- Вот как? - удивился Грэхэм. - Я не знал. В Интерполе считают, но это только догадка, что заказчики допросили Яна Мишеля с пристрастием, чтобы тот сказал, куда направилась Агнес. Никто не знает, где затаился Пит. Возможно, Ян действительно ничего не знал. В любом случае одно из двух: либо голландская банда сама приехала сюда разыскать Агнес, либо подключили к поискам своих шотландских коллег. Задача не особо сложная: Глазго - городок маленький, район, где можно снять комнату, еще меньше, и она была очень красивой. Такое лицо не забудешь. Им нужна была только фотография. Мы полагаем, что она привезла алмазы сюда. Четыре месяца спустя Яна поймали, когда он собирался покинуть страну. Перед тем как убить, его пытали. Затем выследили ее и очень убедительно дали об этом знать всем…
- И им удалось его выманить, - подытожил Макалпин.
- Им нужно было добраться до алмазов, но не вышло. - Грэхэм постучал по фотографии Пита. - Он, видимо, считал, что если отправит ее подальше, то она будет в безопасности. Эти пташки, похоже, как-то связывались, а когда она не вышла на связь, он появился, чтобы найти ее. Значит, алмазы у нее. И она должна была их спрятать в надежном месте, которое нам предстоит найти. От нее мы ничего не можем узнать?
- Нет.
- Мы разбираем сейчас ее комнату по дощечкам и опрашиваем всех постояльцев.
- А что случилось с ним самим?
- Трудный вопрос, - кашлянул Грэхэм. - В июне служба А получила наводку о поставке нелегальных алмазов сюда, на западное побережье. Особого интереса для них это не представляло, так как они занимаются только наркотиками. А вот для ребят из Управления таможенных пошлин и акцизных сборов очень даже представляло. - Грэхэм взял фотографию и подождал, пока Макалпин переварит услышанное.
- На управление работал Робби, он был…
Грэхэм постучал уголком фотографии по губе.
- На военном катере "Альба".
Макалпин кивнул, и выражение его лица изменилось - в глазах промелькнуло понимание.
- А второго июля, в три пятнадцать ночи, "Альба" перехватила яхту "Флюистераар", приписанную к порту Амстердама. - Он перевернул фотографию. Небольшая деревянная яхта с огромной дырой, зияющей в боку. При сравнении было видно, что на первой фотографии, снятой где-то на курорте Южной Франции, была та же самая яхта. Макалпин отвернулся. - В ту ночь на борту "Альбы" в море вышли семь человек…
- А вернулись только шесть, - тихо договорил Макалпин.
Случившееся должно было еще вписаться в его реальность, чтобы иметь какой-то смысл.
- Нет, здесь какая-то ошибка. Катер вышел в море на учения. "Альба" столкнулась с судном, обычная процедура отработки действий… Робби прыгнул в воду, имитируя спасение человека за бортом. - Он взглянул на Грэхэма, надеясь на подтверждение.
- Извини, Алан, но таможенники всегда говорят, что они на учениях. Робби погиб на посту, выполняя свой долг. - Он передал молодому полицейскому стакан с водой и увидел, как у того дрожат руки.
Макалпин ничего не ответил, и Грэхэм продолжил:
- Такие маленькие яхты легко засечь. Керкхоф выбрал необычный маршрут: ему не нужно было нигде регистрироваться. За пять дней он добрался из Амстердама до Клайда. Могу только добавить, что при пересечении Каледонского канала в это время года Бог, похоже, был на его стороне. Об остальном ты знаешь. На "Флюистерааре" не было оружия, не было контрабанды, не было алмазов. При столкновении с "Альбой" Пита сбросило в воду. По словам свидетелей, твой брат не раздумывая бросился на помощь. Робби умер героем.
Макалпин опустил голову и потер нос, стараясь осмыслить услышанное и отогнать ужасные сцены, мучившие его воображение. Он глубоко вздохнул и перевел взгляд на фотографию Анны, ее чудесное лицо и губы, готовые вот-вот расцвести в улыбке.
- Он - Пит - плыл за ней, - прошептал Макалпин и поднял глаза. - Значит, и среди воров существует честь.
- Честь - не знаю, но любовь наверняка.
"А мужчина, который подарил вам кольцо?.. Тогда он хороший парень?" И медленное движение указательного пальца: "Да".
- Но это еще не все. Если она привезла алмазы с собой, то где они сейчас? - спросил Макалпин.
- А вот это я хотел спросить тебя.
- Если они так любили друг друга, то думали о ребенке… Алмазы в безопасном месте, там, где их нельзя проследить…
Они помолчали, думая каждый о своем. Внизу зазвонил телефон.
- Но тот, кто ее обезобразил, по-прежнему рядом. Мы организовали усиленную охрану для нее и дочери, так что не беспокойся, с ней ничего не случится. - Грэхэм поднял голову, как бы извиняясь. - Мне очень жаль, Алан. Я бы ни за что не поставил тебя в такое положение, ты бы никогда не оказался рядом с ней, если бы мне были известны все обстоятельства. Мне искренне жаль.
Макалпин поднялся и кивнул. Казалось, он полностью владел собой, если бы не взгляд, устремленный поверх головы Грэхэма к фотографии на стене.
- Дело в том, сэр, что в таком положении я оказался не из-за вас. А из-за нее, - сказал он и вышел.
Грэхэм взял трубку и набрал номер больницы. На всякий случай.
Она была рада пробуждению. В своих снах, жестоких и кровавых, она лежала в луже кислоты, беспомощно наблюдая сквозь выжженные глазницы, как ее кровь льет на бетон. Но даже проснувшись, ей никак не удавалось привести в порядок скачущие мысли.
Кому-то было отлично известно, кто она такая и где находится. Она осталась единственным звеном цепи. Ее жизнь означала опасность для дочери… Но если цепь разорвать…
И вдруг она поняла, что должна сделать.
Был только один способ защитить ребенка.
Окончательно проснувшись, она принялась разрабатывать план.
Вспомнив все, что слышала в палате, она мысленно представила расположение комнаты. Дверь в коридор, дверь в туалет, тележка с лекарствами, урна с крышкой, раковина с зеркалом, у которого медсестра причесывалась и пудрилась.
Перед началом вечерних посещений в больнице было шумно и беспокойно, постоянно ходили люди, открывались и закрывались двери. Доступ в приемный покой начинался точно по расписанию, после этого вплоть до самого окончания посещений медперсонал выходил только в случае экстренного вызова. Таким образом, ее никто не будет беспокоить час, а то и больше.
Она попыталась осторожно приподняться, хотя руки по-прежнему были привязаны к кровати. Она почувствовала, как резко заныла рана на животе, голова закружилась, и ей показалось, что она падает лицом вниз. Какое-то время она не шевелилась и ждала, пока в голове не прояснится. Марля, лежавшая на лице, перекосилась, а места, где она прилипла к коже, покалывали.
Почувствовав себя лучше, она сделала новую попытку.
Потихоньку… Спешить не надо.
Пока все шло неплохо.
Теперь освободить руки…
Они были привязаны какой-то материей, не ремнем с пряжкой, а чем-то, что растягивалось. Она с силой потянула руку, чувствуя, как путы врезаются в повязку и… слабеют. Почему она не пыталась освободиться раньше? Это было не так трудно. Но до сих пор в этом не было необходимости.
Она продолжала двигать рукой вперед и назад, то натягивая, то отпуская державшие ее узы, и, наконец, вращением кисти ей удалось освободиться.
Как выяснилось, большого и указательного пальцев оказалось вполне достаточно, чтобы ослабить путы на другой руке.
Ее охватила радость. Беспомощности пришел конец. Теперь она знала, что делать дальше.
Вот стерва! Резь в глазах была невыносимой, но ее причиной были отнюдь не выхлопные газы машин, которые скапливались у светофоров и дружно трогались по их команде. Он бежал вниз по Хайбор-роуд, мимо паба "Тэннантс", к светофору на Байрз-роуд. Прохожие испуганно шарахались в стороны, но он их не замечал. Стерва! Она все знала! Все знала! Он открыл ей сердце, а она пряталась за своей маской и смеялась над ним. Каждый шаг отдавался в ушах пульсирующим словом. Стерва! Стерва! Стерва! На Черч-стрит он пытался перебежать на другую сторону и едва не угодил под желтый "фиат", который отчаянно засигналил и разминулся с ним в нескольких дюймах. Он вернулся на тротуар и дождался, пока машины проедут, умоляя их поторопиться. На Думбартон-роуд он остановился, чтобы перевести дыхание. Он чувствовал полное одиночество в этой толпе в самый разгар часа пик. Наконец он увидел внушительный фасад больницы, где она лежала. В своем маленьком коконе, уверенная, что провела его и находится в безопасности. Нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, он смотрел на больничную башню: ее белый бетон выделялся на фоне красного кирпича старинной стены колледжа, расположенного по соседству. Движение опять остановилось, и перед ним оказался чудовищных размеров грузовик с надписью "В. Х. Малкольм". Макалпин перевел взгляд на памятник основателю больницы Джону Андерсону. Он был увековечен в камне участливо склонившимся над страждущим, которого держал за руку. Сцена сострадания. Грузовик со свистом отпустил пневматические тормоза и тронулся - вибрация от его движения чувствовалась даже через обувь.
Грузовик не спеша отъехал, и на другой стороне улицы Макалпин увидел женщину, нетерпеливо поглядывавшую на светофор в ожидании зеленого света. Рядом с ней стояла маленькая девочка, не больше четырех лет, и смотрела на него. На ней было розовое платье, розовые ленты, а мягкие белокурые волосы трепал ветер. Макалпин взглянул на маленькие пухлые ножки в крошечных розовых туфельках и носочках. Не сводя с него больших голубых глаз, она сунула руку в ладонь матери, так, на всякий случай, и продолжала смотреть. Увидев, что он тоже смотрит на нее, она отступила назад, спрятавшись за мать, и через мгновение снова выглянула. Между ними проехала машина, и на секунду он ее потерял. Потом их глаза встретились. Проехал еще один грузовик. Ее мать сильнее сжала ручку, готовясь перейти дорогу. Девочка улыбнулась ему открыто, невинно, как-то по-летнему и рассеянно помахала свободной рукой. Когда они поравнялись с ним, мать инстинктивно сжала руку дочери сильнее. Она защищала своего ребенка от опасности, и Анна делала то же самое.
В этом не было ее вины.
* * *
Оказавшись в длинном коридоре, Макалпин сразу понял: что-то случилось. У дверей реанимации два врача оживленно жестикулировали, около ее двери толпились люди. Увидев, что полицейский делал записи в блокноте, Макалпин похолодел. Он бросился к двери в палату Анны, но чья-то рука преградила ему путь.
- Ал, это не…
- Да пошел ты!.. - тихо произнес Макалпин и ударил говорившего в челюсть.
Кровать была пуста.
Ее перевели в другую палату. И весь этот шум был из-за кого-то или чего-то другого.
Рыжеволосая медсестра с ребенком на руках, уткнувшимся ей в шею, отводила глаза и украдкой поглядывала на окровавленное постельное белье, брошенное на полу у раковины для отправки в стирку.
Только…
Это было не постельное белье.
Это была она.
Она была как кукла на веревочках, которая, если их перерезать, превращается в бесформенную массу. Лица не было, только розовая и бордовая корка, темная по бокам, маска страшилища, расплавленная на медленном огне. В одной глазнице виднелся кусочек чего-то белого, другая была пустой, на месте носа - сдвоенное отверстие. На вытянутой правой руке было только два пальца, сложенных будто для благословения.
Он увидел порезы на запястьях; открытые, влажные и совсем свежие - они блестели на солнце, и сочившаяся из них кровь пропитывала белый халат. Он увидел разбитое зеркало и валявшиеся рядом осколки.
И единственную прядь светлых волос.
В кабинете Грэхэма было холодно. А может, его знобило от недосыпания. Макалпин, одетый в гражданское, держал чашку с кофе обеими ладонями.
- Теперь Интерпол доволен? Получил все ответы?
- Не надо со мной говорить таким тоном. Здесь нет равнодушных. И мне очень жаль, что она умерла.
"Она оставила меня…"
- А что будет с ребенком?
- Комиссар Хауэр надеялся, что его заберут ее родители, но те вычеркнули ее из своей жизни. Даже отказались забирать тело, что уж тут говорить.
- Так что с ребенком?
- Приют, что же еще? Ее собираются назвать так же, как мать, раз ее имя нам теперь известно.
Грэхэм вернулся к папкам с делами.
- Еще раз дашь волю рукам, как с констеблем Кэпстиком, и тебе не поздоровится. - Старший инспектор достал из кармана банкноту в десять фунтов. - Выпей за здоровье малышки, должно помочь. И возьми двухнедельный отпуск по семейным обстоятельствам. Это приказ.
Больничное кладбище располагалось высоко на холме, откуда хорошо была видна гряда Кемпси-Феллз. В этот серый день двойная вершина Думгойна, нарушая унылость неба, словно бросала вызов другим холмам. У него не осталось слез, не осталось никаких чувств. Он пережил печаль, тоску, скорбь и теперь почти достиг того пространства, где не существует боли очищения. Внутри была только пустота. Он сошел с дороги и пропустил похоронный кортеж, напоследок обернувшись еще раз, чтобы взглянуть на холмы. Ему хотелось побыть одному на ее могиле с небольшим деревянным крестом.
Мать похоронили в Скелморли. Тело Робби по-прежнему не отдавали, но отец настаивал, чтобы он был предан земле рядом с матерью и они могли быть вместе навечно.
А здесь покоилась Анна, одинокая, на чужой земле.
Неподалеку от свежей могилы Анны была другая, утопавшая в цветах. Вокруг толпились люди, а в воздухе стоял запах необычной смеси - земли, утренней росы и розовой воды. Высокий мужчина чопорно представлял собравшихся друг другу, женщины в шляпках толпились около какой-то девушки. Неожиданно мелькнули знакомые каштановые волосы, и он узнал ее.
Хелена Фаррелл сказала что-то остальным и подошла к нему.
- Я так и подумала, что это вы. Спасибо, что пришли, - сказала она и запнулась, увидев, что могила, у которой он стоял, совсем свежая. - Ой, извините… Я не знала…
- Ваша мать? - спросил он.
Она кивнула и перевела взгляд на скромный деревянный крест и ламинированную бирку, которая подрагивала от порывов ветра.
- Друг, - пояснил он, не вдаваясь в подробности.
- Мне правда жаль, если я помешала. - Она секунду помолчала. - Кто-то близкий?
- Нет… возможно. Да. - Он улыбнулся. - Очень.
- Необычные цветы для могилы.
Он взглянул на белые тюльпаны, которые принес.
- Она была из Голландии. Они бы ее обрадовали - в последнее время у нее не было поводов для веселья.
- А куда делись остальные цветы?
- А других и не было.
- Извините меня за бестактность, пожалуйста.
- Зато у вашей матери их вон сколько.
- Да, но только никто не прошагал до конца Байрз-роуд, чтобы найти тюльпаны в июле.
Он посмотрел на ее черное платье, купленное, вероятно, накануне.
- Знаете, а в комбинезоне вы мне нравились больше.
- Пришлось купить, надеть было совсем нечего. - Она повернулась в сторону холмов. - Странное место выбрали для кладбища, в смысле - лучше бы оно смотрело на гряду… Мне так кажется…
- Согласен, лучше. - Он взглянул на свои тюльпаны. - Был бы я посообразительней, принес бы что-нибудь, во что их поставить.
- Погодите секунду.
Хелена направилась к могиле матери, походившей уже на цветочную выставку в Челси, и вернулась с небольшим алюминиевым конусом, спрятанным в рукаве.
- Никто не заметил, - прошептала она. - Здесь даже вода есть.
Она наклонилась и вдавила конус с землю.
- Так пойдет?
Она отступила в сторону, давая ему пройти, чтобы поставить цветы, но у него дрожали руки и он протянул тюльпаны ей. Она увидела, что пальцы у него совсем желтые от никотина.
- Так хорошо? Как считаете?
- Просто отлично.
Зажав в руке, как талисман, кольцо с алмазом, он повернулся к могиле и положил одну красную розу на то место, где, по его мнению, находилось ее сердце.
Алан
Глазго, 2006 год
Суббота, 30 сентября
Элизабет-Джейн Фултон не отличалась красотой при жизни.
Смерть этот недостаток не исправила.
Старший инспектор уголовной полиции Алан Макалпин задержался у двери, подождав, пока с плаща стекут последние струйки дождя, оставившие мокрый след. Он знал, какое зрелище его ожидает, и, перекрестившись, прочел быструю молитву.
Элизабет-Джейн лежала на спине, будто распятая, на полу гостиной, на мягкой шерсти красного ковра. Темная запекшаяся кровь зловеще обрамляла контуры ее фигуры. Ноги, в чулках, были вытянуты и скрещены в голенях, а руки раскинуты в стороны ладонями вверх. Пальцы скрючены в предсмертной агонии, только указательный палец левой руки был выпрямлен и на что-то указывал. Голова запрокинута, а остановившийся взгляд устремлен на дверь, будто в ожидании прихода богини возмездия Немезиды.
В резком свете ее восковое лицо было слегка синеватым, вокруг носа и рта - характерные вздутия от хлороформа.
Макалпин вытер влажный лоб и принялся разглядывать ее форменную одежду: темно-синюю юбку и в тон ей - шейный платок. Он никак не мог вспомнить, где видел такую форму раньше. В банке? Гостинице? Стандартная форма, ничего не говорящая о профессии. Юбка была тщательно расправлена и напоминала саван, на пальцах ног остались следы краски от обуви. Вся одежда выше живота была распорота ножом. Зияющая резаная рана шла от грудины вниз, обнажая внутренности, и заканчивалась у подвздошной кости. Макалпин старался дышать как можно реже из-за тяжелого запаха крови.
Полицейский выключил видеокамеру, когда в комнате появился профессор О’Хара в перчатках, перепачканных кровью. Он запястьем убрал со лба седую прядь и заговорил:
- Это часть ее внутренностей, старший инспектор Макалпин. Совсем как Джек-потрошитель. Только тот резал справа.
- Спасибо. Это я и хотел услышать, профессор. - Макалпин взглянул на левую руку жертвы - колец на пальцах не было.
- Не считаю, что в данном конкретном случае удар умышленно нанесен так глубоко. Похоже, он просто задел мезентерий, - неодобрительно заметил О’Хара. - Я уточню и сообщу при первой возможности. Мне сказали, что дело поручено тебе, Алан. Рад поработать вместе. - Он слегка улыбнулся и отошел от тела, стягивая перчатки. Вывернув их наизнанку, бросил в пластиковый пакет. - Постарайся не испачкаться. Держи, - протянул он Макалпину бумажное полотенце. - А что со старшим инспектором Дунканом?
- Бронхит оказался хронической сердечной недостаточностью. Говорят только одно - состояние стабильное. Об остальном молчат. По крайней мере от этого он теперь избавлен.
- В последний раз, когда я его видел, он выглядел просто ужасно. А когда тебе передали дела?
- В четверг вечером. Дункан сопротивлялся как мог, но его увезли на "скорой"…