Хоффманн разложил резинку, согнутую ложку и пакетик с амфетамином на загаженном полу. Натянул резинку, привязал одним концом к пакету, другим к ложке, потом встал на колени возле унитаза, крепко ухватил пакетик и сунул его как можно глубже в трубу. Когда он спустил воду, руки и даже плечо оказались мокрыми, под напором воды пакетик ушел еще глубже, а согнутая ложка зацепилась за край трубы. Хоффманн подождал, спустил воду еще раз, пусть резинка натянется максимально и пакетик на другом ее конце уйдет в трубу как можно глубже.
Ложка прочно застряла в ободке трубы, и теперь пакетика совсем не было видно.
Но его будет легко достать.
Встать на колени, сунуть руку в мокрое, осторожно потянуть.
Эверт Гренс покинул Йоранссона и коридор следственного отдела; правда, которую он никак не мог поймать, смеялась уже не так громко. "Радом". Хоть какое-то название за все время предварительного расследования. Девять миллиметров. Кто-то, кто может оказаться следующим звеном расследования той расправы.
Пит Хоффманн.
Такого имени Гренс никогда раньше не слышал.
Но этот Хоффманн был владельцем охранного предприятия, предоставлявшего фирме "Войтек Интернешнл" телохранителей во время визитов польских политиков. И имел, несмотря на пятилетний тюремный срок за вооруженное нападение с отягчающими обстоятельствами, лицензию на произведенное в Польше оружие. Оружие, которое, если верить базе данных, уже находится в полиции. Изъято две недели назад.
Гренс вышел из лифта и направился в криминалистический отдел.
Он добыл имя.
И совсем скоро добудет кое-что еще.
Болели колени. Хоффманн поднялся с пола и прислушался к тишине. Спустил воду еще два раза. Ни звука; он откинул крючок на двери и вышел из туалета. Пусть думают, что у него схватило живот, вот он и засел в кабинке надолго. Пит двинулся к телеуголку и начал рассеянно тасовать карточную колоду. Он делал вид, что убивает время, а сам поглядывал на вахту и кухню, высматривая надзирателей.
Вон они - спины в форме - отвернулись, чем-то заняты. Хоффманн поднял оттопыренный средний палец - обычно это их подстегивало.
Ничего. Никто не отреагировал, никто не обернулся.
Зэки ушли на послеобеденные занятия в школе или в мастерской, коридор пуст, надзирателей рядом нет.
Пора.
Хоффманн двинулся к ряду камер. Торопливый взгляд - никого. Он открыл дверь в камеру номер два.
Камеру Грека.
На вид все такое же, как у него самого: такая же паршивая койка, такой же поганый шкаф, и стул, и столик у кровати. Воздух был другой, застоявшийся или как будто кислый, но такой же мерзко-теплый, тот же пыльный запах. На стене фотографии - девочка с длинными темными волосами и женщина. Девочкина мать, уверенно подумал Хоффманн.
Что, если кто-нибудь откроет дверь?
Что, если кто-нибудь поймет, что он держит в руках, что он вот-вот сделает?
Он вздрогнул, но слегка, даже не почувствовав.
Уколов или понюшек получится не так уж много, всего-то граммов тринадцать-четырнадцать, но здесь, в тюрьме, этого хватит. Для нового приговора и нового срока, для немедленного перевода в другую тюрьму.
Тринадцать-четырнадцать граммов, которые надо засунуть повыше.
Хоффманн потрогал карниз с занавесками, осторожно подергал, и карниз отошел с первой попытки. Обрывок скотча вокруг пакетика и - к стене, приклеился хорошо, легкий карниз вернулся на место.
Пит открыл дверь, последний раз оглядел камеру, засмотрелся на фотографию на стене. Девочка лет пяти стояла на лужайке, на заднем плане махали руками дети со счастливыми лицами, они все куда-то направлялись, детский садик повели на экскурсию, рюкзачки в руках, на головах - желто-красные кепки.
Когда она придет к папе в следующий раз, его тут уже не будет.
Эверт Гренс склонился над длинным рабочим столом с семью подготовленными предметами.
Три польских пистолета "радом" и четыре охотничьих ружья.
- В одном оружейном шкафу?
- В двух. Оба зарегистрированы.
- Лицензия была?
- На все оружие, на которое выдала разрешение городская полиция.
Гренс стоял рядом с Кранцем в одном из многочисленных кабинетов криминалистического отдела, в помещении, похожем на маленькую лабораторию - с вытяжными шкафами, микроскопом и склянками с химикатами. Он взял один пистолет, взвесил на ладони оружие, упрятанное в пластиковый пакет. У того, убитого, лежавшего на полу гостиной, был в руках такой же.
- Две недели назад?
- Да. Квартира-офис на Васагатан. Торговля наркотиками в крупных размерах.
- И ничего?
- Мы отстреляли все. Ни один из стволов не проходит по другим делам.
- А Васагатан, семьдесят девять?
- Я знаю, что ты надеялся на другой ответ. Но ты его не получишь. Ни один из этих пистолетов не имеет отношения к выстрелу на Вестманнагатан.
Гренс треснул кулаком по ближайшему шкафчику.
Металлический шкафчик затрясся, книги и папки посыпались на пол.
- Не понимаю.
Он хотел треснуть еще раз, но Кранц встал между ним и шкафом, опасаясь за свое имущество.
Гренс выбрал стену - она практически не дрогнула, но звук от удара получился почти такой же громкий.
- Нильс, я, черт подери, не понимаю. Это расследование… я только стою и глазами хлопаю. Значит, ты изъял оружие Хоффманна? Двадцать дней назад? Черт возьми, тут концы с концами что-то не сходятся. Нильс, у этого ублюдка вообще не должно быть оружия. А у него лицензия, которую выдала сама полиция! Конечно, ее выдали десять лет назад, но… после таких… я еще ни разу не слышал, чтобы разрешение давали после таких тяжких преступлений.
Кранц не отходил от шкафчика. Никогда не знаешь, вдоволь ли Гренс поколотил неодушевленные предметы или еще нет.
- Ты же можешь поговорить с ним.
- Поговорю. Когда узнаю, где он.
- В Аспсосе.
Гренс посмотрел на криминалиста, одного из тех, кто бродил по этому зданию почти так же долго, как он сам.
- В Аспсосе?
- В тамошней тюрьме. Думаю, срок у него приличный.
Он посидел на своем месте в телеуголке, дождался, когда - опять! - его соседи по коридору вернутся из мастерской и школы. Они снова играли в стад и еще пару партий в кассино, трепались о суках-вертухаях, которые дежурили по утрам, обсудили провалившееся ограбление банка в Тэбю, а потом увязли в жаркой дискуссии о том, сколько раз можно подрочить, если вколоть себе грамм амфетамина. Заржали, услышав пару отличных описаний того, как и у кого стоит от "витамина". Выслушали хвастливые байки Стефана, Кароля Томаша и пары финнов о том, как они трахались несколько суток подряд, причем член был как каменный, пока у них водились достаточно забористые цветочки. Через некоторое время Пит еле заметно кивнул и Греку, пригласив его присесть, но тот не ответил - тому, кто продает и контролирует наркотики и стоит на иерархической лестнице выше всех, негоже разговаривать с новичками.
Еще два часа.
Пакетик надежно приклеен за карнизом для занавесок. Этот надутый дурак даже не успеет понять, что произошло, - а все уже будет кончено.
Эверт Гренс постоял за столом, сжимая телефонную трубку, хотя разговор был давно закончен. Взял обрывок бумаги, в пятнах кофе и крошек от кекса.
Нильс Кранц оказался прав.
Человек в самом низу его списка уже сидит в тюрьме.
Его взяли с тремя килограммами амфетамина в багажнике, после рекордно короткого времени в следственной тюрьме вынесли приговор и перевезли в Аспсосское пенитенциарное учреждение.
Амфетамин с сильным цветочным запахом.
Отчетливым ароматом тюльпанов.
Пит улегся на жесткую койку и закурил. В последний раз он курил самокрутки несколько лет назад, когда детей еще не было. В конце того дня они с Софьей смотрели на монитор, на котором виднелась новая жизнь длиной в сантиметр - кто-то едва видный, зависимый от каждого женского вдоха. Питу стало тревожно, он быстро докурил и зажег вторую папиросу. Черт знает что - просто лежи вот так и жди.
Он поднялся, прислушался, приложив ухо к жесткой двери.
Ничего.
Он слышал звуки, которых не было. Как будто слабое постукивание, через равные промежутки времени доносящееся из труб на потолке. Может, чей-то телевизор. У него самого не было телевизора, он решил не брать его с собой, чтобы полностью отключиться от внешнего мира.
Если он рассчитал правильно, они скоро придут.
Пит снова лег, третья папироса, приятно держать что-то в руке. Без пятнадцати восемь. С того времени, как заперли двери, прошло всего пятнадцать минут, обычно все растягивается где-то на полчаса, обыск устраивают, когда все уже улягутся.
Все было подготовлено именно так, как он хотел, последний знак он получил в душевой сегодня вечером, пока надзиратели ждали, когда все вернутся в камеры. Оба пакетика, недавно подвешенные на резинке от штанов в сливной трубе унитаза, находились теперь в корпусе "Н", спрятанные за двумя карнизами для штор.
Вот оно.
Точно.
Собаки повизгивали и ворчали от усердия, черные ботинки со стуком прошагали по коридору.
- Вы узнаете мое имя и персональную информацию. Чтобы поместить меня в нужную тюрьму, дать мне правильную работу и проследить, чтобы ровно через два дня после того, как я окажусь в камере, охрана провела обширные необъявленные обыски по всей тюрьме.
Рывками открывались двери камер где-то в начале коридора.
Громкие голоса столкнулись, ударились друг о друга, когда закричал один из финнов, а кто-то из надзирателей заорал в ответ.
Двадцать пять минут, восемь камер - и вот надзиратель уже дергает дверь его камеры.
- Обыск.
- Отсоси, сука.
- Быстро из камеры, Хоффманн. Не нарывайся.
Хоффманн сплюнул, когда его выволакивали в коридор. Уголовник. Он плевался и когда они проверяли все полости в его камере. Только уголовник может сыграть уголовника. Он стоял у двери в белых, криво сидящих трусах, а двое надзирателей обыскивали в его камере все места, где можно было спрятать неположенное.
Как обычно, обыскивали по две камеры одновременно, те, что напротив друг друга. Когда открытые двери сталкивались, становилось тесно.
По двое вертухаев в каждой, еще двое дежурят снаружи, стерегут сквернословящих, угрожающих, орущих заключенных.
Он видел, как сорвали и перетряхнули постельное белье, как выкинули барахло из шкафа с одеждой, как вытащили носки из ботинок, развернули, рассмотрели с лица и с изнанки, как пролистали каждую из шести библиотечных книг, лежащих на столике, как подняли несколько метров напольного покрытия, распороли карманы и швы на штанах, куртках и свитерах и как ворчащую собаку впустили в камеру, в разгром на линолеумном полу, потом подняли к потолку, к лампе и к карнизу для штор.
- Да вы…
- С собакой. Это важно.
- С собакой? А если мы найдем то, что вы подбросили? У соседа по коридору, которому вы подкинете свою наркоту?
Еще один пласт линолеума, под раковиной.
И за ночником, в стене, в дырке от самореза.
- Ну как? Нашли что-нибудь? Нет? Жалко! Идите подрочите еще где-нибудь. Может, вам помочь?
Арестант в камере напротив заржал. Арестант из соседней камеры стукнул в дверь и прошипел: "Трахни их в жопу, Хоффманн".
Они услышали.
Хоффманн присел на край койки; охранники заперли дверь и перешли в следующую камеру. В бардаке под прикроватным столиком, накрытая трусами, лежала половина самокрутки; Хоффманн зажег остатки папиросы и снова улегся.
Еще десять минут.
Он курил, рассматривая потолок, когда собака заскребла пол.
- Да это ни хера не мое!
Пронзительно вопил Грек из второй камеры - как будто дверь завизжала.
- Это… да вы сами это мне подсунули, суки позорные, да я…
Один из охранников оттащил черную собаку, которая энергично скребла лапой у окна, под карнизом. Пластиковый пакет был крепко приклеен скотчем к стене и содержал четырнадцать граммов высококачественного амфетамина. Грека, трясущегося, брызжущего слюной, провели по коридору и вывели из отделения; завтра ему предстоит отправиться в Кумлу или Халль, отбывать остаток долгого срока, который только что стал еще длиннее. Примерно в это же время еще два пакетика с таким же количеством амфетамина обнаружили в двух камерах на нижнем и верхнем этажах в корпусе "Н"; в общей сложности трое заключенных ночевали сегодня в Аспсосской тюрьме в последний раз.
Хоффманн так и лежал на койке. И впервые с тех пор, как оказался за высокими стенами, сумел улыбнуться.
Сейчас.
Сейчас наша взяла.
Среда
Он проспал тяжелым сном почти четыре часа. За зарешеченным окном сгустилась темнота, финн, сидевший через камеру, наконец угомонился. Этот дьявол то и дело устраивал представление, требуя внимания к себе, и каждый раз бренчание ключей дежурного отдавалось у Хоффманна в голове. В конце концов двое других заключенных пригрозили отлупить кое-кого, если финский палец еще раз ткнет кнопку вызова, и в отделении наконец стало тихо.
Сейчас он стоял, вжавшись в стенку. Не спуская беспокойных глаз с подушки под покрывалом. Стул перед порогом, носок - между дверью и косяком. Его защита - как вчера, как завтра, две с половиной секунды, чтобы никто не узнал и не напал в то единственное время суток, когда надзиратели не видят и не слышат.
Одна минута восьмого. Еще девятнадцать минут. Потом он выйдет, примет душ и позавтракает, как все остальные.
Пит сделал первые шаги. Благодаря сорока двум граммам тридцатипроцентного фабричного амфетамина он вышиб из Аспсосской тюрьмы трех главных наркодилеров. Высшее варшавское начальство и второй заместитель директора уже получили соответствующие донесения, открыли бутылку зубровки и выпили за следующий шаг.
Еще восемь минут.
Пит медленно дышал, каждый мускул напряжен. Смерть так и не постучалась к нему.
Сегодня он сделает следующий шаг. Первые граммы из "Войтека" будут проданы первым покупателям, и по одной из шведских тюрем строгого режима пойдут слухи о новом поставщике. Шведская полиция будет получать все больше информации о поставщиках, датах поставки, каналах распространения наркотиков, и, когда бизнес разрастется, его можно будет ликвидировать. Дни и недели потянутся в ожидании того мгновения, когда корпорация полностью захватит контроль над Аспсосской тюрьмой, но еще не приступит к захвату следующей тюрьмы. Тогда у агента будет достаточно сведений, чтобы подобраться и к ядру корпорации - черному дому на улице Людвика Идзиковского в Варшаве.
Хоффманн посмотрел на громко тикающий будильник. Двадцать минут восьмого. Пит убрал стул, застелил койку и немного погодя открыл дверь в сонный коридор. Стефан и Кароль Томаш улыбнулись ему, когда он проходил мимо кухни и стола, за которым усаживались завтракать. Тюремные автобусы уезжали как раз в это время, и некто по прозвищу Грек наверняка уже сидел на одном из вонючих сидений, а напротив сидели два субъекта из корпуса "Н". Вряд ли они оживленно болтали друг с другом. Смотрели, наверное, в окно и пытались осознать, что за хрень с ними приключилась.
Хоффманн принял горячий душ, смывая напряжение, двадцать минут за дверью камеры, двадцатиминутная готовность к борьбе и бегству. Увидел в не успевшем запотеть зеркале кого-то небритого, с сильно отросшими волосами, и не стал вытаскивать бритвенный станок из кармана. Пускай седая поросль останется на щеках и в это утро.
Тележка с принадлежностями для уборки стояла в чулане возле двери отделения.
Железный прут с закрепленным на нем черным мешком для мусора, плотные свертки белых, значительно меньших по размеру мусорных пакетов, щетка с кривым совком, вонючее пластмассовое ведро, небольшие тряпки - ими он протирал окна. В самом низу оказалось какое-то моющее средство без запаха, он таких еще не видел.
- Хоффманн!
Тюремный инспектор с глазами-дулами сидел в "стакане" среди других надзирателей, когда Хоффманн проходил мимо больших окон.
- Первый день?
- Первый день.
- Значит, ждешь возле каждой запертой двери. Заглядываешь в каждую камеру. А когда и если у надзирателя на центральном посту будет охота пропустить тебя, проходишь, пока дверь открыта, да поживее, у тебя несколько секунд.
- Что еще?
- Вчера я немножко полистал твои документы. У тебя… сколько там… десять лет. Так вот… если тебе повезет, за десять лет научишься наводить чистоту как следует.
Первая запертая дверь находилась уже в начале подземного коридора. Хоффманн остановил тележку, посмотрел вверх, в камеру, подождал щелчка и прошел в следующее отделение. Сырость. Пит немного мерз, когда шел под тюремным двором. В тот год в Эстерокере его несколько раз водили по таким бетонным тоннелям - в больницу, в спортзал или в киоск, где за заработанные кроны давали пену для бритья и мыло. Хоффманн останавливался перед каждой дверью, кивал изучающим его камерам слежения и спешил дальше, пока дверь открыта. Он хотел, чтобы на него обращали как можно меньше внимания.
- Эй ты!
Он поздоровался с группой зэков из других отделений - они как раз шли на рабочие места. Один отбился от толпы и теперь смотрел на Хоффманна.
- Что надо?
Наркуша. Тощий, как чертями обглоданный. Глаза бегают, ноги еле стоят на месте.
- Я слышал… я хочу купить. Восемь грамм.
Стефан и Кароль Томаш хорошо поработали.
Большая тюрьма оказалась тесным мирком, слухи здесь буквально просачиваются сквозь стены.
- Два.
- Два?
- Можешь купить два. После обеда. В слепой зоне.
- Два? Бля, да мне нужно не меньше…
- Получишь, сколько я сказал. В этот раз.
Тощий взмахнул длинными руками, когда Хоффманн повернулся к нему спиной и пошел дальше по широкому коридору.
Он придет. Трясущееся тело уже начало отсчитывать минуты до прихода, который поможет ему пережить тюремную реальность. Он купит свои два грамма и засадит их себе грязным шприцем в первом же туалете.
Пит Хоффманн шел медленно, стараясь не рассмеяться.
Осталось всего несколько часов.
Потом он окончательно возьмет торговлю наркотиками в свои руки.
Яркие лампы в коридоре следственного отдела неровно мигали. Резкий свет и потрескивание, от которого нет спасения; потрескивание раздавалось каждый раз, когда мигала лампа. Две лампы дневного света, расположенные аккурат над торговым и кофейным автоматами, были хуже всего. Фредрика Йоранссона не покидала вчерашняя тревога; всю вторую половину дня, вечер и даже во сне он пытался понять, почему визит Гренса породил то грызущее, изматывающее чувство, от которого Йоранссон не мог избавиться, как ни старался. Вряд ли это хорошая идея - внедрить агента в тюремную мафиозную группировку ценой проваленного расследования. Но Йоранссон ведь сидел за тем столом в Русенбаде, на одной чаше весов было расследование, на другой - контроль над польской мафией, и он выбрал то, что сможет остановить наступление преступности.
- Йоранссон!
Опять.
- Йоранссон, нам надо поговорить.
Никогда ему не нравился этот голос.
- Доброе утро, Эверт.