– Мне однажды пришлось пробыть там неделю. Нужно было вернуть одного подонка, который сбежал из города на остров, после того как ограбил ювелирный магазин на Четвертой Южной. Я скажу, там сплошной рай. Лежи весь день на солнце, соси сахарный тростник, лови рыбку. А вечером... – он подмигнул Луису. – Есть ли там для пуэрториканских мужчин заведение, где можно хорошо провести ночь?
– Энди, мужчина, если это настоящий мужчина, хорошо проведет ночь в любом месте.
– Ой, вы только посмотрите на этого скромника, – рассмеялся Паркер. – У него уже трое детей, но я думаю, он не прочь заиметь и четвертого.
– В моем-то возрасте? – смехом на смех ответил Луис. – Если этому и может что-то помочь, то только чудо.
– Или пансионер, – добавил Паркер. – Луис, держи ухо востро с ними. – Он положил руку на плечо Джеффа. – В этом районе их столько, что можно сбиться со счета. Некоторые умники додумались до того, что сдают комнату для ночевки на восемь часов, причем работают на потоке, с трехсменным графиком. Можешь себе представить?
– Мы не держим пансионеров. В этом смысле Тереза у меня в безопасности, – все еще улыбаясь, ответил Луис.
Паркер вздохнул, достал из кармана платок и вытер им лицо.
– Возвращаюсь к вопросу о предотвращении преступления. Ой, моряк, я совсем забыл о твоей больной бабуле. Сматывайся отсюда побыстрее. Это место не для неопытных юнцов.
– Это я-то неопытный юнец?
– Наверняка им будешь ты, если не послушаешь моего совета. От уха до уха – вот что тебя может ждать.
– Риск – благородное дело.
– Точно, риск – благородное дело. Это крылатые слова. Надеюсь, у тебя есть личный знак. Хотелось бы знать, куда отсылать тело.
– Пошлите его бабуле, – усмехнулся Зип. – Она уже заждалась.
– Малыш, твое счастье, что я сегодня в хорошем настроении. – Паркер обернулся к Луису: – Эй, pinga!
– Si, cabron, – ответил Луис, и оба они ухмыльнулись, довольные тем, что их обращение друг к другу носило характер сокровенной тайны, известной только им двоим.
– Если ты что-нибудь узнаешь о Мирандо – не забудь мне сообщить, договорились?
– Не забуду, – пообещал Луис.
– Пока. Adios.
* * *
Он вышел из кафе, щурясь на солнце и удивляясь, почему так случилось, что с Луисом Анандесом отношения у него были хорошие, а с Фрэнком Эрнандесом – плохие. Разве оба они не были пуэрториканцами? Несомненно. Но Луис был другим. Он всегда стремился понять свой народ, в то время как Фрэнк, этот сукин сын, не желал ничего видеть и понимать. Оставалась ли у вас хоть малейшая надежда поговорить о высоких материях с человеком, у которого голова набита опилками. Могли ли быть какие-то компромиссы при таких отношениях? Абсолютно никаких. Другое дело – Луис. Здесь они обменивались мнениями и уступали друг другу. И это было абсолютно верно. Почему же в отношениях с Эрнандесом у них не было никакой гармонии?
Паркер тяжело вздохнул.
"Как все непросто в этом мире, – подумал он. – Как все непросто".
Глава 5
Зип продолжал ухмыляться до тех пор, пока Паркер не завернул за угол, направляясь вверх по проспекту. Только тогда улыбка сошла с его лица.
– Это ты заложил Пепе полицейским? – спросил он Луиса.
– Пепе Мирандо мне не брат, – ответил тот.
– Стукач проклятый, – произнес Зип и, повернувшись, направился к музыкальному аппарату. Ознакомившись с его устройством, он достал из кармана монетку, просунул ее в щель и, включив, повернул ручку громкости до упора. Сотрясая воздух, в комнату вихрем ворвались звуки мамбо.
– Потише, потише, – предупредил Луис.
– Ш-ш-ш... – прошипел Зип. – Ты мешаешь мне слушать музыку.
– Я сказал – потише, – крикнул Луис, выйдя из-за стойки и направляясь к автомату. Зип, хохоча, преградил ему путь. А кругом все визжало и скрипело, оглушительно ревели трубы, с адской последовательностью били барабаны. Около стойки, в такт музыке, раскачивал головой Джефф. Он повернулся к автомату. Старик пытался дотянуться до регулятора звука. А Зип все продолжал хохотать, преграждая ему дорогу. Дразня старика, он перебирал ногами, то приближаясь к нему вплотную, то отступая, чтобы вновь преградить ему путь. Ухмылка не сходила с его лица, но сейчас в его смехе не было ни капли юмора. Это была скорее защитная реакция на происходящее. Старик ринулся вперед, и Зипу ничего не оставалось, как посторониться, но и после этого он все еще не мог остановиться; таким же танцующим шагом он вышел на улицу, продолжая перебирать ногами, словно боксер, готовый к решительному бою. Наконец Луис добрался до автомата и выключил его.
С улицы послышался голос Зипа:
– Мне ничего не слышно, старый пень. Я порядком поистратился. Твой автомат сожрал все мои сбережения.
Рассерженный Луис подошел к кассовому аппарату, и, нажав кнопку "Не для продажи", вытащил десятицентовую монету и бросил ее на стойку:
– Вот твои деньги. Забирай их и уходи отсюда.
Высоко подняв голову, Зип рассмеялся. Так же, как и раньше, это был громкий, дразнящий смех, полностью лишенный юмора:
– Возьми деньги назад, папаша. Это, наверное, вся твоя выручка за неделю.
– Не слышали бы тебя мои уши, – пробормотал Луис. – В воскресное утро. Никакого приличия. Абсолютно никакого.
Как ни старался Луис сохранить спокойное течение воскресного утра, музыка сделала свое дело – она разбудила, казалось, всю округу. До этого улица была пустынна и тиха, как деревенская дорога. Вдали опять послышался колокольный звон и, заслышав его, местные жители стали выходить из домов, но они не торопились, – ведь прозвучали только первые удары колокола, и у них в запасе еще оставалось время до начала службы. Музыка стихла, а колокольный звон все еще не унимался, продолжая собирать людей, и скоро улица превратилась в пестрый людской поток, растворившийся в июльской жаре. Толпа была настолько яркой, настолько пестрой, что резало глаза. Две молодые особы в розовых платьях, выйдя из дома и взявшись за руки, направились вниз по улице к церкви. Из другого здания вышел пожилой мужчина в коричневом костюме с ярко-зеленым галстуком и пошел в том же направлении. Была здесь и женщина с королевской осанкой и летним зонтиком, защищавшим ее от солнца. Она тянула за руку своего сына, на котором была надета рубашка с короткими рукавами и шорты. Люди кивали друг другу, улыбались и обменивались немногочисленными репликами. Воскресное утро выходного дня было в разгаре.
С другого конца улицы появился Кух с какими-то двумя парнями. Он пробирался сквозь людской поток, мысли которого были устремлены в дальний конец квартала, где находилась церковь. Сразу же заметив их, Зип подошел к ним.
– Куда вы запропастились? – спросил он.
– Мы ждали Сиксто, – ответил Кух.
– Какого черта, Сиксто? Ты кто, мужик или нянька?
Казалось, краска вот-вот должна залить лицо Сиксто. Это был худенький шестнадцатилетний паренек, глаза которого готовы были наполниться слезами от каждого грубо сказанного слова. Он говорил на английском с довольно сильным испанским акцентом, хотя в некоторых случаях этот акцент звучал не так заметно. Говорил он тихим и сдержанным голосом, как будто не был уверен, что кто-то захочет его выслушать.
– Я помогал матери, – сказал он Зипу.
Другой парень, которого привел Кух, имел рост шесть футов, а лицо у него было настолько смуглое, что глядя на него, трудно было судить о нем как о личности. Черты лица его представляли смесь негра и кавказца. Природа и здесь все так небрежно смешала, что создавалось впечатление чего-то неопределенного и бессодержательного. Парню было шестнадцать. Он медленно двигался и так же медленно думал. На его лице вряд ли можно было что-то прочесть, его голова не была забита мыслями, и в таком идеальном сочетании он предстал перед своими современниками, которые называли его Папа. Шестнадцатилетний Папа тянул на все семьдесят.
– Когда мой отец уезжает, я помогаю матери. Он всегда просит меня об этом. – Папа говорил с таким сильным испанским акцентом, что иногда его было просто трудно понять. В такой момент он всегда обращался к родному языку и этот прием также усиливал впечатление образа мальчика-старика, оставшегося верным своему языку и традициям народа своей страны, которую он безумно любил.
– Это совсем другое дело, – сказал Зип. – Когда отца нет, ты остаешься в дом за него. Я ничего не имею против мужской работы.
– Мой отец плавает на торговом судне, – гордо произнес Папа.
– Кого ты обманываешь? – возмутился Зип. – Он – официант.
– Но на корабле. Это делает его работником торгового судна.
– Это делает его официантом! Послушайте, мы и так потеряли много времени. Пора с этим кончать. Нам надо пошевеливаться, если мы хотим успеть к одиннадцатичасовой мессе. – Он неожиданно повернулся к Сиксто, который смотрел на улицу отсутствующим взглядом. – Сиксто, ты с нами?
– Что? А, да. Я с вами, Зип.
– Ты витаешь где-то в облаках.
– Я думал... Знаешь, а ведь этот Альфредо не такой уж плохой парень.
– Он получит по заслугам, вот и весь разговор, – ответил Зип. – Больше не хочу о нем разговаривать. – Помолчав, добавил: – Объясните, пожалуйста, куда вы все уставились?
– Шарманщик, – пояснил Сиксто.
Шарманщик вышел из-за угла и остановился как раз напротив кафе. Вместе с ним был попугай с ярко-зелеными перьями. Усевшись на инструмент, попугай хватал клювом деньги и отдавал их хозяину, после чего переворачивался, падал головой вниз еще и еще, как бы желая отобрать наиболее удавшийся номер и предстать с ним на суд зрителей. Вокруг шарманщика и его дрессированной птицы сразу же собралась толпа. Это была особенная, празднично настроенная, одетая в яркие солнечные одежды толпа, устремившаяся в церковь и предвкушающая радость воскресного дня. После каждого удавшегося номера молодежь пронзительно визжала, а пожилые понимающе усмехались. Выйдя из кафе, Джефф всунул в клюв попугаю пять центов. Попугай просунул голову в решетку и, клюнув, вытащил узкую белую полоску. Джефф взял ее в руки и начал читать. Девушки завизжали от восторга. В воздухе царила атмосфера безмятежности, звукам шарманки противостояло умение птицы и любовь толпы. Утро было воскресным, поэтому хотелось верить в удачу, хотелось верить в светлое будущее. И все окружили шарманщика с его ученой птицей и довольного моряка, который, улыбаясь, искал свое счастье на бумаге и вновь смеялся, когда птица вытаскивала уже другую карточку с очередным счастьем. И все кругом казалось чистым и непорочным, витая в дрожащем летнем воздухе.
Менее чем в десяти шагах от шарманщика, менее чем в десяти шагах от нарядной толпы, стоял Зип в окружении трех человек, на которых были надеты фиолетовые шелковые рубашки. На них сзади можно было прочесть слова: "Латинские кардиналы". Буквы были вырезаны из желтого фетра и пришиты к фиолетовому шелку. "Латинские кардиналы" – четыре рубашки и четыре молодых человека. В то время как шарманка доносила до слушателей свои чистые звуки, эти молодые люди стояли особняком, разговаривая друг с другом вполголоса.
– Я думаю, – произнес Сиксто, – может быть... может, просто предупредить его?
– За то, что он приставал к ней? – удивленно прошептал Кух.
– Он ничего не сделал ей, Кух. Он только сказал ей: "Привет". В этом нет ничего плохого.
– Он хватал ее. – Кух решил покончить с этим разговором.
– Но она говорит по-другому. Я спрашивал ее. Она сказала, что он только приветствовал ее.
– Какое право ты имел задавать ей вопросы? – спросил Зип. – Она чья девушка – твоя или моя? – Сиксто молчал. – Ну так как же?
– Знаешь, Зип, – начал Сиксто, подумав. – Мне кажется... Мне кажется, она ничего не знает. Мне кажется, у вас с ней нет ничего общего.
– А мне кажется, что у меня нет ничего общего с такими щенками, как ты. Говорю тебе: она моя девушка – и давай это замнем.
– Но ведь она так не думает!
– Мне плевать, что она думает.
– Как бы то ни было, – произнес Сиксто, – неважно, чья она девушка. Если Альфредо ничего не сделал ей, почему нужно стрелять в него?
Они сразу замолчали, как будто их план был озвучен, а при упоминании этого слова перед ними мысленно возник пистолет. Это поразило их, и они притихли.
Сквозь зубы Зип процедил:
– Ты что, хочешь предать нас? – Сиксто молчал. – Не ожидал я этого от тебя, Сиксто. Я думал, ты не боишься.
– Я не боюсь.
– Он не боится, Зип, – произнес Папа, защищая Сиксто.
– Почему же ты тогда отказываешься? А если бы это была твоя девушка? Тебе бы понравилось, если бы Альфи отбил ее у тебя?
– Но он и не собирался ее отбивать. Он только сказал: "Привет". Что в этом плохого?
– Ты член нашего клуба? – спросил Зип.
– Конечно.
– Почему?
– Не знаю. Просто надо было... – Сиксто пожал плечами. – Не знаю.
– Если ты являешься членом нашего клуба и носишь фиолетовую рубашку, делай то, что я говорю. О'кей? А я говорю, что "Латинские кардиналы" размажут Альфредо Гомеса сразу же после одиннадцатичасовой мессы. Хочешь выбыть из игры? Попробуй. – Он сделал многозначительную паузу. – Все, что я знаю, так это то, что Альфи обращался с Чайной не так, как надо. Чайна – моя Девушка, заруби себе это на носу, и мне наплевать, знает она об этом или нет. Чайна – моя девушка, а это означает, что Альфи нажил себе немало хлопот.
– Да еще сколько, – подтвердил Кух.
– А это не означает, что я хочу его сжечь. Я хочу его размазать. Конечно, Сиксто, ты можешь отказаться – это твое дело. Только после смотри в оба – вот что я хотел сказать тебе.
– Я только думал, я думал... Зип, а может, с ним просто поговорить.
– Продолжай, ради бога, – сердито произнес Зип.
– Может, его просто предупредить, чтобы он с ней больше не разговаривал? Может, так сделать? Почему мы должны... убивать его?
И опять воцарилось долгое молчание. Произнесенное сейчас слово было сильнее первого. И это слово означало именно то, что было сказано, это слово означало: убить, лишить человека жизни, совершить убийство. Оно не было искусным заменителем, типа слова "размазать". Оно означало – убить.
– Почему мы должны... убивать его?
– Потому что так сказал я, – негромко произнес Зип.
– Это ведь совсем другое дело, если бы он...
– Чего ты все время добиваешься? Тебе что, надоело спокойно жить?
– Я только хотел сказать...
– Здесь все знают, что он приставал к Чайне, – жалобно произнес Зип. – А что должен?..
– Но он не приставал к ней! Он только сказал: "Привет".
– А может, мне просто подойти к нему и так вот дружески с ним побеседовать: "Как поживаешь, старина Альфи? Я понимаю, ты испытываешь чувства к Чайне, но пойми, это нехорошо". А может, Сиксто, мне еще и руку ему пожать?
– Нет, но...
– Разве тебе не хочется, чтобы другие клубы знали нас и уважали?
– Да, но...
– Значит, можно позволить таким гадам, как Альфи, спокойно жить среди нас и спать с нашими девочками? Сиксто покачал головой.
– Но, Зип, он даже...
– А теперь послушай меня, – прервал его Зип. – После того, что произойдет сегодня, мы станем самыми знаменитыми. Понимаешь? Мы раздавим этого гада, и отныне здесь не будет никого, кто бы нас не знал нас, "Латинских кардиналов". Пусть все знают, что теперь нас никто не сможет запугать. После сегодняшнего дня каждый в этом квартале захочет вступить в наш клуб. Мы будем самыми-самыми. Самыми-самыми. – Он помолчал, чтобы перевести дыхание. Его глаза блестели. – Кух, я прав?
– Естественно.
– О'кей. В одиннадцать часов Альфи, как обычно, придет в церковь. Служба закончится примерно в 11.40 или без четверти двенадцать. Мы схватим его на ступеньках, когда он будет выходить.
– Боже!
– На ступеньках! Нас будет четверо от начала и до конца, пока Альфи не упадет. Стрелять желательно метко, так как людей будет много и можно кого-нибудь задеть.
– Зип, на ступеньках церкви, – не верил своим ушам Сиксто. Его лицо перекосилось от боли. – Ave Maria, можно ли?
– Я еще раз повторяю – на ступеньках! Чтобы все видели, как он умирает. У меня четыре револьвера. Я возьму 45-й калибр, так как хочу сам прострелить голову этой сволочи.
Неожиданно улица погрузилась в тишину. Это перестал играть шарманщик.
– Вот два пистолета: 38-го калибра и "люгер", – прошептал Зип. – Выбирайте.
– Мне "люгер", – сказал Кух.
– Сиксто и ты. Папа, возьмете 38-й калибр. Оружие спрятано у меня дома. Кроме всего этого прихватим еще пару пистолетов. – Немного помолчав, добавил: – И еще один момент. Тебе, Сиксто, лучше остаться здесь. Будешь следить за домом Альфи. Это первое здание за углом.
– О'кей, – безучастно произнес Сиксто.
– Смотри в оба, чтобы он не ушел. Как только выйдет, следуй за ним. Если мы вернемся и тебя не будет, то следить будем уже за тобой.
– О'кей.
– Что?
– Я сказал – о'кей.
– О'кей, – повторил Зип. – Ну, пошли. – Он положил руку на плечо Куха, и они направились к дому Зипа. Немного поодаль, шаркающей походкой, за ними тащился Папа. – Кух, ты волнуешься? – спросил он его.
– Да так, немного.
– А я волнуюсь. Этот день особенный, понимаешь, о чем я говорю? Наши дела скоро пойдут в гору!
– Знаю, – ответил Кух.
– Как-нибудь в один из воскресных дней ты будешь сидеть на крыльце и мечтать. Особенно летом, как сейчас. Но сегодня все по-другому. Сегодня предстоит сделать многое. Вот что я хотел сказать. И это переполняет меня радостью. Сегодняшнее дело, ты понимаешь? Как же все здорово.
Подойдя к дому, Кух ухмыльнулся:
– Что касается Альфи, для него это совсем не здорово.