* * *
Он прижимал к уху мобильный телефон. Пошла, если верить электронному голосу из трубки, десятая секунда после половины первого, когда темная квартирная дверь с надписью "Хольм" на почтовом ящике открылась изнутри. Пит вошел в квартиру на третьем этаже; все затянуто полиэтиленом, паркет под ногами странно пружинит - наверное, его в свое время залило.
"Двойка".
Хёгалидсгатан, тридцать восемь и Хеленеборгсгатан, девять.
Вильсон, как обычно, угощал растворимым кофе, Хоффманн, как обычно, не стал его пить. Мягкий диван в комнате, где хозяева, вероятно, смотрели телевизор. Прозрачный пластик, призванный защищать обивку во время двухмесячного ремонта, шуршал при каждом движении и липнул к мокрой от пота спине.
- Будем работать вот с этим.
Хоффманн знал: времени мало.
Такие глаза он видел у Эрика в первый раз - тревожно шарящие по комнате, растерянные, ни на чем не фокусирующиеся. Человек, который девять лет руководил его работой, который никогда не смеялся, никогда не плакал, сейчас нервничал и вел себя как все нервничающие люди: пытался скрыть свою нервозность, отчего та проявлялась еще отчетливее.
- Цветы.
Хоффманн открыл металлическую баночку - бывшую жестяную чайницу теперь наполняло нечто желтое, липковатое, без трещин и разломов, крепко пахнущее тюльпанами. Эрик Вильсон осторожно соскреб немного субстанции пластмассовым ножом, который протянул ему Хоффманн, поднес к языку, ощутил жжение - наверняка вскочит волдырь.
- Страшно крепкий. Две части глюкозы?
- Да.
- Сколько?
- Три кило.
- Достаточно, чтобы судили быстро и посадили в тюрьму строгого режима надолго.
Пит закрутил банку и сунул ее во внутренний карман куртки. Восемьдесят один килограмм оставался в вентиляторе, на чердаке дома на Васагатан, построенного на рубеже столетий. Позже Пит расскажет Вильсону, что и как. Но не сейчас. Сейчас нужно разбавить наркотик еще раз, забрать собственную долю. Иногда Пит так делал - продавал наркотики сам.
- Я собираюсь за три дня выдавить действующих продавцов. "Войтек" получит правильные донесения и продолжит работу. А потом мы сделаем то, что собираемся сделать. Ликвидируем "Войтек".
Эрик должен был бы ощущать спокойствие, радость, заинтересованность. Его агенту номер один предстоит сесть в тюремную камеру, которую уготовили ему одновременно шведская полиция и "Войтек" - место, где начнутся и закончатся захватнические планы мафии. Но тревога… к тревоге Вильсон не привык, и он видел, что Пит заметил ее.
- Я попробую разобраться с Вестманнагатан как обычно. Секретное донесение начальнику полиции отправится прямиком в сейф. Но… В нашем случае этого будет недостаточно. Убийство, Пит! Придется вынести дело за пределы Главного полицейского управления. Пойти в Русенбад. Тебе тоже надо там быть.
- Сам знаешь, мне нельзя.
- У тебя нет выбора.
- Эрик! Не могу же я вот так гуляючи войти в главный вход правительственной канцелярии в компании полицейских и чиновников из правительства!
- Я заберу тебя на "два-бэ".
Хоффманн сел на диван, покрытый защитной пленкой, липнущей к спине, и медленно покачал головой.
- Если кто-нибудь меня увидит… это смертный приговор.
- Смертный приговор тебе вынесут в тюрьме в тот момент, когда соседи по коридору узнают, кто ты на самом деле. И ты останешься с ним один на один. Пит, тебе нужна помощь государства. Чтобы выйти из тюрьмы. Чтобы выжить.
Он оставил нетронутым растворимый кофе и квартиру на третьем этаже. В кафе на углу Польсундсгатан выбрал кофе сильной обжарки, заказал чашку (с горячим молоком) и стал пить, пытаясь уследить за мелодией итальянских шлягеров и посматривая на стайку хихикающих девчонок за соседним столиком, променявших школьный завтрак на булочки с корицей. Двое за дальним столом корчили из себя поэтов; они слишком громко говорили о том, как надо писать, но на самом деле лишь подражали другим говорящим слишком громко.
Эрик прав. Одиночка. У него нет выбора. Полагаться только на себя.
Пит отставил пустую чашку и в компании несмелого солнца прогулялся по мосту Вестербрун, немного постоял метрах в сорока над водой, размышляя, каково это - прыгнуть вниз. Секунды, вмещающие весь мир, и - ничего, кроме болезненного удара о прозрачную поверхность. Посреди Норр-Меларстранд он позвонил домой, Софье, и снова соврал: его собственная работа и работа его жены, конечно, одинаково важны, но он до позднего вечера не сможет вернуться домой и освободить ее от домашних дел. Софья повысила голос, и Пит нажал "отбой", не в силах врать дальше.
Чем ближе он подходил к центру столицы, тем жестче становился асфальт.
Когда Пит направился к подземной парковке напротив дорогого универмага, тротуар Регерингсгатан, несмотря на разгар дня, был пустынным. Узкая лестница на второй этаж; Пит прошел между машинами, стоящими в секции "В", отыскал загнанный в угол черный микроавтобус с тонированным ветровым стеклом. Подошел, взялся за ручку задней двери. Не заперто. Пит открыл дверь и забрался на заднее сиденье оставленной машины. Посмотрел на часы: ждать оставалось десять минут.
Софья не успела договорить, когда он оборвал разговор. Она продолжала говорить, пока он шел по Норр-Меларстранд вдоль водной глади, мимо уродливых зданий Тегельбаккена, а теперь ее разочарование было здесь, на сиденье пустой машины. Откуда Софье знать, что на самом деле он - лжец.
Пит замерз.
В стерильных гаражах-парковках всегда бывало прохладно, но Пита била дрожь от того холода, что шел изнутри, от которого не спасут ни одежда, ни растирания. Ни один холод в мире не сравнится с ледяным презрением к себе.
Передняя дверь открылась.
Хоффманн глянул на часы. Ровно десять минут.
Эрик обычно ждал этажом выше сектора "В", откуда, если нагнуться, можно было увидеть каждый автомобиль и каждого подошедшего слишком близко человека. Забравшись в салон, Эрик не оглянулся; он молча запустил мотор, прогнал микроавтобус по недлинному отрезку между Хамнгатан и Мюнтторгет и въехал через узкие ворота в каменный дворик, к зданиям, где располагались рабочие кабинеты членов риксдага. Оба вышли из микроавтобуса, и им навстречу тут же двинулся охранник; он попросил следовать за ним - вниз по двум лестницам, по подземному коридору под зданием риксдага; коридор вел в Русенбад: пара минут прогулки между двумя центрами политической власти Швеции и единственный способ попасть в правительственную канцелярию без риска быть замеченными.
Он потрогал дверь, всего в нескольких метрах от будки охранника у главного входа в Русенбад, подергал дверную ручку, пока не убедился, что дверь заперта.
Ручка почти не поворачивалась.
Раковина возвышалась над бачком унитаза, белые кафельные стены надвинулись и давят.
Тонкий продолговатый диктофон, футляр от сигары и купленный в аптеке тюбик лежали в кармане брюк. Он нажал кнопку на передней панели, мигнул зеленый огонек - батарейка заряжена. Поднес диктофон к губам и прошептал: "Правительственная канцелярия, вторник, десятое мая", аккуратно, чтобы нечаянно не выключить, ввинтил диктофон в сигарный футляр, а футляр тут же смазал до блеска лубрикантом.
Бумажные полотенца - на дно унитаза. Проводок микрофона - наружу через дырочку в футляре.
Он проделывал это уже много раз - будь то пятьдесят граммов амфетамина или цифровой диктофон, в тюрьме или в правительственной канцелярии… Единственный способ пронести то, что не должны обнаружить.
Расстегнул брюки, сел, сигарный футляр зажат между большим и средним пальцами; нагнулся вперед, медленно приставил футляр к анусу и короткими толчками ввел его в прямую кишку на несколько сантиметров; футляр выскользнул и упал на подстеленные полотенца.
Новая попытка.
Снова надавил, короткие толчки, футляр исчез сантиметр за сантиметром.
Проводка микрофона хватит, чтобы протянуть его из ануса через пах и зафиксировать скотчем на животе.
Охранник в серо-красной форме за стеклянным окошечком оказался пожилым мужчиной с почти седыми волосами и застенчивой улыбкой. Пит смотрел на него дольше, чем нужно, и, поняв это, отвел глаза.
Охранник был похож на его отца. Отец сейчас выглядел бы так же.
- Ваш коллега уже в здании.
- Туалет. Пришлось зайти.
- Да, бывает. К заместителю министра юстиции, правильно?
Хоффманн кивнул и написал свою фамилию в журнале, где отмечались посетители, сразу после Эрика Вильсона; седой тем временем изучал его удостоверение.
- Хоффманн. Немецкая фамилия?
- Я родом из Кенигсберга. Калининград. Но это было давно. Родители оттуда.
- И на каком языке вы говорите? По-русски?
- Если ты родился в Швеции, то и говоришь по-шведски. - Он улыбнулся охраннику, который на миг превратился в его отца. - И еще довольно прилично по-польски.
Он определил, где находится видеокамера, еще когда они вышли из машины, - под самой крышей стеклянной будки. Проходя мимо, Пит на секунду задержался перед объективом: его посещение было зарегистрировано еще раз.
За семь минут они, следуя за третьим охранником, поднялись с первого этажа на третий. Все произошло так неожиданно. Он не приготовился. Страх. Пит стоял в лифте, а страх наполнял его, сбивал с ног. Пита била дрожь. Никогда еще он не испытывал такого страха - страха, который сначала перешел в панику, а потом сменился жутким ощущением - он, Пит, больше не сможет дышать, задохнется и умрет.
Пит боялся человека, который лежал на полу с тремя большими дырами в голове, и своего прорыва в Варшаве, и ночей в тесной камере, и смертного приговора, который в тюрьме станет безусловным, и холодного тона Софьи, и горячих от лихорадки детей, и того, что больше не знает, совсем не знает, - где правда, а где ложь.
Он сел на коврик на полу лифта и не смотрел в глаза охраннику, пока не унялась дрожь в ногах; только после этого он осмелился медленно подойти к двери, открывшейся в красивый коридор.
Еще раз.
Пит стоял неподвижно в паре метров от двери и, как всегда, избавлялся от лишнего. Долой все мысли, все чувства, он выдавил их, прогнал пинками, а потом надел доспехи, отвратительную толстую шкуру, чертову защиту. Ему это хорошо удавалось - не позволять себе чувствовать. Еще раз, еще один проклятый раз.
Он постучал по дверному косяку и стал ждать; наконец по полу зашаркали шаги. Полицейский в гражданском. Он не узнал Пита - они встречались раза два, не больше. Начальник Эрика, некто Йоранссон.
- У вас имеется что-нибудь, что нельзя проносить в здание?
Хоффманн достал из внутренних карманов и карманов брюк два мобильных телефона, стилет, складные ножницы и сложил все это в пустую стеклянную фруктовую вазу на столе напротив двери.
- Вам не трудно вытянуть перед собой руки и немного расставить ноги?
Хоффманн кивнул и встал спиной к полицейскому - длинному, худому, угодливо улыбающемуся.
- Приношу свои извинения, но вы понимаете - это наша обязанность.
Длинные тонкие пальцы на его одежде, на шее, спине, груди. Нажимая на поясницу и живот, они дважды задели проводок микрофона, ничего не почувствовав. Микрофон скользнул вниз сантиметров на десять, а то и больше; Хоффманн не дышал, пока не убедился, что микрофон застрял где-то на середине бедра и падать дальше вроде бы не собирается.
Большие окна с широкими белыми подоконниками, вид на зеркально-светлую воду - Норрстрём и залив Риддарфьерден. Запах кофе и моющего средства; стол для совещаний, шесть стульев. Он пришел последним - два стула остались незанятыми, он направился к одному из них. Сидящие за столом молча смотрели на него. Он прошел за их спинами, изловчился и провел рукой по брюкам - микрофон сидел крепко, но был направлен не в ту сторону; он поправил провод, пока выдвигал стул и усаживался.
Он узнал всех четверых, хотя до этого встречался только с двумя - Йоранссоном и Эриком.
Рядом с ним сидела заместитель министра юстиции; она указала на какой-то документ, лежащий перед ней, поднялась, протянула Хоффманну руку.
- Наш вопрос… я прочитала. Полагаю… полагаю, речь идет о… женщине?
У замминистра было крепкое пожатие, как и у тех других. Те тоже крепко пожимали руку. Чтобы продемонстрировать власть.
- Паула. - Пит Хоффманн не выпускал ее руку. - Это меня так зовут. Как там написано.
Странное молчание затягивалось; Пит ждал, что кто-нибудь заговорит, а сам пока заглянул в документ, о котором упомянула хозяйка кабинета.
Так излагать мог только Эрик.
Вестманнагатан, семьдесят девять. Секретное донесение.
Экземпляр донесения лежал перед каждым из собравшихся. Все они уже были подключены к развитию событий.
- Мы с Паулой в первый раз встречаемся вот так. - Говоря, Вильсон внимательно вглядывался в лица сидящих. - В присутствии других людей. В помещении, выбранном не мной и не Паулой. В месте, которое не мы контролируем.
Он взял в руки донесение, подробное описание убийства, соучастником которого оказался один из тех, кто сидел сейчас за столом в кабинете правительственной канцелярии.
- Единственная в своем роде встреча. И я надеюсь, что мы выйдем отсюда с единственным в своем роде решением.
Когда Сундквист, постучав, вошел в кабинет Гренса, комиссар лежал в кабинете на полу Свен ничего не сказал, ни о чем не спросил - просто уселся на диван и стал ждать. Как обычно.
- Здесь, знаешь, лучше.
- Здесь?
- На полу. Диван… на диване стало как-то слишком мягко.
Гренс вторую ночь спал на полу. Негнущаяся нога больше не болела, и он почти привык к звукам машин, газовавших на протяжении всего крутого участка Хантверкаргатан.
- Есть информация насчет Вестманнагатан.
- Что-то новое?
- Не особенно много.
Гренс лежал на полу и изучал потолок. От лампы по нему расходились длинные трещины - раньше он их не видел. Наверное, недавно появились. Или он из-за музыки ничего не замечал.
Гренс вздохнул.
Всю свою взрослую жизнь он расследовал убийства. И нутром чуял, что с убийством на Вестманнагатан что-то не так. Труп опознан, владелец квартиры найден, есть даже остатки амфетамина и желчи, исторгнутые человеком-контейнером. Есть пятна крови и угол стрельбы. Есть шведскоговорящий свидетель, который позвонил по телефону доверия, и польское охранное предприятие, оно же - гнездо восточноевропейских мафиози.
И при этом, похоже, нет ничего.
С тех пор как Гренс вчера вечером побывал в аэропорту Каструпа, его команда ни на шаг не приблизилась к разгадке.
- В подъезде пятнадцать квартир. Я опросил всех жильцов, которые были дома примерно во время убийства. Трое из них видели кое-что, что может оказаться интересным. На первом этаже… Эверт, ты слушаешь?
- Продолжай.
- На первом этаже - а это идеальное место для наблюдений, потому что видно всех, кто входит в подъезд и выходит из подъезда, - живет гражданин Финляндии, он довольно хорошо описал двух мужчин, которых раньше не видел. Бледные, бритоголовые, темная одежда, возраст - моложе среднего. Через дверной глазок и всего за несколько секунд можно увидеть и услышать гораздо больше, чем я думал. То, что этот финн говорит про славянскую речь, вполне может оказаться правдой.
- Польский.
- Естественное предположение, учитывая, кто владелец квартиры.
- "Верблюд", труп, поляк. Наркотики, насилие, Восточная Европа.
Свен Сундквист посмотрел на пожилого мужчину, лежащего на полу. Тот лежал на полу, его не заботило, что об этом думают остальные, и в этом была недосягаемая для Свена естественность. Сам он долго пытался изменить себя, но так и остался человеком, который старается угодить людям, зависит от их благосклонности - и которого люди не замечают.
- На пятом этаже, через две квартиры от места убийства, живет молодая женщина, а на следующем этаже, шестом, пожилой мужчина. Во время убийства оба были дома. Говорят, что слышали отчетливый хлопок.
- Хлопок?
- Больше они ничего не могут сказать. Они не разбираются в оружии и не могут определить, был это выстрел из пистолета или еще какой-то. Но уверены: то, что они называют "хлопок", было громким, и раньше они таких звуков в доме не слышали.
- Это все?
- Все.
Резко, раздражающе зазвонил телефон на столе; звук не прекращался, хотя Свен не вставал с дивана, а Эверт - с пола.
- Я отвечу?
- Ну чего раззвонились…
- Эверт, я отвечу?
- Телефон стоит на моем столе. - Гренс нехотя потянулся к истошно звонящему аппарату. - Да?
- Ты как будто запыхался.
- Я лежал на полу.
- Спускайся ко мне.
Гренс и Сундквист молча вышли из кабинета в коридор, а потом нетерпеливо стояли в неторопливом лифте. Нильс Кранц дождался своих гостей возле входа в криминалистический отдел и повел их в тесный кабинет.
- Ты просил меня расширить район поисков. Я расширил. Все подъезды между номером семидесятым и номером девяностым. И в помойке дома семьдесят три по Вестманнагатан, в контейнере для макулатуры, мы нашли вот это. - Кранц взял в руки пластиковый пакет.
Эверт наклонился и, поколебавшись, нацепил на нос очки. Какая-то тряпка в серо-белую клетку, местами покрытая кровью, - не то рубашка, не то куртка.
- Интересно. Эта тряпка может сильно продвинуть нас вперед.
Криминалист сунул руку в пакет и положил тряпку на что-то вроде сервировочного подноса, согнутым пальцем указал на островки отчетливо видных пятен:
- Остатки крови и пороха, которые возвращают нас в квартиру дома семьдесят девять. Потому что это кровь убитого и порох из оружия, которое было в руках убитого.
- Ну и что? Это ни грамма не прибавляет к тому, что мы уже знаем.
Кранц снова ткнул пальцем в серо-белую ткань:
- Это - рубашка. Это - пятна крови убитого. Но есть и другие. Мы установили еще одну группу крови. И я уверен: это кровь стрелявшего. Эверт, это рубашка убийцы.
Пит как будто оказался в зале суда. Пахнет властью; документы с описанием убийства лежат на важных столах. Йоранссон - обвинитель: он контролирует ход процесса и задает вопросы. Замминистра - судья: слушает, а потом вынесет решение. По правую руку от Пита сидит Вильсон, адвокат ответчика; он говорит о допустимой самообороне и настаивает на смягчении приговора. Хоффманну хотелось выйти вон отсюда, но он заставил себя сидеть на месте. Ведь обвиняемый - это он.
- У меня не было выбора. Речь шла о моей жизни.
- Выбор есть всегда.
- Я пытался успокоить их. Но смог только отсрочить убийство. Мне приходится быть преступником, всю жизнь. Иначе я покойник.
- Объясните.
Поразительное чувство. Пит сидел всего через один этаж от премьер-министра, в здании, откуда управляют всей Швецией. Там, где-то внизу, на тротуарах, идет настоящая жизнь, люди возвращаются с обеда (слабоалкогольное пиво и чашка кофе, если потратить на пять крон больше), а он сидит здесь, рядом с властью, и пытается объяснить, почему общество должно закрыть глаза на убийство, соучастником которого он стал.