С самого детства Юрико издевалась надо мной, подкалывая тем, что мы с ней совершенно разные. Что, не верите? Потому что она красивая? Чушь! Вид у нее, может, и ангельский, но язвительности и злобы в десять раз больше, чем во мне. Ей доставляло удовольствие меня подковыривать: "Интересно, а где твой папаша? На нашего-то ты совсем не похожа". Это было ее последнее оружие. Не все же можно говорить, даже в детской ссоре. Когда не хватало аргументов, Юрико обязательно пускала его в ход. Таких, как она, еще поискать. Настоящая дьяволица. Правда.
Из-за Юрико я и сообразила, что мой отец не швейцарец, а кто-то другой. Сестра не походила ни на мать, ни на отца, но из-за явной смеси азиатских и европейских черт сразу было видно, что она полукровка. И с головой у нее было неважно, как у обоих родителей. Я тоже ни на кого не похожа, зато, в отличие от Юрико, у меня типично азиатское лицо. И мозги работают нормально. Откуда же я взялась? Я задаю себе этот вопрос с тех пор, как стала более-менее соображать, - и не нахожу на него ответа. Кто мой отец?
Как-то на уроке естествознания мне показалось, что я наконец поняла, в чем дело. Я продукт неожиданной мутации. Однако очень скоро волшебная эйфория от того, что ответ нашелся, рассеялась. Куда более вероятно, что мутант - Юрико с ее чудовищной красотой. А это было для меня равносильно поражению. Ответа на мучивший меня вопрос я так и не получила. Нет его и сейчас. После возвращения Юрико из Швейцарии сомнения вернулись ко мне. Так что по большому счету мне было наплевать на Кадзуэ - подумаешь, влюбилась! - и на суету, которую она подняла из-за этого.
Деда дома не оказалось - видимо, отправился куда-нибудь на вечеринку. На ужин он ничего не приготовил, пришлось самой заняться этим делом. Я промыла рис, достала из холодильника соевый творог и приготовила мисо. Больше ничего не нашла. Я понадеялась на деда - может, что-нибудь купит. Но время шло, а он все не возвращался. Наконец скрипнула входная дверь. На часах было почти десять.
- Что ты так поздно?
- Ой-ой! - Дед дурашливо втянул голову в плечи, как ребенок, которого отчитывали родители.
Ого! Дед вроде как вырос. Выйдя в прихожую, я увидела, как он снимает симпатичные коричневые ботинки, которых я раньше у него не видела. К моему удивлению, у них были высокие каблуки, как у женских туфель.
- Ты где их взял?
- Хе-хе! Это ботинки с секретом.
- И где же такие продают?
- Что? Хороши?
Дед смущенно почесал в затылке. От него на километр несло бриолином. Дед любил щегольнуть и даже дома всегда мазался этой дрянью, но в тот вечер явно перестарался - выдавил на голову вдвое больше обычного. Стараясь не принюхиваться, я оглядела его. На нем был незнакомый коричневый пиджак не его размера и голубая рубашка. Я сразу поняла, что он позаимствовал ее у приятеля-охранника. Вспомнила, как тот хвастался перед дедом обновой. Да и по тому, как манжеты рубашки высовывались из рукавов пиджака, было видно, что рубашка не его. На груди у деда красовался кричащий серебристый галстук.
- Я поздно. Ты голодная, наверное, - проговорил дед, вручая мне какую-то коробочку.
Он был в хорошем настроении. От аппетитного аромата жареного угря, к которому примешивался запах бриолина, у меня закружилась голова. Заляпанная соусом коробочка еще дышала влажным теплом. Взяв ее обеими руками, я молча глядела на деда. С ним явно что-то происходит. Жульничество с бонсаем он вроде бросил и вдруг начал покупать себе вещи, одну за другой. Откуда у него деньги?
Прервав молчание, я спросила:
- Дед, у тебя что - новый костюм?
- Да вот купил… на станции, в универмаге "Накая", - ответил он, поглаживая ткань. - Великоват немного, зато я в нем - как плейбой. Ты же знаешь, я люблю пофорсить. И еще галстук посоветовали. Сказали, к такому костюму серебристый подходит. Погляди-ка - материал с рисунком вроде змеиной чешуи. И на свету переливается. А за ботинками я ходил в "Китамура", тоже на станции, на той стороне. Ростом-то я подкачал, а всегда мечтал смотреть на других сверху вниз. Накупил всякого, потратился, но потом решил: "Хватит!" Рубашку взял у соседа напрокат. Подходит к пиджаку, правда? Цвет? Вообще-то хорошо бы с настоящими запонками. Обязательно куплю с запонками, если попадется. Вот хочу, и все!
Дед с сожалением посмотрел на манжеты. Они действительно торчали наружу почти до кончиков пальцев, чересчур красивых для мужчины. Показав на коробку с едой, я осведомилась:
- А угорь откуда? Кто-то подарил?
- Угорь? Налегай. Ешь на здоровье. Я купил побольше, чтобы завтра можно было в школу взять.
- Я спросила, кто тебе подарил.
- Что значит - кто? Сам купил. Оставалась кое-какая мелочь, - сердито ответил дед. Он наконец почувствовал, что я на него злюсь, но обострять не стал - знал: только хуже будет.
- В бар ходил, к матери Мицуру?
- Ходил. А что - нельзя?
- И вчера тоже. У тебя денег много?
Дед отворил скрипучую дверь на балкон, чтобы посмотреть на свой карликовый сад, который он забыл занести в квартиру, но заниматься им не стал, а рассеянно подставил лицо осеннему вечернему ветру. С недобрым предчувствием я тоже выглянула на балкон. Точно! Двух или трех горшков с бонсаем не хватало.
- Дед, ты что, бонсай продал?
Не отвечая, он поднял большой горшок с черной сосной, ласково потерся щекой об острые иголки.
- Продавать завтра потащишь?
- Эту? Ни за что! Я лучше умру. Ну, может, за тридцать миллионов "Саду долголетия" и уступил бы. И то не знаю.
В памяти всплыло лицо старичка инспектора из "Сада долголетия". "А может, мне этим заняться? Мне-то побольше дадут", - мелькнуло в голове, хотя, конечно, дед назвал несусветную цену. Но дашь ему волю - все его деревья уплывут одно за другим, он все спустит через "Сад долголетия" и "Блю ривер". И мы окажемся на мели. Занервничаешь тут.
- Мать Мицуру видел?
- Видел.
- И о чем вы с ней говорили?
- У нее там дел миллион. Не может же она весь вечер со мной сидеть.
"Она"… Он произнес это слово с надеждой и желанием, которых раньше я у него не замечала. От деда исходила какая-то непонятная сила - властная и нежная одновременно. Это все влияние Юрико! Она действует на всех! Мне захотелось закрыть глаза и уши. Дед оглянулся и посмотрел на меня. Я прочитала испуг в его глазах - подумал, видно, что мне его любовь не нравится.
- О чем же все-таки у вас был разговор?
- Ну о чем там особо поговоришь? Она же хозяйка.
- И поэтому вы пошли в другое место поесть угря?
Я попала в точку.
- Угу. Она сказала: "Давайте отсюда потихоньку" - и повела меня в одно место. На том берегу. Дорогое. Я в таких еще не бывал, поэтому немножко стушевался. В первый раз попробовал суп на печенке угря. Это вещь! Я сказал, что и тебе здорово бы такого попробовать, а она пожалела, что ты одна сидишь дома, и попросила, чтобы нам дали с собой. Сказала, что ты молодец, справляешься без матери. Добрая женщина!
"Мать и самоубийство… А детям-то после этого что делать?" Я представила мать Мицуру, косившуюся на меня в зеркало с водительского сиденья, услышала ее глухой голос. Вполне возможно, что для деда "она" - добрая женщина, однако на смерть моей матери ей наверняка было наплевать. Тогда с какой стати она изображает небесное создание? Даже сама Мицуру вон что о ней говорила: "Ничего у меня мамаша, да? Напускает на себя. Терпеть этого не могу. Противно. Нарочно так говорит. Это из-за слабости. Она слабая…"
Вспоминая наш разговор в машине, я чувствовала, как в груди закипает злость на мать Мицуру.
- То есть угорь - это вроде как подарок? - сделав недовольное лицо, решила уточнить я.
- Ну да. Я же говорю, - ответил дед, желая смягчить ситуацию, но не тут-то было.
- А если я ей расскажу, что ты сидел в тюрьме? Интересно, с ней инфаркт не случится?
Ничего не ответив, дед снял пиджак. Между бровей у него залегла складка. Мне хотелось досадить ему как следует. Потому что у нас с ним была такая замечательная жизнь, а он взял да и бросил меня и бонсай, кинулся во все тяжкие. Прямо как Юрико. Предатель! С Кадзуэ, конечно, забавно получается, но прежде надо во что бы то ни стало пустить под откос вспыхнувшую у деда любовь.
- Я уж как-нибудь сам справлюсь. - Тяжело вздохнув, дед покачнулся, наступил на брючину и еле удержался на ногах.
Он что, отпустил штанины, подгоняя к своим новым штиблетам? Брюки висели мешком до самого пола. Я не смогла сдержаться и рассмеялась. Сначала Кадзуэ со своими веками, теперь вот дед чудит. Чего только любовь с людьми не делает! Над ними смеются, а они не замечают, всё воспринимают всерьез. Это Юрико виновата, вертит ими как хочет. Она заполняла мир, в котором я жила, он насквозь пропитался ею. От захлестнувшей ненависти можно было сойти с ума.
- Дед, а вдохновение у нее есть? - спросила я и, наткнувшись на его изумленный взгляд, с раздражением повысила голос: - Вдохновение есть у нее? У матери Мицуру?
- А-а! Это? Есть. Сколько хочешь.
Вот так. Вдохновение у какой-то никудышной тетки! Сам трясется над своим бонсаем, кричит, что без фанатизма и вдохновения никуда, - и пожалуйте! А ведь совсем недавно говорил про Юрико, что она слишком красивая, у таких вдохновения не бывает. Странно, правда? Разве могла теперь я любить его, как раньше? Какая же я несчастная. Ведь ближе его у меня никого нет.
- Ладно. У меня к тебе вопрос, - сказала я резко.
Дед аккуратно повесил пиджак на плечики и, повернувшись ко мне, вскинул брови:
- Ну что еще?
- Скажи, дед, кто мой отец? Где он?
- Что значит - кто? Швейцарец этот самый и есть. Ты что говоришь-то? - сердито удивился дед, расстегивая ремень на животе. - Кто ж еще?
- Неправда! Никакой он мне не отец.
- Чушь какая! - Дед стянул с себя брюки и устало плюхнулся на татами. - Что это тебе в голову взбрело? Приснилось, что ли? Твоя мать - моя дочь, а отец - тот швейцарец. Она меня не послушала и вышла за него, хотя я был против. Так что нечего выдумывать.
- Но я же на них совсем не похожа.
- Какое это имеет значение? Я же тебе говорил, еще раньше: в нашем роду никто ни на кого не похож.
Дед недоуменно взирал на меня, не понимая, к чему весь этот разговор. Я так разозлилась, что чуть не швырнула чертову коробку с угрем на пол. Едва справилась с этим искушением, и тут меня обожгла ужасная мысль: "Неужели мать унесла с собой в могилу эту тайну?"
- Посмотри в домовой книге. Там все написано, - недовольно посоветовал дед, освобождаясь от галстука и разглаживая на нем складки.
Очень мне нужны его советы! Я твердо знала, что мой отец - красивый, умный европеец. Француз или англичанин. Бросил нас с матерью, ушел из дома. Вполне возможно, он уже умер и поэтому не дает о себе знать. Или ждет, когда я вырасту, чтобы объявиться. Было бы здорово, если б он нашелся, думала я, вглядываясь в свое отражение в оконном стекле.
Не знаю почему, но между мной и отцом всегда пролегала дистанция, которую я никак не могла преодолеть. Не складывалось у нас, вот и все. С Юрико он говорил легко и естественно, а со мной всегда получался напряг. У него тут же появлялись две глубокие морщины у рта, и все становилось ясно. Нам не о чем было разговаривать, и, если он сидел в гостиной, я старалась побыстрее прошмыгнуть к себе в комнату, чтобы не напрягаться, ища какие-то слова.
Иногда, вернувшись с работы, отец начинал доставать меня вопросами. Верный признак, что он не в духе, надо быть настороже. Но в такие минуты во мне, как назло, просыпался дух противоречия, меня так и подмывало с ним схлестнуться, и я останавливалась на самой грани.
В тот раз получилось так:
- Я смотрю, ты похудела. Может, не ешь ничего? А зачем тогда с собой берешь?
Вот так вот припечатывал. Для начала. Был уверен на все сто: раз мы кормимся за его счет - значит, обязаны съедать все до последней крошки. И никак иначе. Соврать мне ничего не стоило. Не поднимая головы от комиксов, которые взяла у подруги, и хихикая в душе, я ответила:
- Я все съедаю.
- Дай сюда и смотри на меня. - Отец сердито вырвал книжку у меня из рук. - Ответишь - тогда получишь.
- Но это же не моя. Мне ее вернуть надо.
Не обращая внимания на мои протесты, он быстро пролистал страницы. Лицо его скривилось: какая ерунда! Несмотря на свое невежество и недалекость, он с пренебрежением относился к комиксам и телевизору, говорил, что они делают из людей дураков. Его голос дрожал от ярости:
- Тебе не кажется, что читать такие вещи стыдно?
- Ничего мне не кажется. Отдай!
Оттолкнув мою руку, отец разорвал книжку и швырнул в мусорное ведро. Как только мы сцепились, сидевшая тут же перед телевизором сестра сразу юркнула к себе в комнату. Здорово ориентировалась, чуть что - и ее нет. Хотя на первый взгляд не скажешь.
- Что теперь делать с книжкой?! Она же денег стоит, придется отдавать! - набросилась я на отца, показывая на ведро, куда полетела книжка.
- Подружке твоей тоже нечего читать эту чушь, - отрезал он. - Я позвоню ее родителям и все объясню. Ничего отдавать не придется.
С вопросов детского питания разговор незаметно перешел на комиксы. А проблему с подружкиной книжкой пришлось решать матери. Услышав от меня, что произошло, она побледнела и кинулась в книжный магазин. Купила новую книжку и вручила мне: "Вот! Скажи, потеряла и купила взамен". То есть отец тянул в свою сторону, мать - в свою, а я всегда попадала между молотом и наковальней. Сумасшедший дом! Я до сих пор вспоминаю, с каким робким, забитым видом ходила мать, и мне становится неприятно.
Когда отец и мать принимались спорить, мне хотелось куда-нибудь спрятаться или убежать подальше. Зато Юрико совершенно спокойно продолжала смотреть телевизор. Во время нашей с отцом ссоры она тихонько удалилась, а конфликты между родителями ее почему-то совсем не трогали. Неужели она и впрямь была настолько тупа и безразлична? Или это наша ссора так на нее подействовала?
Спорили в основном о семейном бюджете. В доме деньгами распоряжался отец. Каждый день выдавал что-то матери, и она покупала все, что надо, к столу. Как я уже говорила, отец доставал нас своей скупостью, влезал в такие мелочи, на которые никто не обращал внимания.
Открывал, например, холодильник и, держа в руке чеки из супермаркета, проверял его содержимое.
- Ты же вчера покупала шпинат. Зачем еще? - пытал он мать.
- Распродажа была. Обычно он сто тридцать восемь иен, а сегодня за девяносто восемь отдавали.
- На сорок иен дешевле… Все равно не надо было покупать. Доели бы вчерашний.
- А ты знаешь, как он уваривается?
- Знаю.
- Вот ведь сколько останется. - Мать показала пригоршню.
- Ничего подобного. Вот сколько. - Отец показал, насколько больше получится шпината.
- Откуда ты знаешь? Ты же не стоишь у плиты! Вот сколько получится. Всего ничего. Разделишь на четверых, и все. На следующий день ничего не останется. Поэтому нужно еще. Сварю с соевым соусом - за раз все съедите. Можно еще добавить моркови, потушить с мясом. Вкусно получится. Но мы это не едим. Знаешь, чего мне стоило приспособиться к твоему вкусу? Все-таки у нас дома по-другому было…
Ля-ля-ля… До бесконечности. Была бы мать поумнее, сказала бы: "Сварю я твой шпинат и заморожу, не беспокойся" - или: "Знаешь, занимайся покупками и готовкой сам". Но, как ни печально, ни на что, кроме слабых оправданий, она была не способна. Отец имел невысокое мнение о том, как она ведет хозяйство. Впрочем, он был недоволен всеми. Мной - потому что я его не слушала. Юрико - потому что она никогда не говорила, что у нее на уме. Отец пребывал в полной уверенности, что он всегда прав, и выходил из себя, если кто-то отваживался поставить это под сомнение. Я его терпеть не могла, сильнее ненавидела только Юрико. Короче, в нашей семье я не любила никого, поэтому детство у меня было одинокое. Тяжелый случай, не так ли? Вот почему у меня не укладывалось в голове, как могла Кадзуэ Сато безоговорочно принимать все, что ей говорил отец. Я не понимала эту папенькину дочку, презирала ее.
В дневнике Юрико написано, что у нас с отцом характеры похожи. Прочитав этот бред, я так разозлилась, что даже мурашки на коже выступили. Ведь на самом-то деле между нами ни малейшего сходства. Во мне нет ни одного его гена. Потому что мой отец - другой человек.
В шестом классе я читала мангу о русской балерине из семьи белоэмигрантов и под впечатлением написала сочинение. О чем? Помню смутно, но попробую восстановить.
Далекая российская земля.
На заснеженной равнине стоит кирпичный дом. Он весь засыпан снегом, со всех сторон теснятся высокие яблони, летом накрывающие его плотным зеленым покрывалом. В доме у печки сидит старушка, перед ней чашка горячего чая, куда она положила ложечку яблочного варенья. Старушка погружена в воспоминания. Она думает о внучке, которая осталась в Японии. Надо написать ей письмо. Старушка подходит к дубовому столу и, лизнув кончик карандаша, пишет:
Здравствуй, Анна! Как поживаешь? Папа уехал в Москву. Выступает там в Большом театре. Вестей от него нет, значит - здоров, можешь не беспокоиться. Па-де-де с ним танцует Павлова - русская красавица, наша гордость. Танцуют "Лебединое озеро", но папа очень хочет, чтобы поставили его балет. Он сочинил балет о Японии, хотя в нем нет ни одной японской мелодии, даже самой простой, вроде "Сакура, сакура", что учат в школе. Замечательная балетная музыка, похоже на Чайковского. Я вышлю фотографии, когда напечатают. Тебе будет интересно.
Скучно, наверное, тебе одной в Японии. Папа страшно жалеет, что оставил тебя в этой семье. Но иначе было нельзя - время такое, люди уезжали. Если бы он этого не сделал, может, тебя и в живых бы не было. Прошу тебя: учись, расти быстрее. Ты красивая девочка, и мама твоя - уральская красавица. Черноволосая. А у папы волосы золотистые. Ты превратишься в яркую, блестящую девушку, и с младшей сестренкой будет все в порядке.
Что-то в этом роде. Вы спросите: "Как же так? Хранишь сочинение Юрико, а свое собственное куда подевала?" Что сказать? Не знаю. Да разве в этом дело! Я передала ощущения, которые были у меня в детстве. Впрочем, мои литературные таланты сейчас уже не имеют никакого значения.
Так или иначе, я действительно вздохнула с облегчением, когда поступила в школу Q. и рассталась с моим незабвенным папашей. Я и сейчас об этом не жалею. Мы с ним разные люди, совершенно не понимаем друг друга. Как было бы здорово, если бы нас вообще не свела судьба! Что? Вы спрашиваете, был ли в моей жизни мужчина, повлиявший на меня? Вроде отца Кадзуэ, что ли? Бог миловал! Об отношениях с отцом вы уже знаете; что касается других мужчин, то мне еще не понравился ни один, и отношений у меня ни с кем не было. Я ж не нимфоманка, как Юрико.
Мужики на редкость отвратные существа. Жилистые, мосластые, с вечно лоснящейся нечистой кожей, покрытые мохнатой шерстью, с острыми коленками. Неотесанные, с грубыми голосами… И еще от них все время несет каким-то жиром. Бррр… Я еще много "хорошего" могу о них сказать. Повезло, что я работаю в муниципальном управлении, недалеко от дома, и не приходится добираться до работы на электричке. Каждый день в душном вагоне, битком набитом вонючими сарариманами… Нет, я бы не выдержала.