"…Бывает, что человек не перестает быть честным, убивая или становясь изменником, - говаривал Александр. - Человек не меняется, если он совершил преступление в безвыходной ситуации или решился смошенничать, если избежать этого было нельзя…"
Вот именно. Узнать, чего же они не могли избежать. Чего не могли избежать, когда строили независимую Польшу, которую теперь такие люди, как он, Завиша-Поддембский, вынуждены открывать для себя снова… Быть вечными Колумбами - вот судьба поляков, так, кажется, кто-то сказал… Не помню кто…
Он шел к заместителю министра Зиндраму Чепеку. Чепек, один из "молодых", сделал блестящую карьеру в течение последних трех лет; говорили, что его энергии хватит на десятерых, что у него "бульдожья хватка", что не дай бог попасть в его лапы. В полицейских и следственных делах он - серый кардинал. Никакие знакомства, дружба, братство - ничто не имеет для него значения. Он чист! Ну конечно, конечно! Завиша позвонил, и вице-министр тут же назначил ему аудиенцию. Они были знакомы еще по тем временам, когда Чепек только начинал свою карьеру. Молодой многообещающий чиновник министерства юстиции, доброволец 1920 года, влюбился в девушку, работающую в подпольной коммунистической типографии. Он якобы об этом не знал (а может, все же знал?..). Во всяком случае, в его квартире, в его чемодане девушка хранила нелегальную литературу. Следствие по этому делу вел как раз Завиша во времена своей короткой службы в "двойке". Он мог Чепека погубить, но спас, фамилия будущего вице-министра на процессе даже не упоминалась… Только в частном архиве Завиши осталось заявление Чепека, свидетельствующее о его доброй воле и о том, что он ничего не знал, хотя и приводил некоторые детали, малозначительные, но которые были важны для следствия. Так будущий вице-министр реабилитировал себя.
Потом - ни слова на эту тему. Чепек не вспоминал о бывшей невесте, по-видимому, он прекрасно умел вычеркивать из своей памяти факты, не подходящие к простой, логичной биографии, которую время от времени, по случаю наград и продвижения по службе, печатали газеты. Конечно, он не мог забыть Завишу, неохотно мирясь с тем фактом, что бывший ротмистр существует, однако при любом удобном случае демонстрировал свое расположение к нему.
Вот почему Завиша решил склонить Чепека к тому, чтобы тот распорядился провести энергичное и обстоятельное следствие по делу об убийстве Юрыся, и хотя он не верил в результаты, но считал, что будет полезно узнать, в каком направлении пойдет официальное расследование. При этом он не собирался отказываться от собственных поисков. И прежде чем Завиша их начал, он нашел себе помощника. И вот сейчас, когда отставной ротмистр шел по Крулевской улице в сторону Краковского Предместья, вдоль Саского сада, он все еще думал о разговоре с Эдвардом Фидзинским, который неожиданно оказался довольно трудным. Начал моросить дождь, пустые аллеи парка тонули в сероватой мгле; Завиша не любил Саский сад осенью. И дело не в том, что сад был оголенным, безлистным, просто он оказывался просматриваемым, совершенно бесполезным, ненужным здесь, в центре большого города…
Разговор был трудным. Возможно, Завиша не так его начал, возможно, его язык, стиль уже чужды этому поколению, о котором ротмистр знал только то, что независимую Польшу они получили даром и относятся к этому как к чему-то совершенно очевидному, повседневному, не требующему жертв. И к тому же он сомневался, способно ли это поколение на подвиг и борьбу. Если бы Бася не сбежала, вполне вероятно, что у них был бы сын. Вообще-то Завиша хотел иметь ребенка, но она… Действительно ли он хотел? У этого Фидзинского лицо кругленькое, как будто еще не сформировавшееся, глаза бледно-голубые, какие-то никакие и лишь от отца красивые узкие губы. С его отцом Завиша немного дружил. Неплохой был парень, на него можно было положиться, только обиженный на весь мир. Перед ним была большая карьера, а он предпочел журналистское горе мыкать. Говорят, писал воспоминания. Интересно, что стало с ними? Конечно, он Эдварда об этом спрашивать не стал. Завиша знал от Вацлава Яна (хотя информировал его полковник скупо и как бы нехотя, словно усердие бывшего ротмистра его раздражало), что молодой Фидзинский, сын нашего старого коллеги", работал вместе с Юрысем в "Завтра Речи Посполитой" и что он принес Вацлаву Яну заметки, найденные им в столе капитана. Завишу очень интересовали эти записки. Почему Эдвард не передал их полиции? Как случилось, что он нашел их раньше полиции? И конечно же - что в них было? На все вопросы, правда редкие - ну сколько раз можно просить Вацлава Яна об одном и том же? - полковник отвечал, что это был короткий отчет о выполнении заданий, которые он поручал Юрысю, не имеющий, впрочем, никакого отношения к его смерти. Завиша не очень в это верил, но он слишком хорошо знал Вацлава Яна, чтобы настаивать. Известное дело - работать на него было тяжело. (Как будто он действительно делал это для полковника!)
Фидзинского Завиша дома не застал и встретился с ним только в редакции "Завтра Речи Посполитой". Он затащил парня в ближайшее кафе. Эдвард держался недоверчиво и немного испуганно. Завиша начал подготовительную атаку, искал удобную позицию для того, чтобы начать задавать вопросы, хотел придать разговору сердечный и дружеский характер. И ничего не добился. На заявление о том, что он, Завиша, был близким приятелем отца Эдварда, парень огрызнулся: "Я же вас помню". И за все время разговора ни разу не поднял глаз и к тому же демонстративно поглядывал на часы. Поэтому Поддембскому пришлось перейти к делу, он сказал, что действует по поручению Вацлава Яна и что ему нужны подробности, подробности, касающиеся смерти Юрыся…
Ничего интересного Фидзинский не знал. А записка? Эдвард неохотно объяснил, что попросту у них был общий стол, вот и все. Он думал, что это какая-нибудь статья… А поскольку в первой фразе упоминалась фамилия Вацлава Яна, он отнес бумаги полковнику.
- И ты их не читал? - спросил Завиша, он сразу перешел на "ты", и Эдвард воспринял это как должное.
- Не читал, - буркнул тот в ответ.
Завиша не поверил ему.
- А что ты думаешь о Юрысе?
Молодой человек пожал плечами.
- Ничего. Похоже, что он был неплохим человеком, но я слишком мало его знал, чтобы что-то о нем сказать.
- Как ты считаешь: почему его убили?
- Бандиты, наверное.
- А в этот день ему никто в редакцию не звонил?
- Полиция меня уже расспрашивала, а вы ведь не из полиции… Да к тому же я ничего не знаю. Ничего.
Завиша с шумом отхлебнул кофе. Черт побери! Никак ему не добраться до этого парня.
- Я не из полиции, - сказал он. И вдруг нашел тон, который когда-то… - Ладно, иди. Ты мне надоел. Я не люблю жалких трусов.
Эдвард сделал движение, словно хотел встать со стула; лицо его покраснело.
- Что вы от меня хотите?
- Ничего. Хотел. Два коньяка! - крикнул Завиша в пространство. - Хотел, чтобы ты мне помог.
- В чем?
Завиша молчал. Теперь время у него было. Если уж парень сразу не ушел, то теперь не уйдет… Ротмистр играл рюмкой и наблюдал за руками Фидзинского… Крепкие, с короткими пальцами.
- Прости, - пробурчал он. - Не обижайся, что назвал трусом. Но в этом матче ты играть не будешь.
- Почему?
- Потому что матч будет чертовски трудный и опасный. Я хочу знать, почему убили Юрыся.
- Это дело полиции.
- Выпей. Я ведь пойду по другому пути.
- Политика меня не интересует, - сказал Фидзинский.
- А справедливость?
- Не знаю.
- Ну, тогда встретимся, когда будешь знать. - И тут же убрал последнюю свою фразу, как убирают пустую бутылку со стола. - Я думал, что тебя это может заинтересовать хотя бы как журналиста. Видишь, жизнь Юрыся была необыкновенно интересной… Он вытаскивал на свет божий разные тайны, занимался многим: разведкой, контрразведкой, черт знает чем еще… Такие люди редко умирают от бандитского ножа.
- Но при чем тут вы?
- Хорошо, объясню. Я мог бы сказать, что по старой дружбе или ради справедливости. Но мне просто хочется знать, как это было… Хочу знать, почему полиция не очень-то спешила обыскать письменный стол Юрыся, а сейчас практически замораживает следствие. Влезать в тайны полиции и различных контрразведок - это небезопасно, пан Фидзинский, хотя иногда, правда редко, это что-то дает.
- Разве дело касается и полковника Вацлава Яна?
- Выходит, ты кое-что знаешь. Значит, читал эту записку?
Эдвард молчал.
- Значит, читал! Хорошо, понимаю… Вот почему ты боишься. Слишком большая ставка, правда? Твой отец иногда играл высоко, но всегда - прости, что я это тебе говорю, - непоследовательно и безрезультатно. Видимо, поэтому ты и решил остаться в стороне. Девушка, немного спорта и место, полученное по чьей-то протекции. Карьеру в этом "Завтра Речи Посполитой" ты ведь не сделаешь, правда? Спокойный стиль, даже своего рода классический в независимой Польше… Да и что ты можешь выиграть? Я тебе, браток, денег не предлагаю. И славы тоже. Только эмоции и риск. Ты, наверное, уже не помнишь, как я приходил к твоему отцу, когда он окончательно решил уйти из армии? Ты тогда еще под стол пешком ходил. Я ему говорил: "Дружище, все же рискни, останься с нами. Не зачеркивай свое прошлое". Он не хотел. Сегодня я ему сказал бы: "Дружище, рискни хоть в чем-нибудь, только не сиди в этой дурацкой неопределенности, в польском "ни то ни се", немного "за" и немного "против", выберись из этой каши и сделай большую ставку". Он не был тем, кто это умеет делать. Понимаю. А сейчас я пришел к тебе, потому что ты совершенно случайно влез в это дело. Но я вижу, что только зря трачу время. Выпей.
- А если бы я все же рискнул вместе с вами? - спросил Эдвард.
Идущему по улице Завише неожиданно показалось, что он видит молодого Фидзинского в Саском саду сидящим съежившись на скамейке - поля шляпы заслоняли ему лицо. Тогда, за столиком в кафе, втиснутый между буфетом и дверью туалета, Завиша тоже не видел глаз Эдварда. Его поглотила собственная болтовня, разговор пошел легко, убедительнее становились аргументы. Конечно, можно стоять в сторонке, но ведь бывают и вынужденные обстоятельства.
- Не любишь драк, но если кто-то нападает на твою девушку… И сейчас почти такая же ситуация. Ты сидел с Юрысем за одним столом, ты с ним связан, ну вот хотя бы общим знакомством с полковником…
Завиша неожиданно замолк, потому что почувствовал, что теряет контакт с Фидзинским. Молодой человек не слушал его.
- Я не из-за этого хотел бы рискнуть, - сказал он.
Завиша не был сторонником спешки; он не задал Эдварду вопроса, который тот, быть может, ждал. И вообще этот разговор пора было кончать, как допрос, во время которого обвиняемый признал себя виновным. Отставной ротмистр зевнул, отодвинул чашку и предложил Фидзинскому зайти к нему вечером на рюмку водки.
Другая атмосфера, другая ситуация! Агнешка, вдова сержанта, живущая в том же, что и Завиша, доме, убрала кухню и комнаты. Она приходила не чаще одного раза в неделю.
Завиша приготовил солидные запасы алкоголя, но решил подавать его понемногу и с чувством меры. Нет, не спаивать юнца, а втянуть его в теплое водочное братство, пускай хотя бы скажет, что запомнил из той записки, которую Юрысь писал для Вацлава Яна.
Эдвард хорошо выглядел в темном выходном костюме; он казался еще юнее, чем утром. А Завиша в растерзанном виде, стоптанных домашних туфлях, без галстука. Отличный был контраст, это сразу понравилось Завише, еще в прихожей, где Фидзинский вешал свое пальто на гвоздь. Когда-то здесь была вешалка с зеркалом, но зеркало разбилось, и Завиша выкинул вешалку на лестницу.
Итак, тапки и какой-то пиджак, а на столе, конечно, водка в бутылке, какие там могут быть графины, немного копченостей, огурцы, селедка и швейцарский сыр, нарезанный большими кусками. Завиша посадил Эдварда напротив картины Коссака и сразу разлил водку: начинать надо в быстром темпе, тогда алкоголь ударяет в голову, этот первый удар особенно ценен, потом следует дозировать осторожно, не спеша. И к тому же - никакого вступления. Можно, к примеру, что-нибудь рассказать о себе, о легионерских подвигах, о боевой дружбе или же о тайнах контрразведки. Сам он не верил в то, что эти россказни имеют какое-нибудь значение. Молодежь относится к ним как к набившему оскомину чтиву или просто как к занудству стариков.
Итак, наше здоровье, раз, два, чтобы ты, парнишка, не успел опомниться; что там было в писанине Юрыся? Неужели ты ничего не записал? Какой же ты тогда журналист?
На этот раз Эдвард отвечал спокойно, но в своем выходном костюме держался все еще официально; казалось, что он очень напряжен, даже мышцы лица говорили о том, что он ожидает внезапного удара. Парень похож на спортсмена без интеллектуальных амбиций, во всяком случае создавалось такое впечатление, один из тех, кого в университете не интересовали ни еврейские погромы, ни игры левых. Да, в отца не пошел, похоже, молодой Фидзинский - человек конкретный, точный и, может быть, даже не имеет собственного мнения или ловко (маловероятно) скрывает то, что думает. И все же он держал себя напряженно даже после того, как выпил несколько рюмок водки. Завиша чувствовал, что Фидзинский пытается справиться с беспокойством, может быть и страхом, чего-то недосказывает, словно все еще колеблется, отступает, преодолевает нерешительность… Похоже, он не очень ему доверяет, а возможно…
Впрочем, Эдвард довольно подробно и без всяких комментариев пересказал содержание записки Юрыся, видно, у парня прекрасная память. Завишу особенно заинтересовала информация о Мохе: Эва Кортек, она же Сенковская, и Мох - это была, пожалуй, сенсация и к тому же, кто знает, быть может, какой-то след, какая-то возможность, которую не мешает осмыслить.
Видронь, о котором писал Юрысь, мало интересовал Завишу, но зато сведения, не очень, правда, точные, о встрече в Константине, если, конечно, Фидзинский все правильно повторил, скажем прямо, обеспокоили его. Сомнений не было - Юрысь писал рапорт не для Вацлава Яна. Тогда для кого? И почему полковник решил не информировать об этом Завишу? Не хотел признаться, перед самим собой не хотел признаться, что Юрысь предал?
А Фидзинский? Он что - такой наивный или только делает вид? Завишу охватило уныние. Он выпил две рюмки подряд: этот парень, если у него голова варит, должен был понять, что записка о полковнике, а не для него… Это означало также, что еще кто-то знал о существовании или возможности существования рапорта Юрыся. Истинный хозяин капитана запаса? Завиша представил себе лица своих лучших друзей. Кто из них вел игру? Полковник Мака-Менцкий? Или его тень - Наперала?
Они лежали, он и Владислав Наперала, в окопах у Стохода, Завиша разорвал свою рубаху, чтобы перевязать ему рану, до чертиков пили в крестьянской избе в Переварах, имели одну бабу…
Нет… Ни от Мака-Менцкого, ни от Напералы этот Фидзинский не смог бы ускользнуть. Значит, его подставили?
Завиша посмотрел на парня другими глазами. Только один черт знает, какую игру ведут эти господа! Наперала был когда-то человеком Вацлава Яна… Лучший друг! А вдруг он хотел, чтобы полковник получил записку Юрыся? Поставил на несколько карт? Может, не случайно Фидзинский нашел этот документ в редакционном столе? Завиша чувствовал, что он все глубже и глубже вязнет, и ему начало нравиться это состояние; совсем неплохо, если он как следует вываляется в грязи и освободится от всех комплексов, от братских объятий и театральной чистоты незабвенных Олеандров. Еще рюмка, и снова рюмка.
- Снимай-ка, братец, пиджак, - предложил он, - водка лучше пойдет. - У Фидзинского был крепкий, мускулистый живот, подтяжек он не носил, а только узкий кожаный ремешок. - Ну, как? - спросил Завиша, полулежа на стуле. - Наперале ты что сказал?
Перед ним было бледное беззащитное лицо парня, Завиша мог теперь и не слушать его ответа. Уж если Наперала поймал Фидзинского, а ведь поймал, поймал, то выжал из него все, тут уж у Завиши не было никаких сомнений. Но вряд ли майор собирался использовать Эдварда в дальнейших интригах. Скорее всего, нет. Просто установил, какова судьба записки Юрыся, возможно, познакомился с ее содержанием. Если бы Фидзинский действовал как подставное лицо, у него хватило бы ума сказать что-нибудь вроде: "А кто такой Наперала?" - или: "Он меня допрашивал, но я ничего не сказал".
А Фидзинский молчал. В какое-то мгновение Завише показалось, что молодой человек заплачет. Так вот в чем причина всех его страхов! Боже мой! Как это Завише знакомо! Первое падение в жизни! Наперала умел и любил ломать людей. Завишу вдруг охватила злость, и если бы здесь появился Владек, то наверняка получил бы по морде, или уж, по крайней мере, он попытался бы вывести Напералу на чистую воду - ведь ротмистр тоже кое-что знал о нем.
Да ну его к черту, этого Напералу!.. Завише было жаль, наверное и водка здесь помогла, Эдека Фидзинского; он понял, почему парень решил рискнуть, почему пришел.
Завиша тяжело встал со стула и наклонился над Эдвардом; у парня на щеках была нежная, почти девичья кожа.
- Не принимай это близко к сердцу, братец, - сказал он. - Наперала - старый плут и старый негодяй и еще не с таких, как ты, сдирал шкуру. Ну сказал ты ему, сказал, ну и хорошо… В конце концов, он тоже работает для Польши. - Тут Завиша прикрыл глаза и подумал обо всех этих "работах" для Польши, которые делаются в одно и то же время, но разными способами. Видно, так нужно… - А мы, брат, сыграем вместе…
Только бы этот Фидзинский не начал исповедоваться. Завиша терпеть не мог морального похмелья, его следовало, как он считал, переживать в одиночку.
- Сейчас мы выпьем, - объяснил он. - И покончим с этим делом. А если тебя Наперала снова прихватит, говори ему что хочешь, даже пошли ко мне. А если ничего не скажешь, то это значит, что ты выиграл раунд.
Завиша на мгновение остановился перед "Бристолем", почувствовал, что он голоден, но времени оставалось немного, через несколько минут он должен войти в секретариат Чепека.
В секретариате ждать не пришлось: новоиспеченный вице-министр планировал свои дела с необыкновенной точностью. "Прошу прийти ко мне в 11.43". Не в 45 или в 40. "Четкость, точность, быстрота - лучшие методы борьбы с бюрократией", - говорил Чепек. Ходили слухи, что этот стиль нравился премьеру (хотя Славой не очень жаловал Чепека, ходившего в любимцах пана президента). Во время последнего заседания Совета министров, докладывая об одной из своих частых поездок по стране, генерал сказал: "Я ждал две минуты и двадцать восемь секунд, а был у старосты в восемь ноль одна! Недопустимая трата времени! Я пошлю его на переподготовку к нашему молодому коллеге, Зиндраму Чепеку. А пока что приказал старосте явиться ко мне в тринадцать часов семь минут".
Итак, кабинет вице-министра, почти спартанский, а может, скорее римский, благодаря солидности и функциональности мебели. Огромный темный письменный стол, конечно пустой, только один белый лист бумаги, кожаные кресла, простой книжный шкаф, а в нем полное собрание сочинений Коменданта. У стены столик, покрытый металлом. И Зиндрам Чепек в шерстяном пепельного цвета костюме, когда-то непокорная, слишком светлая и, пожалуй, слишком мальчишеская шевелюра гладко прилизана. Естественно, никаких сердечных или братских приветствий; ничто не может нарушить строгой позы вице-министра: простота, точность и быстрота решений.
Рукопожатие и: