8
Бисли пришел поздно вечером.
Я достал из холодильника джин, банку томатного соку и плоский термос с кубиками льда. Бисли обожал "Кровавую Мэри".
- Ты меня растрогал, Майк, - сказал Бисли. - Если б какая-нибудь девушка так хорошо помнила о том, что я люблю и что мне по вкусу, я давно бы женился. Ты меня не обманул, именно такие штуки больше всего нравятся тиграм.
Он взял в одну руку джин, в другую - банку с соком и наклонил их над стаканом, в который уже бросил три кубика льда.
- А ты? - спросил он, протягивая мне банку.
- Я пью крещеный джин.
Я прочертил банкой знак креста над стаканом чистого джина.
Мы пили маленькими глотками.
"Сейчас скажу ему, - подумал я, - о чем узнал от Лоретты, ничего они ей за это не сделают, если… сами замешаны в похищении Галиндеса".
- Какое у тебя дело ко мне, Майк?
Я рассказал ему о визите Лоретты Флинн, заверив Бисли, что я единственный, кому Лоретта, вопреки его приказу, сообщила историю похищения Хесуса Фернандеса Галиндеса.
- С этой малюткой нам будет еще немало хлопот, - сказал Фрэнк.
Я бросил еще кубик льда в стакан: джин быстро согревался в ладони.
- Потому, что она рассказала об этом мне?
- По другим причинам. Вечерние газеты, - не знаю, читал ли ты их, - на первых страницах сообщают о похищении Галиндеса. О похищении… - пробормотал он, будто про себя, - черт его знает, было ли это вообще похищением. Наверняка это не было похищением. - И закончил, - А впрочем, ничего неизвестно.
- И я так думаю, Фрэнк. Убрать кого-нибудь - это удобно и наиболее легко. Похищать, перевозить, прятать - это слишком большой риск.
- Люди, которых я в этом деле подозреваю, идут на любой риск, если дело касается мести. Для того, чтобы поиздеваться над человеком, с которым у них счеты, они даже способны пожертвовать десятком своих людей.
- И на этот раз они кем-нибудь пожертвовали?
- Не знаю, Майк, ничего еще не знаю. Но кем-нибудь наверняка пожертвуют, это у них в порядке вещей, они не любят свидетелей. При одном человеке, ими убитом, обычно мы находим еще несколько трупов, а среди них иногда и останки убийцы.
"Он знает больше, намного больше. Начнем с другой стороны".
Я спросил:
- Кем был де Галиндес? Я слышал о нем, когда он давал показания в Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности, и помню, как он сопротивлялся, даже отказывался от дальнейших показаний. Но на этом и кончаются мои сведения о де Галиндесе.
- Если ты помнишь о выступлении в Комиссии, то знаешь, о чем там шла речь. Доктор Галиндес был участником гражданской войны в Испании и играл там довольно значительную роль. После падения республики Галиндес скрывался во Франции. Потом, опасаясь гитлеровской оккупации, он решил перебраться в Доминиканскую Республику, - испанский язык он знал в совершенстве. Вскоре по приезде в Сьюдад-Трухильо он стал заведовать кафедрой юриспруденции.
- Тут у нас, - добавил я, - в Колумбийском университете он читал курс истории испанской цивилизации…
- Не только. Галиндес окончил несколько факультетов, писал о культуре майя и инков, занимался историей законодательства в Латинской Америке и международным правом. Это был такой выдающийся интеллект, что ему простили даже участие в испанской войне. Он не мог жаловаться на недостаток терпимости. Погубило его одно: ссора с властями Доминиканской Республики. Он находился там до 1946 года. Пока он преподавал, никто к нему не имел претензий, но когда он стал юрисконсультом Министерства труда, обнаружились его взгляды на то, что творится в Доминиканской Республике. Воняет там, Майк, воняет больше, чем где бы то ни было в мире.
- И тогда Галиндес "выломился"? - спросил я.
- Да. На лекциях он мог говорить все, что ему хотелось, это была лишь теория, но тут, в арбитражных стачечных делах, начиналась практика. Трухильо любит красивые теории, в особенности демократические, но это ему не мешает все более беспощадно укреплять свой феодальный и вместе с тем фашистский режим. Парламент недавно присвоил ему звания - Benefactor de la Patria, Salvador del Pueblo - благодетель родины, спаситель народа. Ты испанский знаешь?
- Более или менее. Значит, Галиндес уехал оттуда в 1946 году?
- Это было, собственно говоря, бегство. На следующий день, а может, и в ту же ночь, его бы арестовали. А такие аресты там все равно что смерть.
- Я слыхал о его книге "Эра Трухильо". Ты о ней что-нибудь знаешь?
Бисли усмехнулся, но не спросил, откуда я знаю об этой книге.
- Если б не эта книга, его, может, оставили в покое. Доктор Галиндес собирал для нее материалы все семь лет, что пробыл в Доминиканской Республике, и по приезде в Нью-Йорк еще три года работал над ней. Так вот и получился самый сильный обвинительный документ против власти этого современного Калигулы - Трухильо и его мафии. Мафии такой страшной и опасной, что даже Федеральное бюро расследований, в общем, проигрывает в борьбе с ней или выходит из игры…
- Только потому, что они такие опасные и ловкие?
Бисли опять усмехнулся: он понимал, о чем я спрашиваю.
- Ты прав, не только поэтому. В дела Доминиканской Республики впутаны наши могущественные компании и монополистические концерны, - например, "Юнайтед фрут компани".
- И слова "Юнайтед фрут компани" весят больше, чем слово ФБР?
- Может и так случиться, в некоторых делах… Ты не имей ко мне претензий, Майк, что я вожусь со всем этим, я ведь только эксперт. Можешь мне поверить, что в своих отчетах я ничего не скрываю. Но вернемся к этой книжке, в которой, кстати, досталось немного и нам. ;Работа доктора Галиндеса составляет около 750 страниц машинописного текста, и документы, приведенные в ней, просто потрясают. Так вот, доктор Галиндес представил "Эру Трухильо" ученому совету колумбийского университета в качестве своей диссертационной работы.
Может, Бисли знает, что у Лоретты Флинн есть копия, может, вообще он знает гораздо больше, чем рукопись?
- Одна копия - в банковском сейфе, мы знаем, в котором. Об остальных ничего неизвестно.
- Ты сказал, что Галиндес представил свою работу ученому совету. Надеюсь, ректор не забыл ее в гардеробе?
- Работу вернули Галиндесу для внесения чисто формальных поправок. Ученый совет в принципе ее принял.
- И что с ней случилось?
- В день похищения Галиндес имел рукопись при себе. Она улетучилась вместе с ним. Скажу тебе, Майк, что если б доктор Галиндес не скандалил, он жил бы себе спокойно даже в Доминиканской Республике, где ему здорово везло. А тем более тут, в Штатах. Он начинал делать серьезную научную карьеру и хорошо зарабатывал.
…Карьера, заработки, слава и это самое спокойствие, впрочем, недосягаемое, сколько его ни добивайся, - это много, но не все. Фрэнк понимает, но предпочитает прикидываться дурачком, как все, как почти все…
- Ты называешь "скандалами" нежелание согласиться с каким-то установившимся режимом, протест против того, что человек считает подлежащим уничтожению?
- Можно быть против чего-то, но молчать. По этому принципу живет большинство в Доминиканской Республике. Да, впрочем, и не только там.
- Вот поэтому так и живут, и не только там… Выпьешь еще?
- Я сам себе приготовлю. Я смешаю томатный сок с джином на глаз, но если проверишь, убедишься, что налито пополам, с точностью до миллиметра… Майк, я хотел тебе еще сказать, что в доме доктора Галиндеса нашли на письменном столе его записку, вложенную в настольный календарь.
- И что было в этой записке?
- Галиндес написал: "Весьма серьезные причины заставляют меня заявить, что если со мной что-либо случится, то виновники этого будут агенты…"
- А дальше? Какие агенты?
- Из полиции Трухильо. Но этого Галиндес не написал, не мог написать, потому что боялся. Его жена жила в непрестанном страхе: каждый день провожала его до метро и каждый день ждала на станции. Галиндес знал, что мы немедленно догадаемся, о каких агентах он упоминал, "если что-то случится". Случилось - и мы знаем, какие агенты осуществили то, чего он опасался. Жена Галиндеса показала также несколько анонимок с угрозами, присланных за последний год.
- Улики такие основательные, что вы можете взяться за этих мерзавцев.
Бисли ухватил двумя пальцами банку с томатным соком и покачивал ее над столом; следя за ее качаниями, он сказал:
- Ты или сумасшедший или наивный. Добраться до Трухильо на основании этих улик? Думаешь, кто-нибудь это позволит? Без конкретных доказательств, без отчетливых следов, без одного хотя бы "пистольеро" под арестом? Трухильо - самый мощный диктатор карибской зоны, ничего мы ему не можем сделать. А Доминиканская Республика - это единственная из стран Латинской Америки, имеющая положительный расчетный баланс. Какие санкции можем мы применить? Военные? Мы сами продаем им оружие. Экономические? Доминиканская Республика выплатила все свои заграничные долги.
- А мы ко всем государствам относимся так деликатно и осмотрительно?
- Разреши мне закончить. К тем, где это окупается. Мы принимаем сорок процентов всего доминиканского экспорта: сахар, кофе, бананы, какао, табак и еще какое-то сырье. Нашими товарами и сырьем мы заполняем шестьдесят процентов их импорта. И ты не знаешь еще, что наши капиталовложения в этой стране, насчитывающей от силы три миллиона населения, составляют сто пятьдесят миллионов долларов.
- Ты хочешь сказать, Фрэнк, что в сопоставлении с этими цифрами смерть Галиндеса ничего не значит?
Бисли перестал раскачивать банку, поставил ее на стол и пригладил ладонью свои седеющие волосы.
- Мы решительно осуждаем методы агентов Трухильо и их конспиративную деятельность в Штатах. Мы преследуем их так же, как других преступников. Но ты должен признать, Майк, что с этими цифрами тоже приходится считаться.
Я признал, что он прав, и осушил стакан до дна. Ощутил на языке ароматный жгучий привкус можжевельника.
- Благодарю, Фрэнк. Это был полезный урок… политической экономии.
9
Он проверил курс на Лантану, проконтролировал приборы, поудобней уселся в кресле. И вдруг вспомнил, что тот смуглый коренастый мужчина, который приехал в санитарной машине на аэродром Эмитивилль, не сообщил своей фамилии. Накрытое простыней тело, лежащее на носилках, прямо из санитарной машины вдвинули в самолет, как тесто в печь. К чему эта конспирация? И эти четыре взноса… В Лантане с ним свяжется Октавио де ла Маса, сядет в кабину и будет за ним следить вплоть до последнего этапа путешествия. Путешествия - куда? Боже, я бы не влип в такую историю, если б не Марта!
Марта… Она, как только вернулась в Утику после той ссоры, позвонила ему. Сказала, что страдает, что обижена, что никто еще не причинял ей такой боли. Вечером позвонила еще раз: она все-таки не может от него отказаться, он должен ей верить, что никто для нее не существует, кроме него, с ним она чувствует себя самой счастливой женщиной в мире.
На следующий день он получил телеграмму: "Люблю тебя" и два письма. Марта писала, что сердце ее чисто, но есть в ней какая-то податливость, которую она сама себе простить не может, а он, Джеральд, - ведь она его любит, - мог бы ее от этого освободить, вылечить. Она в исступление приходит от мысли, что он может принадлежать другой женщине. "О, Герд, - писала она, - подожди, я буду у тебя через несколько дней, может, послезавтра, а если ты позвонишь мне, я сегодня же брошу все и приеду!"
Писала она еще о глубокой своей печали, ведь она все отдала ему и лишь с ним поняла, что это значит - "отдаться мужчине", хоть он и не был у нее первым. "Ты не любишь меня, Герд, но меня это уже не задевает, это неважно, потому что моя любовь ослепляет меня и заменяет мне твою, и всю меня наполняет. Когда любят так, как я, то уже не добиваются взаимности".
Спрашивала еще, почему он ей не верит, и это - в самом начале их любви, после таких чудесных дней и ночей… Она не может понять, как он, Герд, хоть на секунду мог плохо о ней подумать…
"Я не буду сейчас объяснять, как обстоят мои дела, не могу об этом писать, я совершенно прикончена, сломлена и так несчастлива… Этот внезапный прыжок с вершины счастья в пустоту… Я, наверное, ничего уж больше не в силах предпринять, хочу остаться одна, но где остаться, если нет "для меня места в жизни?"
"Герд, - молила она в последнем письме, - позвони в Утику. Буду три дня ждать, не сводя глаз с телефона, без еды, без сна. Пришли телеграмму, напиши, чтобы я вернулась, и напиши, что это неправда - то, что ты обо мне подумал. Я не могла бы тебя обмануть".
"И все-таки она меня обманула", - подумал он.
Самолет шел вдоль Индиан Ривер. Внизу, на земле, все казалось похожим на картонный макет.
Была минута, когда он хотел вернуться, лететь в Утику, к Марте… Она значила для него больше, чем он предполагал, он должен ее простить. Он и писал об этом в последнем письме, в единственном письме к ней, в котором он и не обмолвился, что письмо это - последнее, что он уезжает из Нью Фэйр Хэвен и никогда не вернется ни туда, ни к ней.
"Я был не прав, - писал он, - не сердись. Ты жила в своем мире, в который я внезапно вторгся, но никто не дал мне права вносить в твою жизнь какие-то изменения. Или, иначе говоря: из этого своего мира ты ушла, чтоб быть со мной, я тебе за это благодарен, но, оставляя меня, ты должна вернуться в этот постоянный твой привычный круг, ты должна туда вернуться, как и я, и другие возвращаются в свою жизнь. Все в порядке, моя красавица, не огорчайся. Важно лишь одно - какова ты со мной и для меня, а твои дела с другими людьми не имеют значения. Только так можно любить, чтоб не мучиться, ты научила меня этому. Я понял это, пока писал тебе письмо. Будь спокойна, все идет как положено, все хорошо, все отлично. Мне тебя очень не хватает".
Однако он уехал из Нью Фэйр Хэвен, не дождавшись Марты, и два дня шатался по нью-йоркским барам, пропил почти все сбережения. Марта не лгала, когда писала, что любит его, но лгала, что с Освальдом у нее ничего не было, он все думал об этом. Он простил бы ее, он знал, что сможет простить, но она должна была бы рассказать, почему была тогда с Освальдом, из-за чего и как это случилось.
Мысли об этой сцене жестоко мучили его, отравляли воображение. Однако он знал: Марта не расскажет. Может, даже не будет отрицать, и молчание подтвердит его подозрения, но никогда не расскажет, что и почему произошло между ней и Освальдом. Поэтому он и сбежал из Нью Фэйр Хэвен, поэтому и согласился на предложение рыжего парня из бара "Колорадо".
Именно этот рыжий тип после нескольких рюмок предложил ему полет, оговорил разные детали и выложил деньги под залог, который надо было оставить за самолет, в Линдене. Показывал свой нож на пружине - вот это нож! За такой не жалко и десяти долларов.
"Боже, а если б Марта уехала без этой истории из Нью Фэйр Хэвен и лишь где-нибудь по дороге, а то и в Утике, отдалась Тену, и я бы тогда ничего не знал, какая она, и ждал бы ее, как дурак, в этом скучном пансионате, ждал бы, когда Марта вернется, и не слонялся бы по барам, и не встретил бы этого рыжего субъекта, и не летел бы сейчас в Лантану! Боже, как все перепутано, и вся жизнь зависит от одной-единственной глупости, и никогда не знаешь, что выбрать и как кончится вот эта или другая история! Ох, кажется, есть у меня где-то поблизости коньяк?"
Он вытащил плоскую бутылку из кармана комбинезона и открутил золотистую металлическую покрышку горлышка - она могла служить и в качестве рюмки. Приложил к губам бутылку и хлебнул порядочный глоток коньяка.
Он обнаружил, что, летя над облаками, свернул на несколько градусов к западу. "Надо выправить это: хватит гулянья по небу, хватит думать о Марте, хватит вспоминать. Они платят за то, чтоб ты летел с этим, на носилках, и надо сделать то, за что мне платят. Если все пойдет хорошо, они могут дать мне еще какую-нибудь работу, почему бы и нет. И нечего думать об этой ерунде с Мартой, Теном, письмами, телефонными звонками, и об этом моем письме. Боже, как это меня хватило на такое письмо, я его писал чуть не весь день, никогда я таким не был… Тут надо дело делать как следует, а я раскис, как двенадцатилетний щенок, которого поймали в магазине, когда он стянул конфеты. А кто знает, не направят ли в Лантане пулеметы на мой самолет?.."
10
Бисли опять поигрывал банкой с томатным соком.
- Благодарю, Фрэнк, это был полезный урок. Однако де Галиндес меня тоже кое-чему научил.
- Не совать нос, куда не следует? - усмехнулся он.
- Нет. Деньги, слава, карьера и так называемое спокойствие - это не все, что человеку нужно. Ты знаешь.
Фрэнк пожал плечами: он уже не усмехался.
Я взял с письменного стола книгу, открыл ее на отмеченной странице и прочел.
"Некоторых вещей ты никогда не имеешь права терпеть. Никогда нельзя смиряться с некоторыми вещами. С несправедливостью и насилием, с позором и стыдом. Все равно, молод ты или уже стар. Ни для того, чтобы слыть парнем что надо, ни для заработка, ни для снимка в газете или счета в банке. Попросту не имеешь ты права соглашаться с этими вещами. Это ты хотел сказать?"
- Я? - спросил пораженный Бисли. - Ты меня об этом спрашиваешь?
Я положил книжку обратно.
- Нет, господин майор, - сказал я, - не вы. Но так кончается цитата. Именно это я и хотел сказать.
- Кому? - усмехнулся Фрэнк, - Читателям Микки Спиллейна, пожирателям комиксов, любителям снов, сфабрикованных в Голливуде, типам, которые с утра до ночи, высунув язык, гоняются за долларами? К кому ты хочешь идти с этим евангелием? Где найдешь верующих?
- Фрэнк, - сказал я, - тут речь идет не о политических, религиозных или каких-нибудь еще убеждениях. Но нечто такое, о чем я сейчас читал, живет в некоторых людях, старых и молодых, и эти люди не могут смириться с определенными вещами. Независимо от их убеждений, ибо это сильнее денег, почестей и покоя. Иногда я думаю, что бескорыстная непримиримость - всего лишь рудиментарный орган человечества и скоро совсем исчезнет. Однако такие люди, как де Галиндес, убеждают меня, что не все еще потеряно.
Висли встал. Я был доволен, что он собрался уходить, - мне надо было позвонить Лоретте Флинн.
- Лишь бы только твоя совесть, Майк, не пробудилась и связи с похищением Галиндеса. Не вмешивайся в это, оставь дело специалистам, не наделенным чуткой совестью Таким, которые знают лучше, чем ты, мерзкую сторону жизни и знают, что некоторые вещи надо терпеть. Оставь это дело таким, как я.
- Таким, - подхватил я ему в тон, - которые знают, как можно эту мерзость умножить, правда, Фрэнк? И таким тоже?
Висли отрицательно покачал головой. Я жалел, что начал этот разговор, надо было молчать или поддакивать. Пускай уж идет, все равно ничего он больше не скажет.
- Могу тебя заверить, - сказал он, - что мы не имеем ничего общего с исчезновением де Галиндеса. Почти в каждом случае, с которым приходится иметь дело, я принимаю в расчет самые неправдоподобные решения, но на этот раз возможность участия кого-либо из наших людей совершенно отпадает. Понимаешь, нам уже надоели бандитские выходки этого малограмотного типа с Карибских островов. Государственный департамент в ярости. Терпимость в таких делах не приносит нам славы в международной политике. Почитай только, что пишут в газетах.