Глава тринадцатая
По старому следу - в Воронеж
Едва только Кочубей с Остащенко вышли из кабинета, как Гольцев снова прилип к фотографиям с американскими инспекторами, находившимися 8 февраля на Йошкар-Олинской ракетной базе, и к снимкам, сделанным наружкой в конце апреля в парке ЦДХ. Неизвестный, беседовавший с доцентом, кандидатом технических наук подполковником Орестом Литвиным на террасе летнего кафе ЦДХ, и американский инспектор Дэвид Уильям Скотт, похоже, был одним и тем же лицом.
Удача, играющая в разведке и контрразведке далеко не последнюю роль, наконец, сказала свое веское слово. Но Гольцев все еще не мог поверить в нее. Против был "железный" аргумент: в те дни, когда Гастролер вышел на резидентуру ЦРУ в Киеве, Литвин вместе с семьей проводил отпуск у родителей жены. Подтверждением тому служили подшитые в дело на Доцента ориентировка из Воронежского управления ФСБ и копия страницы из журнала учета отпускников военкомата. В них черным по белому было написано, что с 17 по 26 декабря Литвин находился в Воронеже.
Но другой факт: фото наружки и фотографа из далекой Йошкар-Олы бесстрастно зафиксировали, что неизвестный, сидевший с Литвиным за одним столиком в ЦДХ 29 апреля с 13 часов 20 минут и до 13 часов 27 минут, и американский инспектор Дэвид Скотт были похожи как две капли воды.
Гольцев снова и снова вглядывался в их лица и пытался найти ответы на вопросы, которые противоречили логике и здравому смыслу. Последние материалы по другому подозреваемому - Дудинцу были куда более весомы, чем эти фотографии, и подтверждали версию о том, что именно он является Гастролером.
"Где?! В чем мы допустили просчет по Литвину? А, собственно, был ли он? То, что Скотт - сотрудник ЦРУ, еще не факт. И не факт, что 29 апреля он беседовал с Литвиным в кафе. Мало ли похожих друг на друга людей? Вон Кочубей, так вылитый Литвин, и что с того?.." - размышлял Гольцев.
Его так и подмывало поднять трубку телефона и доложить Сердюку об этом поразительном факте, но, поразмыслив, он решил не пороть горячки. Отложив фотографии в сторону, открыл дело на Доцента - Литвина и принялся внимательно вчитываться в документы. Большинство из них он знал наизусть, а потому пытался новым взглядом посмотреть на известные факты.
Копия первой выпускной аттестации на лейтенанта Литвина, в некоторых местах подчеркнутая его рукой и рукой Сердюка, мало отличалась от аттестаций однокашников, но опытному глазу она давала пищу для размышлений. За пять лет учебы в военном училище у начальника курса и курсовых офицеров было достаточно времени, чтобы изучить будущего офицера и, несмотря на обычные уровни характеристики в таком деликатном и важном вопросе, как аттестация округлости, они между строк отразили главное:
"За время учебы курсант Литвин показал себя в целом дисциплинированным военнослужащим. Требования воинских уставов в основном соблюдал. На старших курсах проявил склонность к научной деятельности. Активно участвовал в работе военно-научного общества. Внес ряд рационализаторских предложений. Вместе с тем учился ниже своих способностей…
По характеру волевой, целеустремленный…
В коллективе держался обособленно. Активного участия в общественной деятельности курса не принимал. На критику реагировал не всегда адекватно".
С такой аттестацией для выпускника Литвина место нашлось только за Байкалом. Прибыв к месту назначения с многоговорящим названием станция "Безречная", "зеленый" лейтенант, как и многие его предшественники, от одного только вида тут же "пожелтел" и надолго потерял дар речи. После пяти лет учебы в подмосковном, почти столичном Серпухове, здесь, в забытом богом и начальством гарнизоне Забайкальского военного округа, а в простонародье - "Забудь вернуться обратно", небо показалось ему в овчинку.
Голые, унылые сопки и пронизывающие ветра, приносившие зимой из монгольских степей лютую стужу, а летом - нестерпимый жар, могли кого угодно вогнать в смертную тоску. Даже недавно отстроенный военный городок ракетчиков, где в пятиэтажках в июльское пекло в кранах иногда булькала горячая вода, выглядевший настоящим "Лас-Вегасом" по сравнению с жалкими лачугами бурят, корейцев и китайцев в соседнем поселке, не смягчил в душе Литвина тоски по столичной жизни.
Гарнизон, где "общественные интересы и творческие мысли" фонтанировали один раз в месяц - в день "пехоты" - выдачи зарплаты в частях, в известном на всю округу кафе "Бабьи слезы", мог быстро обломать "соломенного холостяка" Ореста. В тот день после восемнадцати, с неотвратимостью морского прилива, на оба зала кафе одна за другой накатывали волнами "слаженные боевые расчеты", а под утро безутешные жены лили горючие слезы и, грозя спалить "Плакучую иву", выносили на плечах бесчувственные тела мужей. Потом еще ни одну неделю в служебных кабинетах звучали отголоски этого "эпохального события", а "длинные языки" смаковали скандальные подробности.
"Гарнизонное общество" - где местная примадонна Зойка-мать, успевшая переженить на себе половину гарнизона, но так никому не уступившая пальму первенства, где "вечный" капитан "Жеребец", несмотря на все тяготы и лишения воинской службы, продолжал оставаться в рядах стойких холостяков и предпочитал кормиться у чужих жен, чем содержать свою, вряд ли привлекло рафинированного лейтенанта Литвина.
Остался он в стороне и от событий, которые два раза в году - в марте и сентябре, когда министр обороны издавал приказ о призыве на службу нового пополнения и увольнении с нее отслуживших свои сроки, не оставляли равнодушными большинство жителей гарнизона. В те "судьбоносные" дни они становились свидетелями захватывающей борьбы между дембелями и армейскими патрулями за памятник казаку Ерофею Павловичу. Несмотря на плотные кордоны, в то утро его чугунный жеребец неизменно встречал рассвет надраенными до нестерпимого блеска яйцами и привязанной к хвосту метлой.
Жить такой жизнью у Литвина, а точнее, у его тестя, хватило терпения на два года. С превеликим трудом заслуженный полковник, подключив все свои связи, выдернул начавшего "дичать" зятя в Москву к не слишком грустившей в одиночестве жене. В Академии Петра Великого после перенесенного "интеллектуального потрясения" в Забайкалье в Оресте вновь проснулся творческий зуд. В то время когда однокашники, плюнув на "сияющие вершины науки", кинулись подрабатывать на стороне ночными сторожами и вышибалами, он упорно корпел над кандидатской и через два года досрочно защитился. На факультете его рвение заметили и вскоре назначили заместителем начальника кафедры. Перед ним открылись блестящие перспективы для научной карьеры, но весной прошлого года недоброжелатели подставили ножку. Споткнувшись на защите докторской, он закусил удила и, забросив науку, ударился в бизнес. Но на этом новом для себя поприще "каменных палат" не нажил и перебивался случайными заработками.
Все это вместе взятое, по мнению Гольцева, не давало оснований подозревать Литвина в том, что он мог броситься во все тяжкие и начать торговать секретами. Эпизодически поступавшая на него оперативная информация о нарушениях режима секретности в работе с материалами, содержащими гостайну - их обработка на неучтенных магнитных носителях, мало чем отличала его от коллег, нередко грешивших тем же самым.
Повышенный интерес Литвина к разработкам по программе "Тополь-М" и результатам испытаний, которые раньше отмечали оперативные источники, тоже находил свое объяснение. Тема его докторской диссертации по ряду позиций была близка к ней, но после провала на защите этот интерес угас, а вместе с ним спал и накал работы контрразведчиков. Главным же аргументом, говорившим в пользу Литвина, был тот факт, что в момент выхода Гастролера на резидентуру ЦРУ в Киеве он с семьей гостил у родственников в Воронеже. И если бы не последняя информация Кочубея, то тощее дело на Доцента так бы и продолжало пылиться на нижней полке сейфа Гольцева. Теперь все эти косвенные признаки, дававшие основание подозревать Литвина в шпионаже, складывались в логическую цепочку, но в ней не хватало главного - его поездки в Киев. "Киев!.. Киев?" - повторил Гольцев и, отложив дело, снова вернулся к фотографиям. С них на него насмешливо поглядывал Скотт. "Рано радуешься! Мы еще разберемся, какой ты на самом деле "скот"? - с ожесточением произнес Гольцев и снял трубку телефона.
- Слушаю вас! - раздраженно ответил Сердюк.
- Анатолий Алексеевич, это Гольцев. Извините, я, кажется, не вовремя?
- Вовремя! Что у тебя?
- Есть острая информация по Литвину.
- Острая, говоришь?
- Да, весьма.
- А позже с ней никак нельзя или боишься "порезаться"?
- Анатолий Алексеевич, вопрос действительно серьезный.
- Говори, только короче! - торопил Сердюк.
- Мы, кажется, рановато списали со счетов Литвина. Кочубей тут такое выкопал, слов нет!
- Виктор Александрович, не интригуй! Ближе к делу!
- Вы помните материалы по встрече Литвина с неизвестной парочкой в летнем кафе в парке ЦДХ? - напомнил Гольцев.
- Их что, установили? - оживился Сердюк.
- Одного, похоже, да. Американский инспектор Дэвид Уильям Скотт!
- Американец?! Инспектор! А он как в парке очутился?
- Не знаю. Могу сказать только одно: на фото наружки и фото, присланном из отдела контрразведки по Йошкар-Олинской дивизии одно и то же лицо - Скотт!
- Скотт?! Ты уверен?
- Не на все сто, нельзя исключать совпадения.
- А как это вяжется с Киевом и Гастролером?
- Пока не знаю. Ломаю голову и не могу свести концы с концами.
- Так, Витя, бери материалы и бегом ко мне! - поторопил Сердюк.
Гольцев сгреб со стола фотографии и вместе с делом на Доцента отправился на доклад. Сердюк, заинтригованный сообщением, нетерпеливо прохаживался по кабинету и, едва Гольцев переступил порог, поторопил:
- Показывай свою бомбу, Витя?!
Тот разложил фотографии на столе и отступил в сторону. Сердюк склонился над ними и долго разглядывал, затем, как в пасьянсе, перемешал и только потом отметил:
- Очень похожи! Но еще не факт, что Литвин - это Гастролер.
- Согласен! Все упирается в Воронеж. Висит, как тот кирпич на дороге! - посетовал Гольцев.
- С кирпичом, Виктор Александрович, ты в яблочко попал. Но подложили его мы сами!
- Как так?
- А вот так! Понадеялись на дядю из Воронежа и получили отписку.
- Так это же они, а не мы проверяли?!
- От этого не легче. Сейчас не время искать крайнего. Надо своими руками прощупать каждый факт и проверить по дням, часам, где находился Литвин, когда Гастролер выходил на резидентуру в Киеве.
- Вы полагаете, Литвин мог сделать ход конем? - предположил Гольцев.
- И еще какой! Если за четыре месяца мы не докопались до истины, то это говорит только об одном - голова у него варит что надо.
- Но теперь он на крючке!
- Не говори гоп, рыбак. Его еще надо поймать. Готовься ехать в Воронеж.
- Есть!
- Кого возьмешь в помощь?
Гольцев, помявшись, предложил:
- Анатолий Алексеевич, а если Кочубея и Остащенко снять с "карантина"?
- Исключено! - категорично отрезал Сердюк. - Их еще надо вытащить из сухумской истории.
- Но других работников у меня нет.
- Писаренко поможет. Полагаю двоих - Байдина и Салтовского - тебе хватит. Так что считай вопрос закрытым.
- Хорошо! Когда выезжать?
- Уже сегодня. Я доложу Градову, а ты готовься, - закончил разговор Сердюк.
Спустя пять часов Гольцев, Байдин и Салтовский стелили постели в купе фирменного поезда Москва - Сочи. Еще не улеглась в вагоне обычная в таких случаях суета, как поезд, тихо оттолкнувшись от перрона Казанского вокзала, весело постукивая колесами, покатил на юг. Через час разноцветное огненное зарево, полыхавшее над столицей, угасло, и экспресс, разрывая ночную тьму мощным прожектором и тревожа ревом гудка уснувшие в весенней неге полустанки, мчал контрразведчиков вперед, к разгадке тайны отпуска Литвина.
На следующее утро дежурная машина управления ФСБ по Воронежской области ждала их на служебной стоянке привокзальной площади, а через двадцать минут они были в кабинете начальника отдела контрразведывательных операций полковника Игоря Горемыкина. Судя по его напряженному лицу, от внезапного приезда оперативной группы военных контрразведчиков он не ждал ничего хорошего. Ее полномочия, подкрепленные шифровкой, подписанной заместителем директора ФСБ, были чуть ли ни диктаторскими.
Гольцев не стал напирать на это и надувать щеки - задетое честолюбие Горемыкина могло только помешать делу, и намеренно уйдя от обсуждения результатов предыдущей проверки Литвина, предложил сосредоточиться на плане предстоящей работы. Это сняло напряжение, витавшее в воздухе. Горемыкин приободрился, вызвал секретаря и распорядился приготовить кофе. Вскоре его ароматный запах растопил последние остатки холодка, и разговор перешел в деловое русло.
Технический вопрос: какие связи Литвина и родственников жены взять в проверку? - не вызвал спора, их круг был быстро очерчен. Трудность заключалась в другом: как из них вытащить информацию о том, где Литвин находился в те дни, когда Гастролер искал в Киеве выход на американскую разведку? Здесь требовались особая деликатность и осторожность, любая ошибка могла дорого обойтись. И пока подчиненные Горемыкина прорабатывали этот вопрос, Гольцев со своей группой разместились в кабинете его заместителя и приступили к работе.
Байдин засел за компьютер - электронные мозги должны были помочь переваривать те потоки информации, которые оперативники Горемыкина через несколько часов могли обрушить на них. Салтовский проверил кофеварку, затем сбегал в столовую и прикупил кофе со сгущенкой. Гольцев, доложив Сердюку о начале работы, разложил на столе большой лист бумаги и принялся вычерчивать аналитическую схему, в центре которой пока находились Литвин и родственники его жены.
Ждать первых сообщений Гольцеву долго не пришлось. Первым о себе напомнил Горемыкин. Его вид говорил о том, что рассчитывать на быстрый и легкий успех не стоит. В сводке телефонных переговоров звонки из Киева на квартиру тещи Литвина отсутствовали. Всего с 17 по 26 декабря набралось пятнадцать междугородних разговоров. Два из них заинтересовали Гольцева - по времени они совпадали с выходом Гастролера на резидентуру ЦРУ. Этот на первый взгляд незначительный факт пока лишь косвенно свидетельствовал в пользу шпионской версии, но для ее подкрепления требовались более весомые доказательства.
Вечером оперативная группа в полном составе собралась в кабинете Горемыкина. Список из пяти кандидатов с предложениями Байдина, как с ними строить беседу, лежал на столе. Взвесив все "за" и "против", Гольцев остановился на троих. Пенсионеры Баулины были на дружеской ноге с родителями жены Литвина. Бывший майор-пограничник, судя по собранной на него информации, не потерял прежней хватки. Две другие кандидатуры - участкового милиционера и первой сплетницы во дворе, бабки Верки, - оставили про запас.
На следующее утро Салтовский и старший оперуполномоченный отдела контрразведывательных операций майор Михаил Дружинин отправились в частное охранное предприятие "Защита", где Баулин работал начальником дежурной смены. Он оказался на месте и был один в кабинете. Несмотря на свои пятьдесят четыре года, бывший пограничник смотрелся бодрячком, энергично пожав руки, предложил присесть на единственный в кабинете диван и наметанным взглядом прошелся по посетителям. Им не пришлось представляться, за них это сделал он.
- Из милиции?.. Э-э, нет Из ФСБ! - предположил Баулин.
- Да! А на нас что, написано? - удивился Дружинин.
- Капитан, прошу прощения, наверно, майор, тут удивляться нечему, с мое послужишь и не такому научишься, - усмехнулся в густые усы бывший пограничник.
- С майором и организацией вы, Василий Федорович, не ошиблись, - подтвердил Дружинин и представился: - Михаил!
- Виктор. Военная контрразведка. Москва, - назвал себя Салтовский.
- О! Особист! - в голосе Баулина зазвучали уважительные нотки.
- Это раньше были особисты, а сегодня сотрудники органов безопасности в войсках, - поправил Виктор.
- Особист, или, как ты там говоришь, сотрудник в войсках. Главное, чтобы вы с армией страну не проспали. Ты только посмотри, что этот ненормальный Буш вытворяет! В Ираке людей ни за что гробит. А Украина? Черти че там творит. И еще этого психа, грузина, на нас науськивает. Я так скажу: зарвался подлец, пора по рукам дать! А кроме вас и армии ответить больше некому. На этих "новых русских" нет надежды, чуть что, так первые с чемоданами за границу рванут!
- Не волнуйтесь, Василий Федорович, военная контрразведка не спит, а в армии порядок, как на границе! - заверил Салтовский.
- Надеюсь, что так, - и в голосе пограничника зазвучали ностальгические нотки: - С вашими ребятами, особистами, мы плотно работали, знали, что творится в соседнем афганском кишлаке и в каком дворе чья собака лает.
- Сегодня тоже все вопросы решаем вместе.
- Дай-то бог, чтобы так и дальше было, - пожелал Баулин и, пытливо посмотрев на офицеров, спросил: - Я так понимаю, пришли вы не за воспоминаниями?
- Совершенно верно. Есть один серьезный разговор, Василий Федорович, - перешел к делу Дружинин.
- Говоришь, серьезный? - Баулин бросил выразительный взгляд на потолок и предложил: - Пошли, покурим, там и потолкуем.
- Может, в кафе, - сделал встречное предложение Виктор.
- С удовольствием, но в следующий раз - я на службе.
Вслед за Баулиным они вышли во внутренний дворик. Он присел на лавку, неторопливо достал из кармана пачку "Беломора", вытащил папиросу и, помяв в крепких пальцах, закурил. Виктор и Михаил не спешили с вопросами, судя по тому психологическому портрету, что подготовил Байдин, основательный и неспешный во всем бывший майор-пограничник не любил суеты. После нескольких затяжек, отбросив в сторону дипломатические заходы, он заявил:
- Я так понимаю, что по пустякам из Москвы не приезжают, и потому спрашивайте прямо. Что знаю, то скажу, и чем смогу, тем помогу!
- Василий Федорович, что вы можете сказать про Ореста Литвина? - решил не ходить вокруг да около Виктор.
- Ореста? Литвина? - Баулин задумался, а затем заговорил рублеными фразами: - Близко не знаю, редко здесь бывает. Семья как семья. Мужик головастый, дураков в академии держать не станут. В разговоры особые не лез. По характеру спокойный, но с гонорком. Деньги? А кому их сейчас хватает? Подозрительного за ним ничего не заметил. Что еще сказать, даже не знаю, вы лучше задавайте вопросы.
- Хорошо! - согласился Салтовский и спросил: - С 17 по 26 декабря прошлого года он все время находился в Воронеже?
- Находился, но когда, точно не скажу. То, что был с женой и детьми, так это точно, - подтвердил Баулин.
- А на Украину он ездил?
- На Украину? Знаю, мать у него там живет - то ли в Кременчуге, то ли в Чернигове. А вот ездил ли он к ней - про то не слышал. Светлана и дети вроде все время в городе были.
- Василий Федорович, а Литвин сам не мог съездить? - уточнил Михаил.
- Вот чего не знаю, того не знаю.
- Жаль! - не мог скрыть досады Виктор.
- А в другие места? - допытываться Михаил.
- Другие? - и Баулин задумался.