* * *
Оно было попросторнее камеры, в которую поместили Одинцова. Вдоль боковых стен стояли две приличные кровати, в углу на тумбочке красовался небольшой телевизор.
- Ого! - присвистнул Одинцов. - Почти все удобства!
- Да уж, это тебе не наши тюрьмы! - засмеялся Лёха.
- А ты что, и у нас бывал там? - повернулся к нему Виктор.
- Да приходилось… - уклончиво протянул соотечественник, и Одинцов понял, что расспрашивать дальше не стоит.
Он немного повеселел, встретив земляка, и только ноющая боль в сердце, одной нотой, но очень болезненной и нетерпеливой - заставляла Виктора морщиться: "Как там мои? Ждут ведь…"
- Располагайся! - Алексей жестом показал новичку на кровать справа от окна. - В тумбочке твое постельное белье и кой какие вещи для гигиены. Виктор сел на кровать и посмотрел на соседа:
- Давно здесь?
- Давно… - Лёха помолчал и добавил - год уже.
- Привык?
- Нет, конечно. Воля дороже всего, ты знаешь.
Они разговорились.
Лёха был уже в курсе дела Одинцова.
- Не дрейфь, тебе много не дадут! - обнажил он прокуренные зубы. - Максимум месяца 3–4 попаришься, и будешь свободен, как птица!
- А ты? - Одинцов внимательно посмотрел сокамернику в глаза.
Тот вздохнул и, сложив руки на груди, с тоской посмотрел в окно:
- Мне еще долго здесь, - глухо сказал он, - скачок мы с корешем сделали на ювелирный магазин…
- Скачок? - приподнял брови Виктор.
- Ну да. Полгода с другом мыкались во Франции, перебивались случайными заработками. Виза давно истекла, попадали пару раз из-за этого в полицию.
- А почему назад не уехали? - наклонился вперед Одинцов.
- А что там делать? Работы нет, денег тоже, никаких перспектив. Хотели получить здесь гражданство, наладить какой-нибудь бизнес, зажить как люди. Не получилось…
- И что?
- А! - Лёха махнул рукой с выражением безнадежности на лице. - Выпили с корешем, а были голодные при этом…ну и решили: или пан, или пропал!
- И грабанули ювелира?
- Точно так. В полночь подобрались к витрине, саданули по ней что есть мочи булыжником, впопыхах собрали рыжевьё с брюликами и, - ходу!
- А как попали то?
- Попал я один. Сигнализация заверещала, а недалеко патруль их разъезжал. Мы машину увидели и решили - драпаем в разные стороны! Мне не повезло - полицаи за мной погнались. А кореш в метро нырнул и ушел. Теперь, по слухам, магазин большой открыл в Москве…
Одинцов лег на постель и задумался.
В камере наступило молчание.
- Вот так брат, мне еще здесь два года трубить, - ухмыльнулся Лёха, - но одна надежда есть…
- Какая?
- Когда вернусь в Москву, думаю, что друг мой честно поделится, он ведь уговаривал меня на скачок.
- А родные есть у тебя?
- Нет. Родители умерли. А жена, сказали, узнав, что я в тюрьме, ушла жить к другому.
Суд вынес Одинцову приговор: три месяца тюрьмы.
Адвокат, прикрепленный по закону, вел защиту с постоянным выражением брезгливости на холеном лице. Видимо, ему и раньше приходилось участвовать в подобных процессах, где обвиняемыми были иностранцы. Его лощеное лицо часто передергивала гримаса недоумения: именно в те моменты, когда речь заходила о причинах развязанной Одинцовым драке, было видно, как трудно даются французу слова защиты.
Обвинение настаивало на сроке в полгода. В небольшом зале суда, куда Одинцова привозили два раза, присутствовали несколько человек.
Едва войдя в зал на первое заседание, Виктор сразу увидел высокую фигуру Василия Петровича, рядом с ним стояла невероятной красоты молодая девушка лет двадцати.
Ее большие карие глаза прелестно сочетались с каштанового цвета густыми волосами, спадающими чуть ли не до пояса, небольшим вздернутым носиком, немного пухлыми губами. И в лице ее, всей стройной фигуре - от самой макушки до маленьких туфель-лодочек присутствовало то неуловимое обаяние, которое сразу заставляет мужчин непроизвольно "сделать стойку", дабы чем-то понравиться такой женщине.
С первых слов судьи, невысокого пожилого француза с непроницаемым лицом, Виктор понял, что эта девушка будет здесь переводчиком.
В момент зачитывания протоколов дела Одинцов внезапно увидел, как в один момент в спокойно - усталых глазах судьи вспыхнул интерес. Он попросил дать ему бумагу оргкомитета и итоговую турнирную таблицу соревнования в Торси.
Внимательно прочитав их, судья громко хмыкнул:
- C'est injustement!
- Это несправедливо! - с улыбкой на лице перевела девушка.
Адвокат обвиняемого бросил на неё презрительный взгляд.
Он не любил эмигрантов.
Моллимард в течение часа задумчиво поглаживал свои кудрявые волосы и бросал частые взоры в сторону переводчицы. Когда судья спросил его о претензиях к обвиняемому, местная шахматная "звезда" снова завела песню о засилье иностранцев в их родной Франции.
На этот раз долго разглагольствовать ему не дали:
- Assez! - брезгливо поморщился судья.
- Достаточно! - в тон ему воскликнула девушка.
Моллимард осекся на полуслове и замолк, бросив обиженный взгляд в сторону возвышения в центре зала.
К концу заседания стало душно, по его лицу покатились капельки пота, смывая слой грима, скрывавший внушительный синяк на лице француза. Девушка, на которую пялился "Дуремар", старательно сдерживала смех, и лишь теперь, не выдержав, прыснула в ладошку и виновато опустила глаза.
Когда Василий Петрович, подведя переводчицу вплотную к Виктору, знакомил их, необыкновенно - сладкий, неведомый ранее, холодок предчувствия пробежал внутри Одинцова.
- Simone! - протянула маленькую ладошку девушка.
- Виктор - немного смущенно пробормотал он.
"Симона! Вот это имечко! Но она почему-то не похожа на многих француженок… Вяленые воблы, затянутые в узкие юбки, с холодно-непроницаемыми взглядами. В ней есть что-то живое, даже озорное… Кто же она по крови, интересно?" - эти мысли мгновенно пронеслись в голове Виктора, когда он смотрел на переводчицу.
- Détention trois mois! - молоток судьи с грохотом обрушился на деревянную подставку.
- К заключению сроком на три месяца! - перевела Симона.
Обвинитель, высокий, полный француз, пожал плечами и чуть поморщился. Потом, с безразличным лицом сложил бумаги в черную папку и вышел из-за своего стола.
К нему подошел Василий Петрович и что-то сказал. Француз снова пожал плечами и, промолвив несколько фраз, удалился.
Бросив недовольно-прощальные взгляды на своего обидчика, вслед за ним покинули зал Моллимард и оба полицейских.
- Спасибо Вам! - повернулся Одинцов к переводчице.
- Не за что, Виктор, - улыбнулась Симона, сделав необычное ударение в русском имени, - это была сегодня моя работа!
- Обычная, или только на два дня?
- Иногда я работаю переводчицей. Когда меня просят хорошие люди - ее глаза с любопытством разглядывали высокую фигуру москвича, словно она, отрешившись от своей роли на суде, впервые увидела перед собой этого человека.
- А постоянно?
- Я вообще то компьютерный программист, - просто ответила Симона, оглядываясь на подошедшего Василия Петровича.
- Ну что, Витя, здесь вроде обошлось минимальными потерями! - воскликнул он. - А у меня есть для тебя три новости…
- Рассказывайте! - с волнением проговорил Одинцов.
Постоянная мысль о семье не давала ему покоя.
- Звонил в Москву, успокоил твоих родных.
- Каким образом? - недоуменно вскинул брови Виктор.
- Об этом чуть позже. Теперь перехожу ко второй: о твоей истории на турнире написали в свежем номере журнала "Europe E'chess".
- Ну и…? Как написали?
- Да подленько, что характерно для этого издания. Однако здесь получился неожиданный плюс, иногда нехорошая реклама делает больше, нежели положительная.
- Как это? - недоумевал Одинцов.
- А вот так! - засмеялся Василий Петрович. - Тебя приглашают в свои ряды сразу три французских клуба, их директора звонили мне. Узнали, что я с тобой общался.
- О! Поздравляю! - улыбнулась Симона.
Виктор переводил глаза с девушки на седого русского эмигранта, не веря услышанному.
- Вы не разыгрываете меня? Как они так быстро узнали?
- Нет, дорогой, все это правда. Слухом и здесь земля полнится. Потом ты можешь выбрать, за какой клуб станешь играть.
И еще.
Твоей жене я послал с оказией немного денег, сказав, что это первый клубный гонорар, так что она успокоилась. Мой друг уже созвонился с Лизой и передал в Москве ей деньги. Вот это - третья новость.
К горлу Одинцова подкатил ком, на глаза стали наворачиваться слезы. Он хотел что-то сказать, но слова повисли внутри, в душе, у сердца.
- Aller! - в эту секунду его тронул за локоть полицейский.
- Идите! - Симона сделала шаг вперед к русскому заключенному и добавила:
- Не падайте духом, Виктор! Через три месяца мы ждем Вас!
Всю дорогу от здания суда до тюрьмы в ушах Одинцова звенели эти слова молодой красавицы.
* * *
- Ну?! - лежащий на койке Лёха резко приподнялся, когда дверь камеры, лязгнув замком, отворилась.
- Три месяца.
- Вот! Я ж тебе говорил - много не впаяют! - расплылся в улыбке сокамерник. - А если бы ты полицая не киданул, то вообще мог мелким штрафом отделаться!
Виктор сел на свою кровать и, закинув ладони за голову, прислонился ими к стене.
- Но все равно почти девяносто дней здесь париться, - Виктор поймал себя на мысли, что в его речи стали проскальзывать жаргонно-уголовные словечки, и чуть помолчав, добавил:
- А как всё хорошо начиналось! Как в дебюте шахматном: вроде ходы все правильные, и победа уже за нами, а тут - бац! Такая подножка… как будто кто-то незримый защитил, отобрал у меня победу. Пусть даже нечестным путем, но это - их защита.
- Французская, так сказать! - засмеялся Лёха, за короткое время бесед с Одинцовым расширивший диапазон своих небольших познаний о шахматной игре. Он тоже, как и Виктор, в детстве ходил в городской Дворец пионеров, месяц поиграл со сверстниками, но потом забросил это дело.
- Да, французская - горько улыбнулся Одинцов, - они подсознательно защищаются от тех, кто приезжает издалека за лучшей долей. Я слышал, что французы сильно недолюбливают эмигрантов, особенно арабов, верно?
Лёха скривился:
- Да у меня такое впечатление, что они вообще никого не любят, все нации. Немцев, американцев, не говоря уже об англичанах, с которыми воевали веками. К русским относятся настороженно…
- Будешь относиться так, коль такие орлы, как мы с тобой наезжают! - Виктор улыбнулся. - А еще, наверное, пресса про наших бандитов понаписала бог знает что…
Лёха прыснул:
- Это верно! Орлов у нас хватает! И дураков, которые на русское "авось" надеются…
- Как ты с корешом?
- Ну, хотя бы. Только фарт отвернулся от нас. Вернее, от меня.
Сосед Виктора опустил голову, помолчал и добавил:
- А что ты думаешь, среди французов жулья нет? Еще сколько! Только успевай оглядываться, чтоб самого не обворовали. По-мелкому обманывают, и по-крупному. Кто как может.
- И с тобою было что-то?
- Конечно! Нам с другом как-то раз вручили в магазине две двухсотфранковые банкноты сдачи. С купюры в пятьсот. Через пять минут одну из них подаем в табачном киоске сигарет купить, а там заявляют - фальшивые, мол!
Помчались назад в магазин, а француз, что только что сдал эти банкноты, - отказывается признать нас. Мол, не видел и в глаза никогда! Твою мать!
Лёха встал с койки, возбужденно прошелся к окну камеры и назад.
- Ну и что? Так и пропали деньги? Вы ушли?
- А что нам оставалось делать? В полицию обращаться - бесполезно, и с языком у нас напряги. Как доказать? Невозможно. Сами виноваты - лопухнулись, надо было смотреть лучше. Хотя мы эти банкноты видели в третий раз в жизни. Не ожидали такой "подлянки" от интеллигентного на вид француза. Так что, братан, тут - кто кого нае…, в общем, перехитрит! Мы к ним - за деньгами, лучшей жизнью, а они нам - хоп! Барьеры разные. А бюрократы здесь! Ё….твою мать!
Воспоминания распалили Лёху, и он разошелся не на шутку. Долгое молчание было прервано, и теперь организм нашего зэка должен был выплеснуть наружу накопившийся негатив.
- Ничего, выйдем отсюда, мы еще с этой защитой поборемся! Особенно тебе принципиально надо доказать им свою правоту!
- А стоит ли игра свеч? - грустно прошелестел вопрос Виктора.
- Еще как! Я бы на твоем месте все сделал, чтобы отомстить этим французам! Не всем, конечно, а игрокам! Разнести их в пух и прах многократно на турнирах! Чтобы некуда было деваться, кроме как выдать тебе положенные призы!
- Лёха, ты думаешь, - это так просто? Взял и выиграл все подряд? Они тоже не фраера, здесь много сильных шахматистов.
- Так ты же советский человек! - внезапно вспомнил крылатую фразу романа Полевого сокамерник Одинцова, и залился заразительным смехом.
Виктор тоже не удержался и прыснул.
- Ты вот сейчас используй эти три месяца на полную катушку! - не унимался Лёха. - Попроси у администрации шахматы, литературу свежую, у них все есть в библиотеке! Занимайся, коль тебя не сильно привлекают к работам!
- А ведь верно, - произнес Одинцов, - когда у меня было столько времени? То одно, то другое в Москве. Семья, ребенок, работа эта в НИИ. Правда, отпускали меня на турниры иногда, ректор был любителем шахмат и шел навстречу…
- Давай прямо сейчас! - Лёха спрыгнул с койки и застучал в железную дверь камеры:
- De la Gard!
* * *
Через пару часов Одинцов задумчиво передвигал деревянные фигуры на тонкой пластиковой доске с бело-коричневыми квадратами, ежеминутно заглядывая в раскрытый номер журнала "Europe E'chess". Рядом со столом, подперев кулаком подбородок, сидел Лёха, внимательно следя за изменениями позиции. Изредка он задавал вопросы Виктору, тот терпеливо объяснял: зачем и куда пошла та или иная фигура.
- А красиво ты мыслишь! - не удержался сокамерник Одинцова. - Сразу видно, что не новичок в этом деле, не лох, как я!
Виктор улыбнулся:
- Вот лет пять-десять позанимаешься ежедневно часиков по пять, и ты будешь так же мыслить.
- Ну, уж нет! - воскликнул Лёха. - Упаси Боже! Так голова опухнет, что я стану похож на ботаника!
- И я похож? - засмеялся Одинцов.
- Ты? Только чуть-чуть, не обижайся! - Лёха чуть прищурил один глаз, как бы заново оценивая своего соседа. - Ты немного наивный и доверчивый внутри. Хотя внешностью вовсе не смахиваешь на шахматиста, вот, например, на этого…
И Лёха тонким голосом в точности изобразил манеру речи Карпова:
- Няф, няф, няф… тьфу! Разве похож на мужика!
Одинцов расхохотался:
- Да ладно тебе! Зато игрок он гениальный.
- Нет уж, мне такая гениальность и даром не нужна!
- Ну, а Каспаров, например?
- Тот еще нормально говорит, только больно быстро, я иногда не успевал и понять, что к чему, как уже по телику что-то другое показывают - пробурчал Лёха.
- Это у него мысль часто опережает речь…
- Во-во, точно!
В эту секунду в двери заскрежетал ключ, она приоткрылась, явив друзьям бесстрастное лицо темнокожего охранника:
- Souper!
- Ужинать зовут, - перевел Лёха.
Друзья поднялись с коек, и вышли из камеры. С каждой секундой в коридорах тюрьмы нарастал шум: хлопанье железных дверей, выкрики охранников, голоса заключенных, топот шагов сливались в один характерный гул.
- Ты кого-то ещё знаешь здесь? - спросил Одинцов, когда они сели за стол, поставив перед собой подносы с едой.
- Конечно, - Лёха обвел глазами большой зал, - и немало.
- А за что сидит народ?
- Да по разным причинам. Воровство, наркотики, в основном.
Потом помолчал, ткнул вилкой в салат и произнес:
- Есть и серьезные люди - за убийство отбывают, и за крупные финансовые махинации. Вон они за тем столом сидят, - и Лёха кивнул головой влево.
Виктор перевел взгляд в указанном направлении и столкнулся с улыбающимися глазами Жана Темплера. Тот как будто ждал внимания со стороны русского и приветственно помахал Одинцову пластмассовой ложкой.
- А этот фиолетовый, разве не за наркотики посажен? - Виктор увидел, что Лёха проследил за его взглядом.
- Нет, этот кадр за убийства пожизненное тянет. Крови на нем немало, говорят…
- А мне сказал за столом, что наркоман он.
- Верно сказал. Такие вот обколются и убивают людей. Держись подальше от этого Жана. Он еще и голубой к тому же.
Виктор поперхнулся компотом.
Он увидел, как у француза, внимательно наблюдавшего за разговором русских заключенных, моментально сошла улыбка с лица, потемнели глаза.
- Как будто понимает, что мы о нем говорим, - тихо произнес Одинцов.
- Да хрен с ним, не обращай внимания. Смотри лучше в другую сторону. Вон видишь - чудик толстый сидит через стол?
- Ну? Который похож на еврея? - наклонился ближе к соседу Одинцов, скользнув взглядом по курчавой шевелюре толстяка, большому крючковатому носу, орлиным клювом возвышающемуся между маленьких, выпуклых глаз.
- Да. Финансист-махинатор Мишель Лернер, построил пирамиду пару лет назад.
- Какую такую пирамиду? - удивленно посмотрел на сокамерника Виктор.
- Финансовую. Скоро и у нас в России может это начаться. Заманивают людей обещаниями высоких процентов под вклады. Первые клиенты их получают, делая рекламу, ну а потом основную массу жадных до легких денег просто "кидают".
- Так он не чудик, а "голова" тогда! - рассмеялся Одинцов.
- Да какая там голова! Вся эта комбинация давно известна, а вот люди все равно клюют. Жажда легких денег неистребима.
Лёха понуро уставился в тарелку и замолчал.
Виктор увидел через головы заключенных, как в зал вошла начальник тюрьмы в строгом темно-синем костюме и стала кого-то выискивать взглядом.
Одинцов слегка толкнул соседа ногой под столом:
- А почему ты тогда сказал мне, чтобы я не пялился на Женевьеву?
Лёха слегка вздрогнул, оторвавшись от раздумий, поднял голову:
- Она не любит, когда ее словно раздевают взглядом. Бабенка то симпатичная, поэтому нередко такие вот "страждущие" неожиданно попадают в карцер. Но, по слухам, сама не прочь позабавиться с понравившимся ей мужиком.
- Как это - позабавиться? - Одинцов увидел, что Женевьева направляется в их сторону. - В смысле: переспать что ли?
- И в этом тоже. Но это только слухи. В тюряге много о чем говорят, всему верить не стоит.