- Ну, а что после того, как пройдут эти три дня?
- Это вы знаете и сами. Караульные посты за внешним ограждением будут сняты, и жизнь в лагере вернется к обычному ритму. Поиски нас - очередных беглецов - выйдут из компетенции администрации лагеря. Мы же будем находиться уже снаружи и сможем связаться с нашими товарищами–поляками из Армии крайовой.
В бараке воцарилась тишина. Все заключенные - кроме Мириам с Элиасом и Пауля, находившихся вдалеке от стола - размышляли над словами Отто.
- Неужели вы не понимаете, что это ловушка? - спросил Яцек. - Он хочет заставить вас…
- Хватит! - перебил его Моше. Затем он посмотрел поочередно в лицо каждому из собравшихся вокруг стола заключенных. Хотя он был всего лишь среднего роста, сейчас почему–то казалось, что он смотрит на них сверху вниз. - Я ему верю.
- И это говоришь ты, Моше! - усмехнулся Берковиц. - Ты, который сомневался в нем больше всех нас! Ты ведь еще совсем недавно был убежден, что Отто - предатель, что он - доносчик.
Моше кивнул.
- Да, ты прав, - сказал он. - Еще совсем недавно я и в самом деле думал, что Отто доносчик, находящийся здесь по заданию коменданта. Но теперь я изменил свое мнение. Я не знаю почему. Может, из–за его рассказа, а может, из–за того, что он пожертвовал имевшимся у него морфием… Как бы там ни было, я считаю, что то, что он говорит, - правда.
- Ну и что, даже если это правда? - покачал головой Берковиц. - Какое тебе дело до его партии? Уж к чему–чему, а к ней ты не имеешь вообще никакого отношения.
- На его партию мне наплевать. Однако нам представляется возможность показать немцам, что мы в состоянии обвести их вокруг пальца при всей их идеальной организации. Если это нам удастся, я смогу умереть спокойно. Мы должны помочь Отто.
- Помочь ему! - воскликнул Иржи. - Каким же это, черт возьми, образом мы можем ему помочь?
- Я и сам не знаю. Но мы должны, по крайней мере, попробовать. Комендант…
- …комендант убьет нас всех, если мы к шести утра не назовем ему имя, - перебил Моше Яцек.
- …комендант в любом случае убьет нас всех, - договорил Моше начатую им фразу, игнорируя слова Яцека. - Вы разве не помните, что говорят тому, кто попадает сюда? "Сначала вы примите дезинфекционный душ, а затем вам дадут молоко, сливочное масло, хлеб…" Душ… Эсэсовцы всегда врут. Брайтнер попросту забавляется с нами, как с игрушками, а когда ему это надоест, он отправит нас всех в Krematorium[79] - в этом можете быть уверены. Поэтому мы должны помочь Отто сбежать.
- Да, но если… - начал было возражать Яцек.
- "Люди, избегая смерти, устремляются к ней", - процитировал Иржи высказывание Демокрита. - Самое прекрасное - это то, что мы уже мертвы.
- Это верно, - неожиданно поддакнул Берковиц. - Иржи прав. Мы уже мертвы. Убьют ли нас сегодня утром или завтра или через месяц - нам все равно не избежать своей судьбы. И это делает нас сильными. Нам уже ничего не страшно.
- Послушайте, - сказал Моше, - я сейчас понял, почему комендант решил загнать нас в этот барак.
- Для того, чтобы нас убить, разве не так? - спросил Яцек.
- И для этого тоже, но не только для этого. Мы - цветные стекляшки в мозаике. Каждый из нас - маленькое и мало что значащее стеклышко, входящее в состав мозаичного рисунка, который намного больше нас по размерам. Поэтому я в самом начале считал, что мы не сможем ничего сделать. А затем… - Выражение лица Моше стало очень серьезным. - Затем, когда обершарфюрер стал бить Элиаса, меня осенило. Мы все - мало что значащие фрагменты мозаичного рисунка, который намного больше нас по размерам, однако если мы соберемся вместе, если мы гармонично соединимся друг с другом и образуем единое целое, то каждая из частичек этого целого приобретет смысл. В отдельности же каждый из нас не значит ничего. Знаете, почему мы оказались здесь, в лагере? Потому что каждый из нас всегда думал только о себе самом и о том, что волновало лишь его самого. Ты, Берковиц, думал о деньгах. Бедняга Элиас думал о религии. Иржи - о театре… ну, и о мужчинах. Я думал только лишь о своих сделках. Даже Мириам, хотя она и лучше всех нас остальных, думала только о своей семье. Мы оказались неспособными увидеть то, что происходит вокруг нас. Мы полагали, что политика - дело грязное и что нам не следует в нее вляпываться. Однако наступает момент, когда это приходится делать.
Берковиц собрал в ладонь клочки бумаги, которые он и другие заключенные использовали для голосования, поднял руку до уровня лица и затем стряхнул эти клочки с руки. Они, слегка порхая, упали на пол. Глаза Берковица за поцарапанными стеклами очков сверкнули.
- Стекляшки в мозаике… - задумчиво сказал он.
- Если мы объединим свои усилия, - продолжал Моше, - результат будет больше, чем простая их сумма, и мы сможем что–то сделать. Возможно, это "что–то" будет незначительным. А может, нам удастся сделать нечто весьма существенное.
Wäscherei погрузилась в напряженную тишину. Даже Мириам после этих слов Моше замерла и стала внимательно прислушиваться к разговору.
- Он прав, - после долгой паузы сказал Берковиц. - Моше прав.
- И это говоришь ты, Берковиц! - воскликнул, почти закричал Яцек. - Ты, который всегда думал только о своих деньгах!
- Я был приучен принимать окружающую действительность такой, какая она есть, даже если она и гнусная. Я способен почувствовать, что та или иная компания катится к банкротству и что спасти ее уже нельзя. Так вот, я сейчас чувствую, что я слишком стар для того, чтобы выжить в концлагере. Но, прежде чем меня не станет, я могу еще что–то сделать. Я тебя поддерживаю, Моше. Я сделаю все, что смогу, чтобы тебе помочь.
Финансист широко открыл рот и засунул в него указательный палец.
- Вот здесь, внутри коренного зуба, я спрятал бриллиант. Эсэсовцы и лагерный врач об этом даже и не догадываются, потому что он замаскирован под идеально похожей на поверхность зуба фарфоровой оболочкой. Ее изготовил лучший стоматолог Лондона. Я ведь, в общем–то, не испытывал большого доверия к Гитлеру… Здесь, в лагере, мне от этого бриллианта все равно не может быть никакого толку. Если бы о нем кто–то узнал, меня убили бы, чтобы его забрать. А вот за пределами лагеря этот бриллиант можно продать. Тебе, Отто, после побега понадобятся деньги. Так что будет разумно, если я отдам его тебе.
"Красный треугольник" с сомневающимся видом покачал головой.
- Я…
- Возьми его. Он, по крайней мере, принесет какую–то пользу. Вместо того чтобы оказаться на каком–нибудь кольце, которое купит какая–нибудь дама и которым она будет хвастать, когда будет проводиться какая–нибудь soirée[80], он лучше спасет кому–то жизнь. Сейчас нужно просто вытащить его наружу.
- А как это сделать? Что тебе сказал по этому поводу стоматолог?
- Вытащить его будет нетрудно. Нужно подцепить его чем–то вроде рычажка и сильно надавить.
- Тебе будет больно.
- Не очень. По крайней мере мне так говорил стоматолог. Кроме того, это не так уж и важно. Давайте сделаем это побыстрее.
Отто огляделся по сторонам, подыскивая что–нибудь подходящее.
- Нож, - предложил Моше.
- Верно, нож Алексея. А где он?
Они нашли его возле кипы одеял, к которой он отлетел во время драки. Отто взял его за рукоятку.
- Хорошо бы его дезинфицировать.
- А как? - спросил Моше.
- Огнем. Возьми свою зажигалку.
Моше поднял зажигалку, брошенную на пол обершарфюрером.
Они медленно провели лезвие ножа над пламенем - сначала одной стороной, а затем другой. Металл приобрел коричневатый оттенок.
Берковиц уселся на стул и вытянул ноги. Руки он завел за спинку стула.
- Пусть меня кто–нибудь держит.
Моше подошел к нему со спины и крепко ухватился одной рукой за голову, а второй - за его нижнюю челюсть. Иржи схватил его за руки. Теперь Берковиц уже не смог бы вырваться.
- Я готов, - заявил он.
"Красный треугольник" подошел к нему и, наклонившись, заглянул ему в рот.
- А какой именно зуб?
- Второй по счету коренной. Слева. Давай быстрее.
Отто засунул в рот Берковицу кончик лезвия и, приставив его к нужному зубу, спросил:
- Этот?
- Угу–у–у–у… - ответил финансист. Моше заставлял его держать рот все время открытым.
- Потерпи одну секунду, - сказал Отто.
Он повернул кисть руки, в которой держал нож, так, чтобы опереться о кость нижней челюсти, и затем осторожно, но очень сильно надавил. На лбу у него тут же выступили капельки пота. Берковиц застонал от боли.
- Секунду… Всего лишь секунду…
Отто снова надавил на нож. Зуб подался, и лезвие соскользнуло с него, едва–едва не вонзившись в небо Берковица. Финансист, которого Моше и Иржи тут же отпустили, резко наклонился вперед и сплюнул кровь. Все посмотрели на пол. Посреди лужицы крови лежал и поблескивал бриллиант, часть поверхности которого была скрыта фарфоровой оболочкой.
- Вот это он и есть, - сказал Берковиц.
Взяв драгоценный камень двумя пальцами, он вытер его о свою куртку и показал остальным заключенным.
- Красотища! - восторженно воскликнул Иржи. Он очень осторожно взял у Берковица камешек большим и указательным пальцами и поднес его к мочке своего уха, как будто это была серьга с бриллиантом. - Ну как я выгляжу, девочки?
- Он обошелся мне в кругленькую сумму. Мне тогда даже и в голову не приходило, что ему будет суждено оказаться здесь, - сказал Берковиц и снова плюнул кровью на пол.
- Ну и что теперь? Как мы отсюда выберемся? - спросил Отто.
- У меня есть идея, - сказал Моше. - Мы…
Он не успел договорить: из–за висевшей на веревках одежды появился Пауль.
- Вы уже закончили свое внутрисемейное собрание? - спросил он.
- Да, можешь идти.
Немец подошел к другим заключенным и подозрительно посмотрел на них.
- Что–то у вас уж больно озабоченные лица… У меня такое впечатление, что вы не ограничились тем, что обменялись сплетнями по поводу своего гетто… - сказал Пауль, обходя вокруг стола и заглядывая каждому из находившихся возле стола людей в глаза. - А что за возню вы устроили с Берковицем?
- Мы удалили ему зубной камень, - ответил Моше. - Он в этом очень сильно нуждался.
- Вы, евреи, способны на какие угодно ухищрения. Мы можете умудриться спрятать в зубах очень маленькие, но при этом очень ценные предметы…
Никто ничего не ответил.
- Значит, так оно и было? Я прав?
- Какая тебе разница? Здесь, в этом бараке, ты нам ровня.
Пауль, проигнорировав эту реплику, продолжал:
- Наверное, вам пришла в голову какая–то идея. Эта ночь сделала вас уже совсем другими. Вы уже не те жалкие еврейчики, которые трясутся от страха при малейшей опасности…
- Именно так, - кивнул Моше. - Мы уже совсем не такие евреи.
- Знаете, что я думаю? Вы готовите побег. Составляете маленький - и наверняка нелепый - план побега. Это ваш beau geste[81], да? Вам ведь прекрасно известно, что живыми вас из лагеря никто не выпустит…
- Да, мы об этом слышали… - сказал Моше, приближаясь к Паулю.
- И как же это вы собираетесь отсюда удрать? - спросил Пауль. - Для вас что, не являются непреодолимой преградой ни колючая проволока, по которой идет электрический ток, ни караульные вышки, ни часовые, ни собаки?.. Сбежать отсюда невозможно, неужели вы этого не понимаете?
Произнося эти слова, Пауль медленно перемещался в сторону двери. Моше шел за ним, держась от него на расстоянии в пару метров. Они настороженно смотрели друг на друга, передвигаясь очень мелким шагом - как танцоры, ожидающие друг от друга какого–нибудь жеста, который послужит сигналом к началу танца.
- Именно так, ты прав, сбежать отсюда невозможно, - сказал в ответ Моше. - Поэтому вряд ли стоит ожидать чего–нибудь экстраординарного от маленькой группы презренных евреев.
Пауль вдруг стремительно бросился к двери и схватился за ручку, но прежде чем он успел ее открыть, на него со спины набросился Моше.
- Я его держу! - крикнул он.
Немец очень сильно ударил его локтем в живот. Моше, охнув, выпустил немца и повалился на пол, однако прежде чем Пауль успел распахнуть дверь, в него вцепились с двух сторон Отто и Берковиц. Началась борьба: нападавшие яростно пытались покрепче ухватиться за руки и ноги Пауля, а тот отчаянно вырывался. Иржи стоял в стороне, прислонившись спиной к стене и оцепенев от ужаса. У него не хватало мужества вмешаться в эту схватку, и он лишь смотрел на происходящее вытаращенными глазами. Яцек тоже не вмешивался и наблюдал за потасовкой со стороны.
- Oberscharführer![82] - заорал Пауль, отбиваясь от наседающих на него противников. - Oberscharführer! Заключенные собираются сбе…
- Заткнись, нацист! - прошипел Берковиц, зажимая рот немца ладонью.
Пауль яростно впился в нее зубами. Берковиц, с трудом вырвав ладонь изо рта немца и схватившись затем за раненое место другой рукой, начал кататься по полу, завывая от боли. Отто попытался вцепиться обеими руками в ноги Пауля, но немцу удалось вырваться, и он тут же, изловчившись, сильно ударил "красного треугольника" кулаком по лицу, отчего тот повалился на пол.
Затем Пауль взял лежавший на полу нож, при помощи которого изо рта Берковица доставали бриллиант, и, бросившись сверху на Отто, попытался ударить его ножом в шею. "Красный треугольник", однако, смог блокировать удар и схватил нациста за запястье, но физическая сила была на стороне Пауля. Острие ножа миллиметр за миллиметром приближалось к шее Отто.
- Иржи! - позвал Отто.
"Розовый треугольник" стоял, парализованный страхом, не в состоянии пошевелить даже пальцем. Моше все еще лежал на полу: он все никак не мог придти в себя после полученного удара локтем в живот.
Берковиц поднялся на ноги и вознамерился было напасть на Пауля сзади, но тот, своевременно заметив финансиста краем глаза, изогнулся и, даже не поворачивая головы, наугад ударил ногой. Его удар пришелся Берковицу в нижнюю часть живота, и финансист, ойкнув, рухнул. Затем нацист снова сконцентрировался на том, чтобы попытаться вонзить нож в шею Отто. Кончик лезвия уже почти касался кожи: еще чуть–чуть - и лезвие вопьется в горло.
- Иржи! - снова хрипло позвал Отто, уже из последних сил сдерживая натиск нациста.
"Розовый треугольник" - с физиономией, перекосившейся от охватившего его волнения - бросился к двум сцепившимся немцам. Ему еще никогда в жизни не приходилось ни с кем драться: даже в детстве он всячески избегал каких–либо стычек со сверстниками. Толком не зная, как в подобной ситуации следует действовать, он схватил Пауля за запястье руки, державшей нож, и потянул ее на себя. Усилие, которое Пауль прилагал к ножу, от этого вмешательства изменило свое направление, нож неожиданно скользнул в сторону, и его лезвие как–то само по себе вонзилось в бок Иржи. Пауль, не ослабляя хватки, выдернул лезвие из раны и вскочил на ноги. Отто, воспользовавшись этим, поспешно отполз в сторону.
Иржи отупело уставился на свой бок: ему как будто не верилось, что Пауль пырнул ножом именно его. Из раны тут же начала сочиться кровь. Увидев ее, Иржи вскрикнул - вскрикнул скорее от страха, чем от боли. Затем он, зажав ладонью рану в боку, опустился на колени и начал хныкать, как маленький ребенок:
- Ой, мамочка… Мне бо–о–ольно… Помогите мне, пожалуйста… Помогите мне…
- Глупые евреи! - хмыкнул Пауль, выставив нож перед собой и водя им из стороны в сторону. - Вы и в самом деле думали, что я позволю вам сбежать? Хотя меня и засадили в этот лагерь, я все равно остался солдатом Третьего рейха…
Последнее слово застряло у него в горле: послышался глухой звук удара, и Пауль, потеряв сознание, повалился наземь.
Позади него стояла, тяжело дыша, Мириам. В руках она держала стул: она ударила им Пауля по голове. Удар был таким сильным, что древесина треснула.
- Мириам… - позвал Моше.
Мириам его не услышала: она, вытаращив глаза на лежащего на полу Пауля и с трудом переводя дыхание, стояла с таким видом, как будто собиралась ударить нациста и во второй раз, и в третий…
Моше наклонился над Хаузером. Тот лежал лицом вниз, слегка постанывая и совершая еле заметные движения конечностями в инстинктивном стремлении подняться на ноги. Его глаза были закрыты.
- Он сейчас в полубессознательном состоянии, но скоро придет в себя, - констатировал Моше. - Что будем делать?
Берковиц испуганно посмотрел на Моше. Иржи, сидя на полу и держась руками за залитый кровью бок, непрерывно издавал стоны. Яцек в течение всего этого времени даже не изменил позы.
Отто огляделся по сторонам. Когда он увидел то, что искал, он наклонился и поднял предмет. Потом повернулся к остальным заключенным, и они увидели, что он держит в руках нож, все еще вымазанный в крови Иржи. Его пальцы сжимали скользкую от крови рукоятку.
- А ну–ка, отойди, - сказал Отто, обращаясь к Моше.
Тот отошел в сторону.
Отто, взяв нож поудобнее, присел на корточки возле еще не пришедшего в себя нациста и, пыхтя от натуги, перевернул его на спину. Яцек, все это время сидевший неподвижно, встал и подошел к "красному треугольнику".
Отто, подняв глаза, посмотрел на старосту блока свирепым взглядом.
- В чем дело, Яцек? Хочешь спасти своего хозяина?
Они в течение нескольких секунд буравили друг друга глазами, а затем капо повернулся и отошел в сторону.
Отто, сжав покрепче рукоять, без каких–либо колебаний перерезал Хаузеру горло. На его лагерную униформу брызнула кровь. Хаузер неожиданно - в последнем всплеске жизни - открыл глаза и посмотрел на "красного треугольника" изумленным и, как показалось со стороны, печальным взглядом. Затем глаза его затуманились, веки сомкнулись. Кровь из разреза на шее уже не брызгала, а стекала тоненькой струйкой на меховой воротник кожаной куртки эсэсовца. Его тело, конвульсивно дернувшись, замерло - замерло навсегда.
Моше - с перепуганным лицом - подошел поближе:
- Отто…
"Красный треугольник", все еще держа в руке окровавленный нож, повернулся к нему.
- А как, по–твоему, я должен был поступить? Я должен был оставить его в живых, чтобы он поднял тревогу? Не ваш ли Бог говорил: "Око за око, зуб за зуб"?
Моше с трудом оторвал взгляд от трупа нациста, вокруг которого постепенно расползалась лужа крови, и подошел к сидящему на полу Иржи. "Розовый треугольник", держась ладонями за свой бок, хныкал, как маленький ребенок. Он схватился обеими перепачканными в крови руками за край куртки Моше и стал тянуть его к себе.
- Я умру, да? Я вот–вот умру, я это знаю… О–о–ой, как мне больно… Помогите мне, умоляю вас, помогите мне…
Он начал громко плакать.
- Мы перенесем тебя отсюда вон туда, на одеяла.
Иржи в знак согласия кивнул, однако едва Моше с Отто и Берковицем приподняли его с пола, как он взвыл от боли.
- Стойте! - взмолился он. - Оставьте меня здесь.
Его аккуратно опустили на пол. Мириам взяла одеяло и, свернув его, положила под голову Иржи.
Отто присел на пол рядом с Иржи.
- Дай–ка я взгляну на рану.
Иржи, однако, продолжал держаться за бок обеими руками.
- Дай взгляну, я сказал, - грубовато повторил Отто.
- Поклянись, что не причинишь мне боли… Мне и так уже очень больно… А–а–а… Помогите мне…
- Как я смогу тебе помочь, если ты даже не даешь мне взглянуть на твою рану?