"Ой, не рада, сынок. – сокрушается мама и ведет через бога, как через посредника, разговор с сыном. – Не рада… Соседка сегодня была, говорит, мол, счастливая ты, Ильинична! Пусть вдовая, воля божья на то – зато сын в люди вышел. Машина заморская, вещи какие! Таких не видали. Что надо? – богатый. И горя не знает, и ты беззаботна. А наши? Мой – год без зарплаты. А дети? – одежды и той, мало-мальски нормальной, нет. А еда? Да плохо сейчас, ты же видишь, всем плохо! Телевизор, который привез ты в тот раз, она любит смотреть. А у них никудышный совсем: черно-белый, старенький…
Да только я вижу, сынок, у них лад, друг о дружке забота. А время плохое когда-то уйдет. И я думаю, сын, плохое с тобой сотворят эти деньги. Чужие они – не твои. Чует сердце – шальные деньги. Машина хорошая есть, и дай бог, и считай ее счастьем! И хватит, Виталик. Приедь, давай тут поживем. С огорода, с хозяйства – нам хватит. А деньги шальные – им надо служить. Как дьяволу – денно и нощно – душа, в такой службе, сгорает, я знаю, Виталик! Сыночек мой, остановись!".
Сердце мудрое мамино, било в набат: власть денег открыто вступала в свои права! Власть, подати которой способны дотла истощить души подданных. Числу разоренных такой властью душ, не достанет счета. Она это знала, мама. Ребенку понять бы! Но, как? Только сердце болело в ответ…
***
– Что это, рапорт? Потемкин?
– Ну да, Николай Николаевич, рапорт.
– Оставь… – согласился начальник, – И, если хочешь, возьми выходных пару дней.
– Возьму, – благодарно ответил Потемкин.
– Ты что-то надумал?
– Хочу на охоту.
– Охоту? Хорошее дело, смотри, лишней водки не пейте, оружие водки не любит! А рапорт пока отставим. Подпишем потом, как вернется. Случится вдруг, что-то: решение сменишь, все может быть…
– Ничего, – с порога, негромко, добавил Потемкин, – со мной не случится. Сейчас подпишите. Сегодня же я передам его командиру "Тантала".
– "Тантал"? Ах, ну да – ты же спортсмен, ваши многие там окопались.
– Да. А потом на охоту. Сегодня меня уже ждут. Ну а Вам… Зачем Вам работник, который с собой не в ладу?
– Да многие ныне с собой не в ладу…
***
В квартире Виталика не умолкал телефонный звонок. "Ты что, устал жить? – мог бы Потемкину подсказать аппарат – он, окруженный пустыми и полупустыми бутылками, знал душевные муки Виталика, и подсказал бы: – Не звони! Ты рвешься туда, где тебя хотят пристрелить". А Потемкин рвался к ружью, грезил костром под холодными звездами – так давно на охоте не был. Она была пуще неволи, он думать о чем-то другом, в свой последний день, не хотел, или даже не мог…
А Виталик не мог взять трубку. Он в это время, сжав зубы, и проклиная нелюдя, летел вниз по лестнице. Потому что пятнадцать минут назад, эта нелюдь звонила:
– Пил вчера?
– Да, немножко было…
– Значит, бери такси, и ко мне, немедленно!
Много слов, протестующих, пролетело в мозгу, но Виталик их проглотил, и прохрипел в ответ:
– Да, сейчас…
Химера
– Вот что! – гулял перед низким журнальным столиком, шеф, – Я ведь говорил, что с подачи твоей, закрываю все схемы. Ведь так? А простой на конвейере сколько стоит? Не знаешь? Я несу убытки, ты понимаешь? – навис над лицом Виталика живот возмущенного собеседника.
– Понимаю… – так тихо, что даже сам ощутил – сколь жалобно – пролепетал Виталик.
– Что ты лепечешь, в глаза смотри! В глаза мне, Виталик! Ты зачем десять дней просил? Зачем, а? Ответственный человек? – он плавил глазами Виталика. Виталик едва не терял сознания.
Прицепившись к последнему слову, Лахновский понизил тон:
– Ответственный… Я допускаю даже, что это так. Это меняет дело.
Он вернулся в кресло за свой высокий стол:
– Я поверил тебе. Считаю убытки, а верю тебе, потому что о мере твоей ответственности мы говорили там, в сауне. И, если мои слова тяжелы, я возьму их назад. Возьму, но при условии – доведи до конца свой замысел. Не тот, о котором только что говорили, а собственный, свой. Ты слышишь?
Слышит Виталик, но не понимает…
– Ты ведь остановил мой конвейер зачем? Затем, чтобы устранить возникшую над ним угрозу. Сам, своими силами, и своим умом – молодец!
Виталик закивал головой.
– Но какого же чёрта ты, вместо того, чтобы устранить проблему, сопли жуешь, пьешь водку, мучаешься душой и морочишь мне голову недомоганием?! Как это назвать? Боишься? Страшно? Тебя пожалеть, Виталик?
"Боже мой! Боже мой, он все знает!" – полыхало в груди Виталика.
– Кто тебе сказал, что Лахновскому голову можно морочить так же, как и другим? Устраняешь проблему – так устраняй. Цена не имеет значения: усилия, и, если будут, затраты – оплачу достойно. Действуй!
Словам бы не верил Виталик, да как же не верить: Лахновский все знает и требует, чтобы Виталик довел до конца свой страшный замысел – немедля довел и самостоятельно.
– Так вот, с сахзавода пришли машины. Берешь их. Это – первое. Ведешь на склады, разгружаешь. Второе – три КАМАЗа, сегодня, со склада – отправишь в Россию! Ты понял?
Видя смертельную бледность Виталика, переспросил, тем же тоном:
– Ты понял?
Заметив, что достать сигаретную пачку из бокового кармана, Виталик не может, он усмехнулся, подошел к своему столу. Вынул оттуда, открыл пачку "Мальборо", выдвинул пару "стволов", и положил Виталику. Вернулся, сел в кресло и обыденно, просто, спросил:
– Ты еще не наделал глупостей? Нет? А измученный – видно химера заела? Не знаешь, что это – химера?
Виталик рассеянно: "Да" или "Нет", непонятно, кивнул.
– А один государственный вождь, Виталик, официально освободил от нее свой народ.
Издевался он, видя, что не понимает Виталик:
– Вообще же он был ефрейтором – но в качестве вождя и главнокомандующего поэтому, считая совесть химерой, освободил от нее свою армию, и свой народ.* (*А. Гитлера имел подразумевал Лахновский) Так вот, настрадался и хватит! Давай, покури и сейчас же езжай. Знаю, что говорю, потому, что Потемкина больше нет.
– Как нет? А Вы что его… сами? – не может поверить Виталик…
– Сам, – рассмеялся Лахновский, – Рапорт подал Потемкин. Переходит в другую службу.
Депутат – слуга бескорыстный
– Ты что вытворяешь, Альфред?! – незлобиво возмущается Степан Иванович, – Зачем будоражишь округу? Рай обещаешь народу. Не спятил?
– Да что Вы, не спятил. – отвечает Альфред, – Веду агитацию – вот и всего лишь.
– Зачем?
– Народного голоса ради! Затем, чтоб Лахновский, – а это я......
– Ну, не я!
– Так вот, чтобы я, вот сюда, – Альфред показал у сердца, – положил мандат их полпреда!
– Бизнесмен, стопроцентно успешный? Зачем? Клепай себе деньги, покуда каплет. Хорошо ведь каплет, Альфред! Я не прав? Ты – проходимец! Натура такая. А депутат – он слуга бескорыстный. Народный слуга!
– Я это знаю. Но чувствую, что политика – лучший бизнес. Минуту! – в кармане Альфреда пищала "труба". – Что значит, – выслушав, спросил он, – твое "до фига"?
Альфред диктовал задачу: – Значит, так: перекрой магистраль, откачивай воду, ищи новые трубы, и приступай к замене. Нет, не дырки заткнуть я сказал, а заменить все трубы. Да, двести метров! Все двести!
– В поселке – сказал он, убрав "трубу", – меняем худую, как жизнь, теплотрассу.
– В "Звезде"?
– Да, "Звезде"
– Там каждый год латают. Да толку: сверху бежит, в подвалы стекает. Хрен – не тепло у людей! Привыкли.
– Но я не латаю у меня другой стиль, и мой избиратель получит не хрен – а тепло!
– Добрый дядя? Свои, бизнесмен, тратишь деньги?
– Свои.
– Думаешь, мы их вернем тебе – власть, или они – работяги?
– Зачем так – они, или Вы? Я их сам верну!
– С депутатским мандатом у сердца? – остановился Степан Иванович.
– Вот именно. И хорошо верну.
– Такие деньги, такие деньги…– качает головой Степан Иванович. – Откуда такая уверенность? Не научил я тебя осторожности. Альфред…
– Научили и я благодарен, – приложил руку к сердцу Лахновский. – Но ведь прошло осторожное время. Теперь другое…
– Другое… – вздыхает Степан Иванович, – смутное время…
– Но я же ведь, – смеясь, напомнил Альфред, – политический кузнец! И вот что в синем пламени горячего железа наблюдаю: деньги будет делать бизнес. Уже делает, уже мы это видим…
– Да, ты же, например – и хорошо их делаешь. И делал бы их дальше, на здоровье…
– Но деньги не останутся, как личный урожай, у бизнесмена – потекут в политику. Политика – вот центр круговращения, осадочная емкость капитала.
"Чудеса! Действительно проходят времена Комбедов…" – качает головой Степан Иванович, ветеран депутатского корпуса.
Тантал
– Потемкин к нам надолго, Юрий Юрич? – спрашивает зам. комроты Медведенко своего начальника – командира роты МВД "Тантал",
– А что?
– Он розыскник. Они – народ довольно самобытный. У них там самодеятельность, а у нас тут – дисциплина…
– Но они, Алеша – пахари, это большой плюс. И еще плюсы есть: опера – народ, как говорится, тертый!
– На терке? За этим не станет. Бока натрет – по своим затоскует. Уйдет!
– Не загадывай, к черту, не надо…
***
А солнце в ту пору остыло. Бродило по низкому небу. Под ним лежал снег.
– Доволен? – спросил у Потемкина ротный.
– Вполне. Главное, Юрий Юрьевич, враг очевиден! Как на линии фронта, его выбирать не надо. Солдаты спят с чисто душой.
– А в розыске?
– Там врага надо искать. А бывает – лепить.
– Ну, это логика, а в чем проблема? Чего ты крест на розыске поставил, я ведь могу знать? Можешь и не говорить, твое дело. Я тебя уже принял, потому что давно тебя, как спортсмена и человека, знаю, доверяю тебе. Служи.
– А проблемы, Юрий Юрьевич, я не скрываю – раздвоение личности.
– Это у тебя?
– О себе говорю, вообще-то… Диссоциативное расстройство идентичности – с таким диагнозом не стоит заниматься уголовным розыском.
– Диссо-ассоциация – произнести, – тряхнул головой Юрий Юрьевич, – невозможно. Ты расскажи…
– Логика службы требует изобличать преступника. Но изобличать не дают, а лепить заставляют.
– Не по душе тебе это?
– Не по душе. Такое впечатление: законы пишут те, кто может быть изобличен. А я, по этим же законам, должен искать крайних и лепить врага. Я так не хочу.
Ротный распахнул окно, и заложив руки за спину, стал всматриваться вдаль. С высоты не совсем от земли далекого, пятого этажа.
– Я тоже солдат, – сказал он, – а, как ты считаешь, могу спать спокойно? Нет. Не могу, как и ты, в своем розыске. Но, – пружинисто обернулся он к Потемкину, – плохо спится как раз из-за того, что мы солдаты. А время какое? Что нынче в Крыму, например?
– Временные беспорядки. Диктатор выгнал татарский народ, президент – вернул. Семья разрастается – есть проблемы. Житейские, бытовые, коммунальные, всякие. Потасовки, пусть даже большие, войной не грозят.
– Самоуверенный ты, Потемкин! Потасовки ему не грозят! Грозят, когда выкатываются на улицу – здесь людей покидает разум. Толпа безлика, нет личности – нет мышления. Толпа – извините – наше, людское, стадо. Остается надеяться на благоразумие тех баранов, которые могут стать вожаками. Именно так, в умнейшей стране Европы, к власти пришел нацизм.
– А не слишком хватили мы, Юрий Юрич: германский нацизм и мы… наше время?
– Слишком схожи они: те тридцатые и наши девяностые. У них рухнула и разделилась империя, и у нас – рухнула и разделилась империя. Может, я мнительный, только кажется, что не вся острота проблемы в строительстве суверенного государства – она будет позже – когда вдруг начнется обратный процесс – сбор разделенных частей. Это ведь было, недавний опыт – с этого начинался Третий рейх. Вот что тревожит, Потемкин… Однако, – развел руками и улыбнулся ротный, – надеюсь: издержки характера, просто я мнительный – лучше бы так.
– Смутное время… – вздохнул Потемкин, – Мы с Вами – солдаты трудного времени, Юрий Юрьевич. И не сбежать от него никуда, ни в какую службу.
– Ну да, – проворчал подполковник, – ты сбежал оттуда, где сам не мог спать – туда, где я спать не могу. Смутное время чревато гражданским противостоянием. Тут уж, Потемкин, не в уголовном розыске – здесь, придется тебе быть на переднем крае. А с обеих сторон баррикады – свои, свой народ. Худшей доли для солдата не придумать, так ведь? Я понял одно: делай что надо и – будь что будет!
Кокарду Сатана придумал
Инспектор ДПС ГАИ, Гапченко, перелистывал документы.
Пыхтел, на обочине, "Чемодан" – "Икарус". "Но сегодня – прищурился, глянув на номер, Славик, – "припалился" ты, друг мой! Сегодня мы возле тебя, головой поработаем". Он не спешил, потому что…
Реже стали встречаться Виталик и Славик. Отслужив свое, уходил, как уходит сезон удачи, сахарный бизнес. "Трейд и К" – находила другую жилу, а жизнь продолжалась.
– Виталик, – итожа большие раздумья большого периода, обратился Славик, – ты же все знаешь… в торговле, в коммерции, в жизни?
– Вот так много всего я знаю? Я что профессор?
– Да, вроде же, как депутат…
– Заценишь, Славка! Я – помощник депутата.
– Один черт, у вас супер-ксивы в кармане – и законов для вас не писано! Остановишь за нарушение – и у тебя же проблемы пойдут такие, что хоть жезл бросай на асфальт, и беги! И не трогал бы вас, да на лбу не написано. Дай-ка, твою рассмотрю.
– Посмотри, посмотри… Да, не много ты бегал-то, Слава, – косился Виталик на живот друга, – а то похудел бы!
– С гербом! Государственный ты человек, Виталя! – оценил документ Слава Гапченко…
– А на тебе, – усмехнулся Виталик, – гербов сколько? Считал?
– Что-то не догоняю?
– На шапке, – загнул первый палец Виталик, – раз! На двух погонах, – загнул он два пальца сразу, – три! Пять пуговиц, – пальцы на правой руке закончились, – по борту; на двух карманах; да плюс – ксива с гербом в кармане! Мало?
– А толку?
– Слав, – с умным видом, заметил Виталик, – вот ты ж говоришь: "на лбу не написано"… Ну, у меня – это да, а у тебя – написано!
Не было б глупо, Славик по лбу бы прошелся ладонью.
– Кокарда, умник! – воскликнул Виталик, – Она же на лбу. Отсюда и речь: у кого, что, на лбу написано. Нет, бог не зря для служивых кокарду придумал! А ты – скромника строишь мне из себя…
– Разве это придумал бог, Виталик?
– Ну, значит тогда, – примирительно, просто, сказал Виталик, – ее сатана придумал…
– Ну, ты даешь!
– Ну, если не бог, то все-таки – сатана!
– Скажешь еще, что я ему служу…
– Да, ему, Слав, ему – а кому же еще!
– А ты?
– А мы – слуги народа! Мы скромные люди. Видишь, мы герб свой в кармане носим, скромно, не светим.
– М-да… – подтер нос Славик, и потянулся к "Распутину" – водке, которую пьют люди среднего, или чуть выше-чуть ниже, полета. – Но, Виталь, у тебя голова! Вот, давай за нее! – толкнул Славик рюмку вперед.
– Погоди! – внутрь ладони убрал свою рюмку Виталик, – За дружбу – святое дело! Она – это первый тост.
– Святое… – вздохнул, опустил глаза Славик, – Даже не знаю-то, по большому счету, на фига я тебе и нужен?
Виталик открыл из ладони рюмку, и рюмки сошлись, столкнулись приветственно лбами.
Морщась от крепости духа "Распутин", Виталик ленинским жестом ладони указал вперед:
– Нужен-не нужен – забудь! – хотел что-то сказать, высокое, да воздержался. – Чего ты хотел-то, в торговле своей?
– Твой босс же, я так понимаю, наш рынок держит… Все это знают! – упредил он протестующий жест Виталика, – Вот я смотрю – "Чемоданы" на рынок идут и идут, идут и идут! Из них каждый тысяч на пятьдесят, как минимум, "зеленью", тарится. И – мимо меня, абсолютно бесплатно. Руками разводят: а что? Мы – ничто! Мы же не нарушаем. Мы – ввозим!
– Тысяч на пятьдесят?
– Сто пудов: я сам это вижу!
– Видишь… ну, да, страж дорог… А денег тебе не дают?
– Не могу придраться…
– Ой как обидно… – сочувственно, горестно, покачал головой Виталик.
– Да, хотя бы, гады, купюрой мне, из уважения, помахали! Они ж на меня плюют!
Виталик нахмурился и расправил плечи, и подвел итог:
– Вовремя ты обратился к помощнику депутата. Придраться не можешь… А я сейчас так придерусь, хотя не ГАИшник, но так придерусь – ты закачаешься и упадешь! – Виталик раскрыл объятия, в шутку, чтоб не упал Славка.
Славик мотнул головой:
– Ты настолько умный, что я тебя просто не понимаю!
– Вывоза нет, и придраться не можешь, так? – уточнил Виталик.
– Ну, да… – до слез горестно подтвердил Славик.
– А деньги? Я тебе их покажу, ты их срубишь, и купишь "Рено" – Виталик хотел прикурить: зажигалку заклинило.
Славик, также не прикурив от заклинившей зажигалки, сломал сигарету и горестно покачал головой:
– Да какие деньги? Какое, коту под хвост, "Рено"?! Наглецы! Я ж тебе говорю: туда и сюда шныряют – вжик-вжик, а мне – и купюрой, из уважения, не помашут. А ты…
– Ну, – сморщил лоб Виталик, – ты же "Магну" не куришь…
– Ну, ты меня жить научил – курю "Мальборо". Но ты же зазнался, сахар не возишь, сто долларов мне не даешь. Скоро я не смогу курить "Мальборо", и стану обыкновенным и современным, украинским нищим.
– Вот, пока я живой, – ударил себя в грудь Виталик, – ты нищим не станешь!
– У-гуу… – промычал Славик, намекая, что привык слышать сказки.
– Значит, – философски заметил Виталик, – пора тебя учить ловить рыбу… – он слышал такую мудрость от Альфреда.
Славик не понимал.
– Просто дать денег – конечно помощь, Славик. Но лучше бы научить тебя делать деньги. А заодно мы заставим тех "чемоданников" уважать тебя. Не нравится мне, что они над тобой смеются.
– Придраться не к чему…
– Оставь эту песню. Лучше подумай, как они деньги за свой товар платят?
– Спрашивал. Говорят, что хозяева через банк переводят. А сами они только записки везут, на вьетнамском, там отдают вьетнамцам-оптовикам, а те, по этим запискам отпускают товар. Все – едем назад.
– А ну-ка, а ну-ка, – Виталик навел на лоб складки, подвинул, наполнил рюмки, – Кто с ними еще, кроме водителей?
– Да еще один. Наш, экспедитор.
– А вьетнамцев нет?
– Они же "невыездные".
– Слав, это чушь!
– Что?
– Деньги.
– Ты хочешь сказать…
– Через банк – это чушь! Базар, Слав, запомни – базары работают только наличкой. Ты платежное поручение банка когда-нибудь видел? Плательщик: кто он в данном случае, а? Спекулянт на базаре – плательщик? А назначение платежа? А получатель – тоже базар? Мы о чем говорим, Славик? Смешно!
– А что делать?
– А без мозгов делать нечего… – стал кушать и думать, Виталик. – А сделаем вот что, – сказало он, покушав, – возьми меня, в другой раз, на смену. На месте поговорим…
Быть не может в дороге пустых чемоданов!
Как обычно проверив, не спешил их возвращать в этот раз документы инспектор Гапченко. Заложил руки за спину, и пошел вдоль автобуса:
– Что, – спросил он, – везем запрещенное?