* * *
– Готова?
– Нет, подожди.
– Ты помнишь кульминацию?
– Да, вроде…
– Вроде?!
Они стояли за дверями – за звуконепроницаемыми дверями – и советовались о том, как лучше сдать долги по прочитанным текстам. Как пройти рубеж, чтобы потом оказаться в общежитии, обмирая от гордости за пересдачу с первого раза.
Они шли сдавать – и были умопомрачительно счастливы.
В окне браузера светились баннеры моего родного форума, там шло голосование за фото месяца: люди очень хотели казаться грязными и недобрыми, но даже за отборными помоями в адрес недруга звучало что-то еще, что-то, затаившееся между строчками html-кода.
"Голоса за звуконепроницаемой дверью. Второй смысл интернет-баталий… Соня, тебя развозит".
Три урока остались позади, как в тумане, я распинала себя на проекционной доске перед классом, выкручивала руки себе, выламывала им, силясь найти того, кто будет прятаться от этой изысканной тонкой муки.
Того, кто уже раз меня обманул, сказавшись подобием человека.
За окном маленького кабинета что-то происходило с погодой. Там рябило в небе, облака вперемешку с тучами мчали, царапаясь о голые ветви. Их скорость наводила на мысли об огромном калорифере за горизонтом, и мир над головой летел во весь опор – живая метафора свободы.
В небе не было микроволнового барьера, не было сети депрессивной частоты, не было приметных патрулей на дорогах и неприметных – в болотах. Безразличное небо мчалось над лицеем, и сидя в потоке странных симеотониновых ассоциаций, я была уверена в одном: ни сегодня, ни завтра дождя не предвидится.
Дождь будет там, внутри ангельского микрокосма. Мир всегда плачет, умирая. Огромный маленький мир, который, в отличие от героя романа, всегда меньше своей судьбы, но невыносимо больше человечности.
Дверной замок пискнул, сообщая, что девочки решились.
Я в последний раз покосилась на экран. В списке участников "Фотографии месяца" меня не было.
"Симеотонин дает превосходное чувство кадра. Само зрение кажется последовательностью снимков. Нужно попробовать".
* * *
В кабинете директора. Я в кабинете Куарэ-старшего, смотрю на пустую ампулу из-под симеотонина на его столе и чувствую себя пойманной наркоманкой.
– Объяснись, Соня.
Нужно было сказать коротко, сказать точно, но беда в том, что мне хотелось строить цепочку доводов, обосновать свой выбор, я хотела горящие щеки и розовые кончики ушей. Я хотела быть одной из тех, кто полчаса назад краснел за свои ошибки.
"Учитель Витглиц, я… Обещаю, я больше не буду, я не смог прочитать только потому, что…"
Потому – что. Потому – что. Потому – что…
– Ангел должен быть пойман как можно скорее, – сказала я.
Директор встал и снял очки. Воздух сгустился, и воспоминание сжало мне горло. Уже было, я помню. Я до сих пор помню.
– И ради этого ты убиваешь себя?
…Он стоял в палате, а я не могла пошевелиться от страшной слабости. Мне не удалось убить себя, меня откачали, и зеленый треск палаты пульсировал вокруг, оглушая, раскалывая пустую голову. Он снял очки, показывая глаза, открывая их мне. Странный ученый, который приходил просто так. Странный учитель. Странный профессор Серж Куарэ.
Это было.
– У меня есть замена, профессор Куарэ. Но если я не справлюсь быстро, он потеряет себя.
Он думал. А мне становилось неожиданно легко, и я невольно смотрела на сгиб локтя, словно и правда ожидая увидеть там иглу и новую дозу кредитных часов.
– Ты уверена?
– Да.
– Хорошо. Прочитай.
Директор развернул экран ко мне. Отчет, дозировки, типы препаратов – все это укладывалось в простую правду: в пищу и воду его сыну сегодня начали добавлять антидепрессанты – сильные антидепрессанты. Значит, я только подтвердила опасения директора и врачей. Значит, все именно так плохо, как я решила.
"Рада ли я этому? Нет, я этому не рада".
– Соня.
– Да, директор?
В раскрытой ладони лежали две неиспользованные ампулы. Я протянула руку навстречу хирургическому латексу. Директор Куарэ никогда не снимал свои перчатки, плодя сплетни и ужасные легенды среди лицеистов.
По крайней мере, я уверена, что эти легенды есть.
– Постарайся найти его за время действия второй дозы.
– Хорошо, профессор.
– Ты уже понимаешь, что ищешь?
Да. Не волнение, а покой. Не прыжок навстречу, а мягкое отступление в тень. Я ищу Ангела с повадками очень плохого человека.
– Да.
– Хорошо. Ты нужна мне живой. Можешь идти.
"Пожалуйста, не умирай, Соня", – перевела я. Я закрывала двойную дверь в кабинет, получив намного больше, чем надеялась. И, наверное, больше, чем хотела.
В приемной сидела Николь. Судя по ее лицу, она все понимала. В конце концов, это была не самая сложная логическая цепочка из очевидных причин и следствий – пустяк для службы безопасности. Понятно ведь, что на утро после моего неожиданного ночного дежурства одна из безликих уборщиц вошла в мой дом. Или не одна. Или они даже не стали маскироваться.
– Соня, на что ты надеялась? – спросила Николь.
"На то, что найду его до утра. На то, что всем уже все равно. Ни на что я не надеялась".
Ая безразлично смотрела в экран, за дверями еще кто-то ожидал, сквозь щель между тяжелыми шторами в приемную рвалось бешеное небо, и почти пустая Николь искала мой взгляд.
– Ты можешь идти, Николь.
– А… А ты? – глупо спросила она после паузы, заполненной изумленным вздохом безразличной, такой безразличной Аи.
Я не стала отвечать и первая пошла к дверям.
В коридоре пульсировал вечерний лицей: заканчивались дополнительные занятия и консультации, по углам и нишам шептались. Серый свет уже почти невидимого неба мешался с сумеречным светом ламп.
Ученики были ровные, закрытые, безнадежно человеческие.
"Это, блин, невозможно…"
"…И тут заходит Анджей! Я ему говорю…"
Слишком человеческие.
"Чш-ш-ш! Мисс Витглиц идет".
Внимательные. Умные.
"А ты используешь на е-буке автопрокрутку?"
Мелькали кураторы – настороженные, заботливые, участливо заглядывающие в глаза. Меня тошнило от них: еще вчера все верили в медиумов и проводников, в то, что все идет по схеме, а сегодня…
Сегодня зашевелилась вся над– и подстройка лицея, сегодня все при деле, потому что никто не хочет оказаться под лестницей в коме, никто не хочет подставлять горло под клыки сначала врага, а потом друга, который тоже, оказывается, может убить. Ненароком, из самых лучших побуждений.
Я накручиваю себя, я знаю: мало кто слышал о том, что мсье Куарэ вполне мог добить истерзанную Кэт. Скорее всего, только мой уровень подписки и знает, уровень "догма".
Впрочем, это не имело никакого значения.
Скрытые сумерками облака без оглядки мчались прочь, давая дорогу новым, лицей уходил в пучину тихой истерии, и заботливые кураторы, и усиленные смены СБ у мониторов – все они нагнетали ту атмосферу, которая душной ватой обволакивала меня. Я задыхалась: будто с пачкой зажженных сигарет во рту, словно в жвалах побеждающего Ангела.
Паника стеклянила воздух. Паника тихо звенела в окна.
И, как ни противно, но она работала на меня, потому что человекообразный Ангел тоже ее чувствовал.
"Ошибись. Ошибись хоть раз".
Анатоль. Я не видела его весь день – в придачу к ночным часам дежурства. И я не хотела думать о том, что с ним. Дневная доза только флуоксетина в тридцать миллиграмм… Просто так ее не назначают.
"Клайв. Второй "А". Он напуган, что-то личное. И он человек".
…Мсье Куарэ слаб и раздавлен, и он добивает себя сам.
"Юлия".
…Я не знаю, о чем с ним говорить.
"Елизавета".
Не знаю, не знаю… Вокруг источников света клубилась мгла, похожая на растасканную вату, по углам застывала тьма – комками, упругостью, смолой. Стены покрывала вязь грязной зелени, в которой угадывались письмена.
Я до рези в глазах вглядывалась в учеников, все сильнее изменяя реальность.
Многие не дойдут по своим делам, многие дойдут быстрее, чем хотели бы. Почувствуют, что это я, – единицы.
Быстрее, а значит – сильнее удар, по грани с интрузией.
Коридор сжимается, стены круглеют, даже стекла в окнах обретают кривизну, словно кто-то втискивает лицей в трубу, и все темнее дальний конец, и все читабельнее вязь на почти уже круглых поверхностях.
"Соня, не ходи туда".
Дальний конец коридора завивается винтом, я иду прямиком на потолочную лампу, выхватывая из сходящего с ума пространства все новые плотные тени – выхватывая и возвращая на место: не то.
"Соня-соня-сонясоня… Мы не хотим, чтобы ты туда шла, не хотим, давай разогреем вино… scandet cum tacita virginae pontifex…"
И еще что-то на немецком. Кажется, из Рильке.
Часы над дверью в класс уже изогнуло, когда я их увидела. Цифра, цифра, двоеточие, цифра, цифра – их разъединяло, забрасывая в воронку. Я собрала их, вытряхивая ту самую ненавидимую Мовчан душу из очередного лицеиста. Время, всего лишь время, поняла я.
И все встало на место.
Я закрыла за собой дверь кабинета и пошла к портфелю. Кресло, на котором он стоял, шло трещинами и вспыхивало, выдуманный разумом смрад всаживал иглы мне в ноздри, но на это уже не стоило обращать внимания. Нужно всего лишь еще одно усилие, чтобы контролировать восприятие.
Нет, не так: чтобы отобрать у болезни контроль над восприятием.
Я едва понимала, как расстегнула манжету блузки, как закатала рукав. Куда-то еще делся пиджак, но это, увы, не важно, потому что игла шприца шла волнами, как живая, а вены почти слепили своей пульсацией, а у самой затылочной кости гремело возрождение истинной меня.
Боль-боль-боль-боль-бо…
Мир вдруг потерял острые углы, расплылся плотный сумрак в углах, и в висках стало щекотно. Я смотрела на отсрочку оплаты, которая торчала из сгиба локтя, видела капельку крови, просочившуюся из неаккуратно проколотой вены, видела криво сломанную ампулу среди листов тестирования.
"Я едва не опоздала. И чуть не сорвалась вдобавок".
Дверь распахнулась в коридор, где добавилось света и больше не было вихря и вогнутых стекол. Комки ваты отлипли от ламп, а я поняла, что поставила себе укол в темноте.
– Соня?!
Канадэ выдохнула, только разглядев мой силуэт в кресле. "…и-четыре, и-пять", – посчитала я, ожидая, пока куратор продолжит.
– Соня, я нашла Ангела!
Я встала – и тотчас же села, потому что – бесполезная ELA, слабые колени, эхо симеотонинового шквала.
– Сядь.
– Соня! – воскликнула Хораки. – Я же сказала…
– Я слышала. Сядь.
Она прошла вперед, опустилась на край кресла, готовая вскочить, готовая кричать. Мне и самой хотелось бежать, кричать. Хотелось.
– Не надо, – попросила я, заметив, что она потянулась к настольной лампе. – Рассказывай.
…Она шла за мной, она нашла его в шлейфе моего симеотонинового криза, когда я трясла лицеистов, думая только о том, почему не могу иначе переживать за убивающего себя Куарэ.
Сесил Мортон из 1-С, пятясь в тень, смотрел мне вслед.
Вокруг застыли замороженные лицеисты, а он отступал, не замечая взгляда куратора, не видя ничего, кроме того, что видеть не должен был.
– Я прошла мимо него, – сказала я вслух, и Канадэ все же вскочила:
– Да, Соня, ты сошла с ума! Ты глушила их! Ломала!
Она уже видела все, привыкнув к зыбкому сумраку кабинета: и закатанный рукав, и ампулу на столе, которая, казалось, проминала собой пачку бумажных листов. И я примерно представляла ее выводы.
"Это все ради моей замены", – попыталась сказать я.
"Ты сходишь с ума от боли", – пыталась сказать Канадэ.
Я, к сожалению, плохо представляла, кто из нас прав. Поэтому взялась за манжету и начала разворачивать рукав. Виток, виток, еще виток. В пальцах кололся серый холод.
– Где сейчас Куарэ?
– Анатоль? – выдохнула Хораки. – Н-не знаю, но…
– Найди его. И передай, что ты нашла убийцу Кэт.
Канадэ вскочила, тряхнув головой.
– А… Ты?
– Я выполню остальные специальные процедуры.
"Нет, я не в порядке", – добавила я, глядя в глаза, лишь угадываемые в темноте. Она кивнула и убежала, и я была уверена, что завтра, если мы переживем эту ночь, она попытается поговорить, и только потом доложит в СБ. А там – не удивятся.
Левая рука отозвалась призраком боли, когда я перекинула через нее пиджак, а потом и плащ. Я подошла к выключателю, щелкнула, на миг погрузившись в звон солнечного гонга, а потом снова выключила свет.
В конечном итоге, симеотонин сделал свое дело, только, оказывается, я хотела сама: "Куарэ, ты не виноват. Я нашла его. Если хочешь, ты можешь сам посмотреть ему в глаза. Видишь? Это не ребенок, он только звучит как ребенок. Если не хочешь – всегда есть М-смесь и Белая группа…"
Оставалось сомнение, как отреагировал бы Анатоль, и об этом тоже стоило бы подумать.
Коридор был самым обычным, портфель оттягивали тесты, которые нужно проверить на завтра, а на форуме, наверное, закончилось голосование за снимок месяца.
"Завтра возьму фотокамеру и пойду на болота".
Мне понравилась эта мысль, и я, свернув к выходу, едва не миновала офис службы безопасности.
8: Самый звонкий крик – тишина
В окно стучала неприкаянная ветка. Мне было хорошо под одеялом: с оглушенным демоном в голове и отчетливым ощущением выходного. На столе моргал зарядившийся аккумулятор, и где-то рядом лежал невидимый кофр с фотоаппаратом.
И где-то там были еще десять часов времени, которое мне не нужно делить с болью.
За окном дробилась между ветвями звенящая прозрачность: та самая, которая – бесцветье. Которая – высокий и чистый звук. Которая бывает только осенними днями, когда предгорье ждет заморозка.
Я бросила складывать постель, поставила чайник и села у окна. Ветер играл ветвями, обхлестывал невидимые куски осени. Мне хотелось смотреть, и пальцы сами додумали ребристые кольца на объективе. Пальцы помнили путь к меню баланса белого. Я дала свободу рукам, глядя за стекло. На стекле серели высохшие потеки, фотоаппарат лежал за спиной, но пальцы ткали силки вокруг картинки. Резкость, фокус, диафрагма – с каждым движением запущенный сад преображался, становился набором пластов, и плоскостей, и планов. Я его ловила и упрощала.
Когда вид из окна расслоился, и осталось только найти правильный баланс цветов, я остановилась, и палец лег на воображаемый спуск. Сад замер: все та же светотень, простая и управляемая.
Из кухни свистнул чайник – неуверенно пока что, на пробу, а я смотрела за окно между пустых ладоней, и видела именно то, что хотела. Выделена ветвь, снимок получится немного темнее, фрагмент кованого забора замылен. Цвета – неестественны, смещены в сепию.
Почти годится, решила я и пошла выключать чайник. Меня ждали хорошие кадры.
* * *
Я обходила "Лавку" полузаросшими тропами, жевала гренок и – пока получалось – думала. Слышались голоса детей, окрики кураторов. Еще один праздный день в этом месте все-таки наступил, меня не мутило от М-смеси, а значит, все прошло хорошо. Анатоль пошел навстречу своему кошмару и справился. Наверное, мне следовало переживать за мсье Куарэ. Например, не так спокойно спать.
Деревья редели. Мысли – наоборот.
Ангел найден, Ангел уничтожен. Мне осталось только сожаление. И еще сожаление. И еще. Я ведь почти сорвалась, я пропустила Сесила, это не я отдала Ангела в руки Куарэ. Внутри меня будто был кто-то еще, и он исходил слабым, медленным ядом.
Но я – это только я.
Лесопарк закончился. Впереди лежал спуск в Торфяную низину. Там между неровными колоннами камня лежали, свернувшись, пряди тумана. Там стояла трава – серо-рыжая, как сама осень. К востоку начиналась трясина: я даже отсюда видела красную вешку.
Я видела все – все и сразу. Гротескный Шпиль, жилы мха в морщинах камня, блеск болотного окна, и даже – не зрением, чутьем, – видела первую линию Периметра. До стены депрессивного излучения оставалось почти шесть километров. Шесть километров холодной влаги, камня и торфяной осени.
Я это видела, я слышала, как шуршат секунды кредита. Хотелось успеть как можно больше. Впрочем, как всегда.
Снимки ложились на карту памяти быстрее, чем я успевала рассмотреть план. Я еще не работала – я просто утоляла голод: жадный любитель, дорвавшийся до красивого ландшафта.
Мое – спуск. Мое – спуск. Мое – спуск.
Меня остановило не насыщение, еще не заполнилась карта памяти – просто на какую-то долю мгновения ощутила чужой страх.
– Витглиц?
Я оглянулась, пытаясь понять, что чувствую. Слышался грубый хруст разрушенного одиночества: у разлапистой сосны стоял Куарэ и удивленно озирался.
– Вы… – неуверенно начал Куарэ и замолчал, беспомощно озираясь.
Очень хотелось ответить: "Да, я". Наверное, я бы так и ответила, если бы не взгляд. Куарэ приковало к Торфяной низине, он весь был там – среди словно бы высеченных из тумана колонн, среди завитков ржавого торфяника.
Торф. Туман. Камень. Колонны воплощенной серости.
Я поймала себя на том, что тоже смотрю туда. И что мне обидно: он там видел что-то притягательное, что-то куда более сильное, чем то, за чем он подошел.
– Там что-то произошло, верно?
Его слова были как удар. Я все еще помнила пощечины ветра, помнила, как меня вышвырнуло из горящей воронки микрокосма. Помнила колючее прозрение: "С этим Ангелом что-то не так". Он был чудовищно силен, силен в своей агонии.
Я помнила ветер, помнила, как он прошел мимо меня. Как спустился в долину и умер там.
– Умер? – удивился Куарэ. – В смысле, сам?
– Да.
Я еще слышала, как мои мысли плавно перетекали в речь. Плавность удивляла. Как это просто и странно: говорить, едва думая. Как звучит жизнь, когда можно так – и без уколов? Можно, конечно, спросить у Куарэ, но он вряд ли поймет мой вопрос.
– Когда это случилось?
Он снова смотрел вниз – туда, где я не победила.
– Два года назад. Шестого апреля.
Время мягко напомнило мне, что я его теряю понапрасну.
– Простите.
Он в порядке – настолько, чтобы ощущать тревогу в ландшафте. И этого достаточно, рада за него. Я нащупала ногой надежный камень и начала спускаться вниз. Неснятые завитки тумана ждали меня.