сторону Владимира, затем разворачиваемся примерно на тридцать третьем километре и…
- Достаточно! - Она кивнула и двинулась наконец в прихожую. Аркадий спустя секунду поплелся за ней. Сердце у него тоскливо сжалось. "Скорей бы все осталось позади!" - подумал он.
Единственное свидетельство осени - ранние сумерки - уже потихоньку сгущались в тот момент, когда Шварц и Голубинская, выйдя из подъезда Регининого дома, двинулись к покорно ожидавшей их серой "тойоте". Вскоре машина, почти бесшумно заурчав движком, плавно тронулась с места и покинула просторный двор элитного дома. Мужичок в серой кепке и затрапезном плаще, возившийся под задранным капотом одной из иномарок, стоявших на парковке, которого ни Аркадий, ни Регина не заметили, а если и заметили, то не обратили внимания, проводил "тойоту" безразличным взглядом. Но едва она выехала из двора, поведение его резко изменилось.
Неведомо откуда в руках у мужичка появилась маленькая рация. Резко захлопнув капот, он нырнул в машину, мотор которой сразу же заработал. Единственное, что можно было расслышать между хлопком капота и урчанием мотора, несколько брошенных им слов:
- Всем внимание! Объекты выехали, думаю, стартуют сегодня…
Впрочем, слышать даже эти слова было на самом деле некому. На тот момент, когда произошел данный незначительный на вид эпизод, двор оказался абсолютно пуст - что, разумеется, не ускользнуло от Севы Голованова, передавшего упомянутую информацию ожидавшим ее оперативникам…
Операция началась гораздо раньше, чем ее планировали не подозревавшие об этом Голубинская и Шварц.
16
Валерий Померанцев посмотрел на часы, затем, наверное уже в десятый раз, в конец улицы и, махнув рукой на перспективу дождаться автобуса или троллейбуса, покинул остановку. Опаздывать на встречу с Марушевым было ни в коем случае нельзя: единственное, что еще оставалось в его агенте от бывшего офицера, - почти болезненная пунктуальность. Обнаружив, что Валерий задерживается, Марушев вполне мог, выждав минут пять, подняться и уйти, даже не допив свое пойло, которое в этом, с позволения сказать, кабачке выдавали за пиво…
Так уж сложилось, что со своими лучшими агентами Валерий, ничего не делая для этого преднамеренно, не первый год встречался в одном и том же месте, на отдаленной московской окраине, - в чудом сохранившейся еще с советских времен в своем первозданном виде пивнухе. Время перемен отчего-то не коснулось заведения, не сменившего даже обшарпанную, писанную маслом вывеску "Пиво - воды" на более симпатичное название. "Вод" там, разумеется, отродясь не было, а пиво как разбавлялось лет тридцать назад водой из-под крана, так и продолжало разбавляться.
Валерий подозревал, что и застывшая, словно муха в янтаре, в возрасте "за сорок" буфетчица Катя с ее когда-то белым халатом, тоже работала здесь с момента открытия забегаловки.
В "Пиво - воды" он все-таки слегка опоздал: по своим часам на одну минуту двадцать секунд, по местному будильнику, водруженному Катей на стойку, - аж на две с половиной. К счастью, о чем-то глубоко задумавшийся над нетронутой кружкой пива Марушев этого, видимо, не заметил и даже слегка вздрогнул, когда Валерий оказался возле его столика.
- Привет, Служивый. - Померанцев широко улыбнулся, опускаясь на подозрительного вида засаленный стул напротив своего, пожалуй, самого ценного агента и называя его, как и положено, не по имени, а кличкой, присвоенной в самом начале их сотрудничества. Кличка Служивый была удобна еще и тем, что на кличку не походила, вполне могла сойти для постороннего уха за распространенное обращение.
Марушев молча кивнул. Он вообще был большим молчуном, в чем Валерий убедился в свое время - когда во время одного из расследований тот попал в поле зрения Генпрокуратуры. Собственно говоря, вина его была тогда скорее косвенной, и Померанцеву самому в голову бы не пришло привлечь Служивого к сотрудничеству на столь хлипком основании. Марушев предложил себя в агенты сам, промолчав два допроса подряд, на третьем, рассеянно выслушав очередную предъявленную ему порцию доказательств, он наконец открыл рот. Но не для того, чтобы признать правоту следователя, а как раз для того, чтобы предложить себя на будущее в качестве осведомителя. Почему?
После долгих размышлений Померанцев для себя сделал вывод: это был для Служивого хоть какой-то способ зацепиться за жизнь, которая для бывшего офицера исключительно в его профессии и состояла, после того как его за пьянство исключили даже из нелегального офицерского объединения. Пить он с того момента практически перестал, но, когда бывшие друзья-коллеги вновь начали кучковаться, как определил это Марушев, участвовать в их играх отказался, хотя общения с ними не прекратил. Жил Служивый, успевший пропить свою отдельную квартиру, в коммунальной комнате, жил бобылем, вызывая жалость всех, кто знал его когда-то блестящим офицером, храбро воевавшим в годы первой чеченской…
- Ну-с… Как наши делишки? - Валерий извлек из-за пазухи принесенную с собой банку пива: испробовать здешнюю продукцию его не заставили бы и под дулом пистолета.
Марушев вздохнул и посмотрел на него с немым укором: чего, мол, ты, Померанцев, время зря тратишь на вежливые экивоки? И следователь неожиданно ощутил себя под его взглядом и впрямь чуть ли не лицемером…
- Ладно-ладно, - неловко пробормотал Валерий, - к делу так к делу…
И совсем другим тоном, предварительно оглядев незаметно полутемный и, как обычно, полупустой зал пивнухи, продолжил:
- О гибели Мансурова ты, конечно, наслышан, среди ваших об этом наверняка ходят разговоры…
- Скорее, - неожиданно усмехнулся Марушев, - только об этом и говорят. Что тебя интересует?
- Все, - коротко произнес Померанцев. - Но начать желательно с небезызвестного тебе "Союза офицеров-славян"… Если память мне не изменяет, твоя прежняя банда в него тоже когда-то входила.
При слове "банда" Служивый слегка поморщился, но комментировать данное определение не стал.
- Тебе фамилия Слепцов ничего не говорит в этой связи? - продолжил следователь. Марушев в ответ довольно надолго задумался, после чего еле заметно кивнул.
- Был такой полковник там, в Чечне, - негромко произнес он. - Говорили, храбрый мужик и человек нормальный: зазря своих пацанов под пули не подставлял. Сам я с ним не пересекался, но слышал, будто бы под ним его собственный сын служил… Правда, недолго.
- Все правильно, - кивнул Валерий. - Память у тебя, как у слона, Костя… Ладно, поехали дальше. Я так понял, что хоть ты со Слепцовыми и не пересекался, но с кем-то из их окружения был знаком.
- Почему так думаешь? - В серых глазах Марушева мелькнула редкая для него искорка заинтересованности.
- Откуда бы ты иначе знал о том, что Слепцов-младший служил под началом своего отца, да еще недолго? - усмехнулся Померанцев. - О храбрости или там о человечности знать мог, а эту деталь - она не из тех, которые на войне имеют значение.
- Правильно мыслишь… Ишь ты! - Служивый откровенно улыбнулся и посмотрел на Валерия почти с восхищением. - Ну ладно. Все верно. Насчет сына я уже здесь, в Москве, услышал, поскольку двое наших, с которыми я училище кончал, служили у Слепцова. Я отца имею в виду. Тебя, ты говорил, "Союз офицеров-славян" интересует. Ну ребята эти одно время в нем были, там тогда специальное общественное объединение для спецназовцев создавалось.
- Часом, не "Россия"?
- В "Россию" его позже переименовали…
- Ну да, вероятно, после расследования по "красным бригадам"?
Марушев спокойно кивнул.
- И что эти твои однокурсники? - с безразличным видом поинтересовался Померанцев.
- А ничего, - покачал головой Служивый. - Оба еще до расследования оттуда выбыли.
- Причина?
- Ты, если бы подумал, и сам бы допетрил: не понравилось им там кое-что… В общем, один уехал к себе в Архангельск, на родину то есть. Второй бизнесом занялся, про Чечню постарались забыть.
- Давай я попробую "допетрить" другое - насчет того, что именно твоим друзьям не понравилось в "России", - предложил Померанцев.
- Объединение тогда называлось "Земля", - поправил его Марушев. - Ну попробуй!
Валерий вновь незаметно оглядел полутемный зальчик и наклонился через стол поближе к Служивому.
- Думаю, так: кое-кто с любовью к земле русской поначалу слегка перегнул палку, затем и вовсе активизировался. Проще говоря, не отказывался за славянскую идею в стрелялки поиграть - благо рука была набита…
Марушев некоторое время вдумчиво молчал, затем прищурил на Валерия глаза:
- Если тебе нужны доказательства, то у меня их нет. И вряд ли будут.
- Нет. - Померанцев вновь откинулся на спинку стула и покачал головой. - Доказательства собирать - это, друг мой Костя, не твоя задача, а уже наша… Судя по всему, ты в свое время знавал кое-кого из тогдашней "Земли", а ныне "России", и помимо своих бывших однокурсников… Верно?
- Разве что шапочно, - осторожно ответил Марушев.
- Ну память у тебя, как мы убедились, хорошая. Сейчас я дам тебе один списочек, а ты внимательно посмотри, не мелькнет ли в нем знакомая тебе харя.
Померанцев достал из внутреннего кармана пиджака сложенный вчетверо листок бумаги - результат нескольких дней немалого труда Филиппа Агеева, крутившегося в Калениках под видом человека, жаждущего купить там участочек - ну если уж не там, то по крайней мере в Ивановке. Интересовало его в соответствии с заданием Александра Борисовича Турецкого совсем другое: окружение семьи Слепцовых. Проще говоря, кто именно в последние дни бывал в их доме чаще остальных, помимо Александра Бурлакова.
В этой связи Валерием уже был вызван на следующее утро один из жителей Ивановки, дружок Александра. По словам разговорчивой соседки пропавшего мастера, одно время "постоянно мотавшийся" к Шурику. "Одно время" оказалось совсем недавним - примерно дней за десять до гибели Мансурова. Парня, работавшего на железнодорожной станции Каленики разнорабочим, звали Алексеем Турчинкиным. В остатке было еще четыре человека, - разумеется, без фамилий, зато с довольно внятными словесными портретами, в которые в данный момент и вчитывался, напряженно щурясь, Марушев.