Я не стал больше задерживаться. Попрощался с сиделкой и консьержкой, пожал руку старику. Потом кивнул Джо и зашагал по улице. По мосту Альма я перешел на другой берег Сены и по авеню Георга V дошел до отеля. Поднялся на лифте и вернулся в свой номер. Под мышкой у меня оставалась коробка, которую мне вручил старик. Я положил ее на кровать и замер, не представляя, что делать дальше.
Я все еще стоял на том же месте двадцать минут спустя, когда зазвонил телефон. Это был Кельвин Франц из Форт-Ирвина. Ему пришлось дважды повторить свое имя. После первого раза я не понял, кто это такой.
– Я говорил с Маршаллом, – сказал он.
– С кем?
– С твоим парнем из Двенадцатого корпуса.
Я ничего не ответил.
– Ты в порядке?
– Извини, – сказал я. – Я в порядке. Ты поговорил с Маршаллом.
– Он ездил на похороны Крамера. Отвозил Васселя и Кумера туда и обратно. И он утверждает, что после этого расстался с ними, поскольку у него весь день были важные встречи в Пентагоне.
– Но?
– Я ему не поверил. Он мальчик на побегушках. Если бы Вассель и Кумер захотели, чтобы он их возил, он бы так и делал, несмотря на любые встречи.
– И?
– И поскольку я знал, что ты будешь ко мне приставать, если я не проверю, я проверил.
– И?
– Наверное, он встречался с самим собой в туалете, поскольку никто и нигде его не видел.
– Что же он делал на самом деле?
– Понятия не имею. Но чем-то он был занят, тут у меня нет никаких сомнений. Уж очень у него все гладко получается. Я хочу сказать, что все это происходило шесть дней назад. Черт возьми, кто помнит про встречи шестидневной давности? Но он утверждает, что все помнит.
– Ты сказал ему, что я в Германии?
– Похоже, он это знал.
– А ты сказал ему, что я задержусь в Германии?
– Похоже, он уверен, что ты не собираешься в ближайшее время лететь в Калифорнию.
– Эти ребята давно дружат с Уиллардом, – сказал я. – Он обещал, что не подпустит меня к ним. Он управляет Сто десятым отделом, словно это частная армия Двенадцатого корпуса.
– Кстати, я сам проверил Васселя и Кумера, поскольку мне стало любопытно. Нет никаких оснований считать, что кто-то из них имеет какое-то отношение к Сперривиллу в Виргинии.
– Ты уверен?
– Совершенно. Вассель из Миссисипи, а Кумер из Иллинойса. Ни один из них никогда не жил и не служил возле Сперривилла.
Я немного подумал.
– Они женаты? – спросил я.
– Женаты? – удивился Франц. – Да, у них есть жены и дети. Но это местные девушки. У них нет родственников в Сперривилле.
– Ладно, – сказал я.
– Что ты намерен делать? – спросил Франц.
– Я полечу в Калифорнию.
Я положил трубку и направился по коридору к номеру Саммер. Постучался в дверь и стал ждать. Саммер открыла дверь. Она уже вернулась с прогулки.
– Мама умерла прошлой ночью, – сказал я.
– Я знаю, – ответила Саммер. – Твой брат только что звонил мне. Он хотел, чтобы я проверила, все ли с тобой в порядке.
– Все нормально, – отозвался я.
– Я сожалею, – сказала Саммер.
Я пожал плечами.
– Это не было неожиданностью.
– Когда она умерла?
– В полночь. Она перестала сопротивляться.
– Я чувствую себя ужасно. Тебе следовало повидать ее вчера. Не надо было проводить весь день со мной. И ходить по магазинам.
– Я видел ее на прошлой неделе. Мы прекрасно провели время. Так даже лучше.
– А я бы на твоем месте хотела провести с ней как можно больше времени.
– Всегда можно о чем-то сожалеть, – сказал я. – Я мог бы зайти к ней вчера днем. И теперь жалел бы, что не остался до вечера. А если бы досидел до вечера, то жалел бы, что не остался до полуночи.
– В полночь ты был со мной. И я чувствую себя отвратительно.
– Не нужно, – сказал я. – Я отношусь к этому иначе, как и моя мать. Ведь она была француженкой. Если бы она знала, какой у меня был выбор, она бы потребовала, чтобы я остался с тобой.
– Ты это просто так говоришь.
– Ну, она не отличалась особой терпимостью, но всегда хотела, чтобы я был счастлив.
– Она сдалась, потому что осталась одна?
Я покачал головой.
– Она хотела остаться одна, чтобы иметь возможность сдаться.
Саммер промолчала.
– Мы улетаем, – сказал я. – Ночным самолетом.
– В Калифорнию?
– Сначала на Восточное побережье. Я должен там кое-что проверить.
– Что именно? – спросила Саммер.
Я не ответил. Она бы рассмеялась, а сейчас я не был к этому готов.
Саммер собрала свою сумку, и мы вместе вернулись в мой номер. Я сел на кровать и стал теребить шпагат коробки, которую вручил мне месье Ламонье.
– Что это? – спросила Саммер.
– Коробку принес один старик. Он сказал, что эти вещи мы должны были бы найти у нее в доме.
– А что в коробке?
– Я не знаю.
– Так открой ее.
Я подтолкнул коробку к Саммер.
– Ты открой.
Я смотрел, как ее маленькие ловкие пальцы развязывают тугой узел. Прозрачный лак блестел на свету. Саммер распутала шпагат и сняла крышку. Неглубокая коробка была из толстого твердого картона, такие теперь не делают. Внутри находилось три предмета. Коробочка поменьше, похожая на футляр для драгоценностей. Она также была из картона, но заклеена синей бумагой с водяными знаками. Еще там лежала книга. И устройство для разрезания сыра – проволока с двумя рукоятками из темного твердого дерева на концах. Во Франции такую штуку можно увидеть в любой épicerie. Только здесь кто-то поменял струну. Проволока показалась мне слишком толстой для сыра. Она больше походила на рояльную струну. И металл покрылся коррозией, словно его хранили много лет.
– Что это такое? – спросила Саммер.
– Похоже на гарроту, – ответил я.
– Книга на французском, – сказала Саммер. – Я не могу ничего прочитать.
Она передала книгу мне. Обычная книга в тонкой суперобложке. Не роман. Мемуары. Уголки страниц были загнуты и потемнели от времени. От книги слегка пахло плесенью. Заголовок имел какое-то отношение к железным дорогам. Я открыл книгу и заглянул внутрь. После титульной страницы была помещена карта железных дорог Франции в 1930-е годы. В первой главе говорилось о том, что все ветки сходятся на севере в Париже, а потом веером расходятся на юг. Невозможно отправиться путешествовать, не проехав через столицу. Франция – сравнительно небольшая страна с огромным городом. Большинство наций поступают так же. Столица всегда остается в центре паутины.
Я посмотрел в конец. Там имелась фотография автора, месье Ламонье, только на сорок лет моложе. Однако я сразу его узнал. Под фотографией было написано, что он потерял обе ноги во время сражений в мае 1940 года. Я вспомнил, как напряженно он сидел на диване в гостиной моей матери. Вспомнил его трости. Вероятно, у него были протезы. Деревянные ноги. То, что я принял за костлявые колени, являлось сложным шарниром. Далее в книге говорилось, что он создал Le Chemin de Fer Humain – Человеческую железную дорогу. Президент де Голль наградил его медалью "За участие в движении Сопротивления" и британским крестом Святого Георга, а также американской медалью "За выдающиеся заслуги".
– Что это такое? – спросила Саммер.
– Похоже, я только что встретил старого героя французского Сопротивления, – ответил я.
– А какое он имеет отношение к твоей матери?
– Может быть, она и Ламонье были когда-то друг в друга влюблены.
– И он решил рассказать об этом вам с Джо? О том, каким замечательным человеком он был? В такой момент? Не кажется ли тебе, что это слишком эгоистично?
Я почитал еще немного. Как и в большинстве французских книг, в ней использовалась причудливая грамматическая конструкция – простое прошедшее время, которое встречается только в письменной речи. Если французский язык не является для вас родным, то при чтении возникают некоторые трудности. Первая часть книги показалась мне не особенно захватывающей. В ней с подробностями рассказывалось, что пассажиры, прибывающие на Северный вокзал с севера и желающие продолжать движение на юг, вынуждены пересекать Париж пешком или на машине, чтобы добраться до другого вокзала – Аустерлиц или Лионского и пересесть на поезд, направляющийся на юг.
– Здесь идет речь о чем-то, называемом Человеческой железной дорогой, – сказан я. – Только людей пока что упоминается мало.
Я передал книгу Саммер, и она принялась ее листать.
– Книга подписана, – сказала она.
Саммер показала мне первую пустую страницу с выцветшей надписью. Синие чернила, аккуратный почерк. Кто-то написал: "À Béatrice de Pierre". "Беатрис от Пьера".
– Твою мать звали Беатрис? – спросила Саммер.
– Нет, – ответил я. – Ее звали Жозефин. Жозефин Мутье, а потом Жозефин Ричер.
Саммер вернула мне книгу.
– Мне кажется, я слышала о Человеческой железной дороге, – сказала она. – Это было во время Второй мировой войны. Речь шла о спасении экипажей бомбардировщиков, сбитых над Бельгией и Голландией. Местное сопротивление находило их и передавало по цепочке до самой границы с Испанией. Потом они могли вернуться домой и вновь начать воевать. Это было важно, поскольку обученные экипажи представляли огромную ценность. Не говоря уже о том, что это избавляло людей от многих лет в лагерях военнопленных.
– Это объясняет медали Ламонье, – сказал я. – По одной от всех союзных правительств.
Я положил книгу на постель и подумал о том, что пора собирать вещи. Наверное, мне нужно просто выбросить джинсы и другие покупки, сделанные в "Самаритянине". Мне они не понадобятся. Я не хотел, чтобы они у меня оставались. Потом я снова посмотрел на книгу и увидел, что некоторые страницы отличаются от других. Я снова открыл книгу и обнаружил фотографии, в большинстве студийные портреты. Но имелись и репортажные снимки, сделанные во время войны: военные союзных армий в подвалах, освещенных свечами, а также небольшие группы мужчин в крестьянской одежде, идущих по проселочным дорогам, или пиренейские проводники, ведущие беглецов по заснеженным горам. На одной из фотографий были засняты двое мужчин и молодая девушка, еще совсем ребенок. Она держала обоих мужчин за руки и весело улыбалась. Они шагали по городской улице. Почти наверняка это был Париж. Под фотографией я прочитал: "Béatrice de service à ses travaux". "Беатрис выполняет свою работу". На вид Беатрис было лет тринадцать.
Я почти не сомневался, что Беатрис – это моя мать.
Я полистал страницы и нашел ее среди студийных фотографий. Наверное, это была школьная фотография. Здесь маме было лет шестнадцать. Надпись гласила: "Béatrice en 1947". "Беатрис в 1947 году". Еще немного полистав книгу, я понял основные идеи Ламонье. Имелись две главные тактические проблемы в функционировании Человеческой железной дороги. Нет, им не приходилось искать спасшихся летчиков. Те прямо-таки дюжинами падали с неба над Нидерландами каждую безлунную ночь. Если Сопротивлению удавалось первым добраться до летчиков, у них появлялся шанс спастись. Если вермахт опережал Сопротивление, шансов у летчиков не оставалось. Тут все упиралось в удачу. Итак, если летчикам везло и Сопротивление успевало раньше немцев, их прятали, доставали гражданскую одежду, фальшивые документы, покупали билеты на поезда, а потом сажали на поезд, идущий в Париж, откуда они могли попасть домой.
Может быть.
Первая тактическая проблема состояла в том, чтобы не попасться во время проверки документов в поезде. Светловолосые парни из Америки, рыжие мальчишки из Шотландии и любые другие люди, не похожие на усталых темноволосых французов, сразу же выделялись в толпе. Они не владели французским языком. Было придумано множество ухищрений. Они делали вид, что спят, болеют, что они глухие или немые. Все разговоры вели их проводники.
Вторая проблема возникала уже в Париже. В Париже было полно немцев. Повсюду проверяли документы. Иностранцы сразу же бросались в глаза. Частные машины исчезли. Такси было очень трудно найти. Не хватало бензина. Мужчины, идущие по улицам в сопровождении других мужчин, сразу же привлекали к себе внимание. И тогда проводниками стали женщины. Ламонье придумал очередную увертку – он стал использовать юных девушек. Такая девушка встречала летчиков на Северном вокзале и провожала их до Лионского. Она смеялась и резвилась, держала их за руки, выдавая беглецов за своих старших братьев или кузенов. Она вела себя естественно и обезоруживающе. Она проводила беглецов через посты, словно они превращались в призраков. Ей было тринадцать лет.
У всех были кодовые имена. У нее – Беатрис. У него – Пьер.
Я посмотрел на коробочку, оклеенную синей бумагой. Открыл ее. Внутри лежала медаль "За участие в движении Сопротивления". Красивая красно-бело-синяя ленточка. Сама медаль была золотой. Я перевернул ее и увидел выгравированное имя: "Joséphine Moutier". Моя мать.
– Она никогда тебе не рассказывала? – спросила Саммер.
Я покачал головой:
– Ни слова. Никогда.
Потом я посмотрел на коробку. Но при чем здесь гаррота?
– Позвони Джо. Скажи ему, что мы сейчас придем. И попроси его задержать Ламонье.
Мы вошли в квартиру моей матери через пятнадцать минут. Ламонье был там. Возможно, он и не собирался уходить. Я протянул коробку Джо и предложил ознакомиться с ее содержимым. Он разобрался быстрее, чем я, поскольку начал с медали. Имя на обороте дало ему подсказку. Он пролистал книгу и поднял глаза на Ламонье, когда узнал его на фотографии. Потом быстро прочитал текст. Взглянул на остальные фотографии. Затем на меня.
– Она тебе что-нибудь об этом говорила? – спросил он.
– Никогда. А тебе?
– Никогда, – ответил Джо.
Я посмотрел на Ламонье.
– Зачем нужна была гаррота?
Ламонье не ответил.
– Расскажите нам, – попросил я.
– Ее раскрыли, – сказал он. – Мальчик из ее школы. Ее сверстник. Неприятный мальчик, сын коллаборационистов. Он издевался над ней и мучил ее, обещая донести.
– И что же он сделал?
– Сначала ничего. Все это ужасно нервировало вашу маму. Потом он потребовал, чтобы в обмен на его молчание она совершила кое-что недостойное. Естественно, ваша мать отказалась. Тогда он пригрозил, что донесет. Она сделала вид, что согласилась на его требования. Они договорились встретиться под мостом Инвалидов поздно ночью. Ей пришлось незаметно выскользнуть из дома. Но прежде она прихватила из кухни устройство для резки сыра. Она вставила в него струну из отцовского рояля. Этой струны до сих пор там не хватает. Она встретилась с этим мальчишкой и задушила его.
– Что? – прошептал Джо.
– Она его задушила.
– Но ей было тринадцать лет.
Ламонье кивнул:
– В таком возрасте у мальчиков нет преимущества в физической силе перед девочками.
– Ей было тринадцать лет и она убила человека?
– То были отчаянные времена.
– Но как это произошло? – спросил я.
– Она воспользовалась гарротой. Как и планировала. Этот инструмент прост в обращении. Необходимо лишь хладнокровие и решимость. А потом она при помощи старой струны сырорезки привязала к его поясу груз. И спихнула его в Сену. Он исчез, а ей больше не грозила опасность. Человеческая железная дорога снова могла действовать.
Джо посмотрел на него.
– И вы позволили ей это сделать?
Ламонье пожал плечами.
– Я ничего не знал, – ответил он. – Она только потом рассказала мне обо всем. Наверное, я попытался бы ей запретить. Но я ничего не мог сделать сам. У меня не было ног. Я не мог спуститься под мост и не сумел бы оказать сопротивление мальчишке. У меня имелся человек, который убивал, но он находился в другом месте. Кажется, в Бельгии. Я не мог рисковать и ждать, когда он вернется. Поэтому в конечном счете я не стал бы ей запрещать. То были отчаянные времена, а мы делали очень важную и нужную работу.
– Неужели это произошло на самом деле? – спросил Джо.
– Я в этом уверен, – сказал Ламонье. – Потом рыбы проели ремень мальчишки. Труп всплыл через несколько дней ниже по течению. Мы прожили трудную неделю. Но никто к нам не пришел.
– Как долго она на вас работала? – спросил я.
– Весь тысяча девятьсот сорок третий год, – ответил он. – Она была очень хороша. Но постепенно ее лицо примелькалось. Сначала это даже помогало. Такая юная и невинная. Кто мог ее в чем-то заподозрить? А потом оно начало мешать. Она стала известна среди les boches. Сколько братьев, кузенов и дядей могла иметь одна девочка? И мне пришлось отказаться от ее услуг.
– Это вы ее завербовали?
– Она сама предложила свои услуги. И настаивала до тех пор, пока я не согласился.
– Сколько человек вы спасли?
– Восемьдесят, – ответил Ламонье. – Она была моим лучшим парижским проводником. Поразительная женщина. Даже страшно подумать, каковы были бы для нее последствия в случае провала. В течение целого года она жила под страшной угрозой, но ни разу не отказалась мне помочь.
Мы все помолчали.
– А как вы начали этим заниматься? – наконец спросил я.
– Я был инвалидом войны, – ответил он. – Одним из многих. В плену нас держать было бы слишком хлопотно по медицинским соображениям. Работать мы не могли. Поэтому нас оставили в Париже. Но мне хотелось что-то делать. Сражаться с ними я не мог. И тогда я стал организатором. Для этого не требуется физической силы. И я знал, что экипажи бомбардировщиков ценились на вес золота. Я решил, что буду переправлять их домой.
– Почему наша мать прожила всю жизнь и ни разу об этом не упомянула?
Ламонье вновь пожал плечами. Устало, неуверенно, все еще не в силах понять ушедшие годы.
– Причин много, – сказал он. – В тысяча девятьсот сорок пятом году Франция была страной конфликтов. Некоторые участвовали в Сопротивлении, другие стали коллаборационистами, часть людей оставалась в стороне. Многие хотели начать новую жизнь. А ее преследовал стыд из-за того, что она убила мальчика, так мне кажется. Она не могла об этом забыть. Я говорил ей, что у нее не было выбора. Говорил, что она поступила правильно. Но она предпочла обо всем забыть. Мне пришлось умолять ее принять медаль.
Джо, я и Саммер сидели молча.
– Я хотел, чтобы ее сыновья знали правду, – сказал напоследок Ламонье.
Мы с Саммер вернулись в отель. Нам не хотелось разговаривать. Я чувствовал себя как человек, неожиданно узнавший, что его усыновили. "Вы совсем не тот, за кого я вас принимала". Всю свою жизнь я считал, что мою судьбу определил отец и его карьера морского пехотинца. Теперь я ощутил значимость другой половины генов.
Мой отец не убивал врага, когда ему было тринадцать лет. А моя мать сделала это. Она жила в отчаянные времена и делала то, что было необходимо. И тут мне стало ее ужасно не хватать. В этот момент я понял, что мне всегда будет ее не хватать. Я чувствовал себя опустошенным. Я потерял то, о существовании чего не догадывался.