- Луис, что вы вообще чувствуете в связи с этим делом? - спрашивает Фитцджералд, прислоняясь к старому дубу.
Я пожимаю плечами:
- Конечно, я ни в чем не уверен, но, между нами говоря, я бы присмотрелся получше к мужу Тони. Подозрительный тип, пьяница. Ходят слухи, что он склонен к насилию.
- К насилию? В каком смысле?
- Повторяю, насчет насилия ничего определенного, только слухи. Тони молчит, полицию она ни разу не вызывала. Гриф привлекался к ответственности за хулиганство, и один раз его оштрафовали за вождение в нетрезвом виде. Просто я вспомнил это в связи с последними событиями, - устало говорю я.
- Да, его наклонности стоит иметь в виду, - говорит Фитцджералд, глядя на дом Тони.
- Вот в такие дни я жалею, что не курю, - говорю я, пожирая взглядом его сигарету.
- А я в такие дни жалею, что не бросил, - отвечает Фитцджералд.
Из дома выходит Мартин Грегори.
- Извините, - говорит Мартин. - Мы готовы продолжать, объясните, что вы хотите знать. Входите… пожалуйста.
Калли
Калли забрела очень далеко в чащу - так далеко она еще ни разу не заходила. Она заблудилась, и олененок давным-давно убежал к своей маме. Калли брела куда глаза глядят, стараясь собраться с силами. Под старыми могучими деревьями не было видно солнца, но духота чувствовалась и здесь, воздух оставался спертым и влажным. Тропинка, по которой она шла, вела в гору - извилистая, каменистая, она то и дело исчезала в зарослях гемлока. Вторая тропинка вела вниз - Калли решила, что к речке. Во рту пересохло, язык стал толстым и неповоротливым, ужасно хотелось пить. Она хотела было вернуться туда, откуда пришла, но передумала: где-то там бродит Гриф. Ноги у нее дрожали; она очень устала от долгого бега, живот подвело от голода. Калли осмотрелась. Повсюду лес! Иногда она замечала на кустах красно-желтые ягоды, которые склевывали кардиналы, но сдерживалась, так как знала, что есть их нельзя. Попыталась вспомнить, что рассказывали мама и Бен о лесных ягодах. Какие можно есть, а какие ядовитые? Калли хорошо знала шелковицу и часто лакомилась ее синевато-красными сладкими и сочными ягодами. Шелковицу есть можно, а коричневато-красные ягоды аралии колючей - ни в коем случае, иначе не сможешь дышать и глотать. Она медленно брела вверх, внимательно разглядывая все растения.
Взгляд ее упал на колючие кусты с черноватыми ягодами на белом основании. Малина! Калли жадно обрывала ветки, под ее пальцами спелые ягоды давились, пачкая ладошки. Рот наполнился сладким соком. Калли продолжала рвать ягоды, отгоняя от них комаров. Мама учила ее, где находить дикую малину, - бывало, они с Беном набирали по полному ведерку для мороженого и набивали полные рты. Когда ведерки наполнялись доверху, они приносили их домой, маме, а та осторожно мыла ягоды и пекла вкусные пироги с малиной, к которым выставляла на стол еще домашнее мороженое. Калли обожала домашнее мороженое и вообще все, что можно смешивать. Она часто спускалась в подвал, где они держали старую ручную мороженицу. Она никак не могла взять в толк, как из яиц, ванили, молока и каменной соли получается такая вкуснятина. Калли готова была крутить ручку бесконечно, пока рука не затекала. Когда она совсем выбивалась из сил, ее сменял Бен. Калли подумала: как только она вернется домой, первым делом надо будет найти старую мороженицу и принести ее на кухню. Они сделают огромную миску мороженого - на всех.
Доев все ягоды, до которых она смогла дотянуться, девочка вытерла почерневшие пальцы о ночную рубашку и провела тыльной стороной ладошки по губам. На коже остался лиловатый отпечаток, как след от помады. Заморив червячка, Калли немного приободрилась и решила идти вверх, взобраться на самую вершину холма. Может быть, оттуда она разглядит, что находится вокруг. Сообразит, где находится и куда идти домой. Но было так жарко, и ей ужасно хотелось спать! Она решила прилечь на несколько минуток - отдохнуть. Увидев сбоку тенистые заросли вечнозеленых растений, она сошла с тропинки, раздвинула колючие нижние ветви, легла на бок и, подложив под голову руки, сладко заснула.
Бен
Мы уже целую вечность ждем помощника шерифа Луиса и того, другого типа. Мама велела мне надеть новые шорты и рубашку с воротником, когда они придут с нами беседовать. Я умираю от голода, но почему-то не хочется делать бутерброды, зная, что ты бродишь неизвестно где и тебе нечего есть. Я беру пачку галет и несу их наверх, чтобы съесть у себя. Твоя дверь украшена лентой - такими оцепляют место преступления. Лента натянута поперек двери. Как глупо, думаю я. Они роются в твоих вещах, хотя сейчас нам всем надо прочесывать лес.
Я вижу, что мама сидит на полу в своей спальне и перебирает твою сокровищницу. Сокровищница на самом деле - старая шляпная картонка, наполненная разным хламом. У меня тоже есть такая. Мама называет шляпные картонки нашими сокровищницами, потому что хочет, чтобы мы складывали туда все важные вещи из нашей жизни. Когда мы станем седыми стариками, как она говорит, мы будем рыться в них и вспоминать важные для себя дни и часы. Если честно, я наполняю уже вторую сокровищницу, потому что первая переполнена. Мама не замечает меня, и я спокойно слежу за ней. Ее окружает ворох твоих тетрадок, рисунков и аппликаций; она перебирает их все по очереди, мягко, как будто боится, что тронет ненароком, и они рассыплются в пыль. Вот она снова лезет в коробку и достает что-то непонятное. Видимо, маме тоже невдомек, что ты хранишь; она долго смотрит на беловато-серый комок размером с индюшачье яйцо. Потом, догадавшись о моем присутствии, мама показывает комок мне.
- Как, по-твоему, что это такое? - спрашивает она.
Я беру комок и верчу в руках.
Я пожимаю плечами. Из комка торчат клочья серого меха.
- По-моему, это содержимое совиного желудка, - говорю я. - Видишь, там даже мелкие косточки сохранились.
Мама забирает у меня комок и тоже вертит в руках. Наша мама не такая, как все. Другие завизжали бы и велели "выкинуть эту гадость", а она ничего.
- Да, по-моему, ты прав. Зачем Калли положила в свою сокровищницу совиную рвоту? - спрашивает мама.
Я снова пожимаю плечами:
- Наверное, затем же, зачем и я храню у себя в комнате коробку с панцирями цикад.
Мама смеется, и у меня слегка теплеет на душе. В последнее время она смеется редко. Она осторожно кладет содержимое совиного желудка назад в коробку и вытаскивает большую груду чего-то пушистого, похожего на вату.
- О, а что это такое, я знаю! - улыбается мама. - Одуванчиковый пух!
- Угу, - киваю я. - Совиную рвоту я еще могу понять, но зачем хранить одуванчиковый пух?
- Разве ты не помнишь? - спрашивает мама. - "Феи пляшут на ветру - дотянись, схвати одну. Ты желанье загадай и скорее выпускай".
- Интересно, что она загадала, - говорю я.
- А мне интересно, почему она их не отпустила, - добавляет мама.
- Может, копит, чтобы загадать по-настоящему важное желание и выпустить всех фей разом?
Мама пожимает плечами и укладывает пух назад, в твою сокровищницу, поверх всего остального, накрывает коробку крышкой и задвигает под кровать.
- Пошли, Бен, - говорит она. - Я сделаю тебе бутерброд. Луис скоро придет.
Я примерно догадываюсь, какие у тебя важные желания. У меня примерно то же самое. Во-первых, я хочу, чтобы ты снова заговорила. Во-вторых, - хочу собаку. В-третьих - чтобы папа уехал на Аляску и больше не возвращался. Конечно, ты не признаешься мне в своих желаниях, и я с тобой тоже не делюсь, но я точно знаю, что ты бы загадала именно это.
Антония
Делая Бену бутерброд с ветчиной и разрезая пополам яблоко, я вспоминаю о "сокровищах" Калли. Одуванчиковый пух сразу напоминает мне о Луисе и о нашем с ним детстве.
В первое лето, когда Луис переехал в наши края, мы с ним часто играли на лугу за моим домом - тем самым, в котором я живу сейчас. На лугу весело желтели головки одуванчиков. Помню, мама платила нам по пенни за одно выкопанное с корнем растение. Выкорчевывать одуванчики - нелегкий труд. Мы вооружались старыми ложками и старались подкопаться как можно глубже, а трофеи складывали в старое пластмассовое ведро. За день удавалось выкорчевать штук по сто. Мама давала нам доллар, то есть по четвертаку за каждую испачканную млечным соком руку. Мы садились на велосипеды, ехали в центр городка и проматывали свой заработок в кафе "Моурнинг Глори". Я покупала нам вишневую колу, не сегодняшнюю в банках, а прежнюю, которую наливали из стеклянных конусов, с настоящим вишневым сиропом. Миссис Моурнинг всегда ставила в стакан две соломинки и клала две вишенки: одну для Луиса и одну для меня. Луис покупал ведерко жареной картошки - соленой, с пылу с жару. Прямо на картошке он выдавливал кетчупом мое имя, а ниже - свое. Картошка под моим именем была моя, а под его именем - его. Иногда мы еще покупали по шоколадному батончику, каждый свой. Я любила "Марафон", а он - "Беби Рут". Фильда, мама Петры, часто помогала матери в кафе. Со мной Фильда всегда была приветливой и дружелюбной - она стояла за прилавком и, если видела, что у нас закончилась газировка, подливала нам еще. Теперь-то я понимаю, что Фильда хотела подружиться со мной, но у меня тогда был Луис… В общем, мне больше никто и не был нужен, а уж в подругах я точно не нуждалась. Через много лет, когда Грегори поселились в соседнем доме и у нас примерно в одно время родились девочки, Фильда снова предприняла попытку подружиться со мной. Она приглашала меня выпить кофе, погулять, но я снова сторонилась ее, правда, уже по совершенно другим причинам. Я боялась, что она заметит неприглядные подробности нашего семейного союза, нечаянно подсмотрит что-то неподходящее, увидит мои синяки… Через какое-то время Фильда сдалась и оставила меня в покое - как и раньше, в детстве.
Мы выпалывали одуванчики дней десять, а потом это занятие нам надоедало. Напиться вишневой газировки и наесться жареной картошки мы успевали всласть. Нам ни разу не удавалось расчистить от сорняков более-менее приличную полянку. Одуванчики начинали размножаться, и над нами кружился белый пух, который уничтожал результаты всех наших трудов.
- Знаешь, - сказал мне Луис однажды, - на самом деле это феи.
- Ага, как же, - ответила я, не особенно веря ему.
- Правда-правда. Я от папы знаю. Он говорил, что каждая пушинка - это фея-волшебница. Если успеешь схватить пушинку до того, как она коснется земли, загадаешь желание и сразу выпустишь ее, фея в благодарность выполнит твое желание.
Я села на землю и отложила грязную ложку. Как интересно! До того дня Луис ни разу не рассказывал о своем отце.
- Вот не знала, что в Чикаго есть цветы.
Луис обиделся:
- А ты как думала? В Чикаго есть и цветы, и сорняки, и трава, только не очень много… Помню, папа говорил: "Феи пляшут на ветру - дотянись, схвати одну. Ты желанье загадай и скорее выпускай". По папиным словам, про фей ему рассказала его бабушка из Ирландии, а желания действительно исполняются. Каждое лето, когда появлялся одуванчиковый пух, мы ловили пушинки, загадывали желания и тут же сдували пушинки назад, в воздух.
- И что ты загадывал? - спросила я.
- Всякое разное. - Луис вдруг застеснялся, бросил ложку и побежал в лес, хватая на бегу пушинки.
- Какое разное? - кричала я, гонясь за ним.
- Вроде того чтобы наши "Чикаго Кабз" стали чемпионами. - Он не смотрел на меня.
- А как же твой папа? Ты когда-нибудь загадывал желание про папу? - тихо спросила я.
Луис понурил плечи, и мне показалось, что он сейчас опять убежит.
- Нет. Смерть есть смерть. Мертвых не воскресить. Зато можно пожелать много денег или стать кинозвездой - в общем, в таком вот роде. - Он протянул мне крошечную белую пушинку. - Ты что хочешь загадать?
Я немного подумала, а потом бережно дунула на пушинку. Она медленно поплыла прочь.
- Что ты загадала? - допытывался Луис.
- Чтобы "Кабз" стали чемпионами, что же еще, - ответила я.
Он рассмеялся, и мы побежали играть на Ивянку.
Но я загадала другое. Попросила, чтобы отец Луиса вернулся - просто так, на всякий случай.
Через восемь лет, когда нам исполнилось шестнадцать, мы снова пришли к Ивянке. Там мы в первый раз занимались любовью, а потом я заплакала. Мне трудно было выразить свои чувства словами. Я знала, что люблю его, знала, что ничего плохого мы не сделали, и все же плакала. Луис старался развеселить меня: щекотал, строил смешные гримасы, в общем, старался вовсю, а у меня все равно по лицу катились слезы. Наконец - видимо, от отчаяния - он куда-то убежал. Я рассеянно одевалась, вытирая слезы и сопли, и думала о том, что потеряла Луиса, своего лучшего друга. Через несколько секунд он вернулся и протянул мне два кулака.
- В какой руке? - спросил он. Я выбрала левую. Луис разжал кулак, и внутри лежали белые одуванчиковые пушинки. - Три желания! - сказал он и разжал второй кулак. Там лежали еще три одуванчиковые феи. - Три желания на каждого.
- Ты первый, - сказала я, впервые улыбнувшись сквозь слезы.
- Хочу, чтобы "Чикаго Кабз" стали чемпионами. - Он широко улыбнулся, и я рассмеялась. - Хочу стать полицейским. - Его юное лицо посерьезнело. - И хочу, чтобы ты всегда любила меня… Теперь твоя очередь! - быстро добавил он.
Я ненадолго задумалась.
- Хочу жить в доме желтого цвета. - Я внимательно смотрела, не смеется ли надо мной Луис. Он не смеялся. - Хочу побывать на океане, - продолжала я. - И… - из моих глаз снова покатились крупные слезы, - хочу, чтобы ты всегда любил меня.
Через три года Луис поступил в колледж и уехал, а я вышла замуж за Грифа. Сейчас я думаю: вот дрянные феи! Я не живу в доме желтого цвета. Я ни разу не видела океана. Ну а Луис… Его любовь не стала вечной. А теперь пропала Калли, моя ненаглядная доченька… Все, к чему я прикасаюсь, портится или пропадает.
Помощник шерифа Луис
Я снова у Тони на кухне - передо мной на столе стоит запотевший стакан с холодным чаем. Правда, сейчас рядом со мной не Мартин Грегори, а агент Фитцджералд. Боюсь, когда все закончится, Мартин перестанет со мной разговаривать. И Тони тоже. Сразу видно: Тони теряется в присутствии Фитцджералда. Она не знает, как отвечать на его сухие, бесстрастные вопросы. Она, наверное, боится, что Фитцджералд сочтет ее плохой матерью. Тони подолгу задумывается над его вопросами, ищет в них подвох, наверное - она уже привыкла, что Гриф манипулирует ею.
Четыре года назад, увидев Тони на диване - она лежала, свернувшись калачиком и прижав к себе мертвую новорожденную девочку, - я понадеялся, что она поумнеет и навсегда избавится от Грифа. Правда, что случилось в тот зимний вечер, я так толком и не знаю. По словам Бена, он вернулся домой и увидел, что мама лежит под одеялом на диване, а Калли сидит рядом и гладит ее по плечу. Я пытался расспросить Калли, но у меня ничего не получилось. Она сидела на одном месте и смотрела на меня снизу вверх своими большими карими глазами. Потом Тони увезли в больницу…
Тогда я спросил Бена, где его отец. Он точно не знал, но предположил, что, наверное, в "Бенке", баре в центре города. Сначала я думал позвонить туда и позвать Грифа к телефону, но потом решил поговорить с ним с глазу на глаз. Попросил соседку присмотреть за детьми, а сам поехал в "Бенке".
Я увидел Грифа через завесу дыма. Он сидел у стойки рядом со своими школьными дружками. Его дружки смеялись и болтали - наверняка вспоминали добрые старые деньки. Такие, как они, и собираются вместе только ради старых школьных воспоминаний. Гриф показался мне необычно тихим. Он пил залпом одну рюмку за другой, кивал и время от времени улыбался удачной шутке. Я подошел к нему, и он посмотрел на меня снизу вверх. Он совсем не удивился, увидев меня. Все завсегдатаи "Бенке" затаили дыхание. Смотрели на нас с Грифом и гадали, что будет дальше. В Уиллоу-Крик всем известно о том, что раньше у нас с Тони был роман. Я ждал, что Гриф обратится ко мне высокомерно, как обычно. Он говорил "помощник шерифа" таким тоном, как будто обращался к королю или губернатору штата. Но в тот раз он лишь выжидательно смотрел на меня. Дружки, сидевшие рядом, встревоженно перешептывались.
- Гриф, не выйдешь на минутку? - вежливо спросил я. Роджер, подпевала Грифа и полный кретин, заливисто расхохотался.
- У вас есть ордер, помощник шерифа? - спросил он.
- Луис, ты можешь говорить со мной здесь, - негромко ответил Гриф, осушая очередную рюмку. - Тебя угостить?
- Нет, спасибо, я на дежурстве, - ответил я. Почему-то мой ответ показался его дружкам очень смешным. Все зашлись от смеха.
Я наклонился к нему.
- Гриф, речь идет о Тони, - тихо сказал я, не желая, чтобы эти шутники меня слышали.