"А у меня вышло, - подумала Тиаки. - Именно я так переродила себя. Я стала скромной и сдержанной, даже несколько замкнутой, и после этого многие захотели быть со мной в близких отношениях. Необязательно мы оставались друзьями надолго, и все же я изменилась потому, что поняла: если занимаешься сексом с мужчиной по собственной инициативе, это всегда получается как-то не так. В конце концов, если ты вынуждена просить его о сексе, значит, мужчине на самом деле не до того. А мужчина никогда не будет нежен и изобретателен в постели по принуждению. Выражение их лиц не отличаются привлекательностью, когда они кончают, и ты думаешь: чего ради вообще так тереться друг о друга частями тела, чего ради внутри тебя болтается эта штуковина?.. Чувствуешь себя даже более одинокой, чем если бы была одна. А отвалившись, мужчина показывает себя с еще менее отрадной стороны. "Что я делаю с этой потаскушкой?" - вот что написано на его физиономии".
- С этой потаскушкой, - нарочито грубым мужским голосом произнесла Тиаки, пытаясь приподняться на локте. - Как низко ты пала!
Заглянув себе под футболку, увидела кольцо в соске. Она сделала себе пирсинг семьдесят один день назад. Было больно, когда она втыкала иглу и когда вынимала, но успех был полный. Через неделю боль прошла. А на тридцать третий день все окончательно зажило. Тиаки гордилась собой. А парни в боди-арт магазине в Си-буя, в ста тридцати трех шагах от входа в магазин "Токю", такие милые и беспомощные. Потом ей захотелось сделать себе татуировки. Быть в состоянии выбирать себе боль - это страшновато, но и прекрасно по-своему. Она задрала футболку до шеи и потянула за кольцо.
Ее недавние клиенты были худшего сорта - мужчины, не интересующиеся никакими играми, а только желающие как можно скорее засунуть свои причиндалы. В частной жизни она встречалась с тремя парнями, но в последнее время все они по разным причинам перестали звонить, - может быть, она слишком резко реагировала на тот беспорядок, который они устраивали в ее комнате. Судя по диску и по тому, что на ней не было трусов, она мастурбировала перед сном, возможно, вечно. Тиаки смутно припоминала это: подстегиваемая собственной страстью испытывать страсть, в то время как на самом деле ничего не чувствовала, она гналась за ощущениями, пока ее собственный стон не начал ее пугать, пока ей не стало казаться, что он превратится в чей-то чужой голос, однако третья таблетка ксалкиона подействовала, и она погрузилась в омут сна.
В последнее время все шло как-то наперекосяк. Она трогала серебристого цвета кольцо указательным пальцем и думала: "Только в это я и могу поверить прямо сейчас". Даже когда она поглаживала его сама, это было чье-то чужое прикосновение. Украшение представляло из себя кольцо, замыкавшееся шариком из нержавеющей стали, с внутренним диаметром двенадцать миллиметров.
"Что это, золотко? - спрашивали ее порой клиенты. - Зачем ты над собой такое сотворила?" Пирсинг пугал их, как и вытатуированные знаки якудзы, а Тиаки на это отвечала: "Потому что я люблю смотреть, как червяки вроде тебя корчатся".
Она подумала, что надо бы вскоре сделать пирсинг и во втором соске - тогда кровь начнет двигаться по ее охлажденному ксалкионом телу быстрее. Хотя пирсинг и придает определенную смелость, ей в первую очередь надо восстановить собственную сексуальность. Не то чтобы сексуальное возбуждение придавало ей куража, но ее пугало полное отсутствие похоти, которое означало наступление первого этапа ее проклятого цикла, цикла ужаса, который основывался на страшном понимании, что она одна виновна во всем плохом, что происходит вокруг нее. Как только начинался ее кошмар, она больше не могла сама выбирать свою боль - это боль ее выбирала.
Тиаки сползла с кровати и несколько минут постояла на ковре, проверяя, не кружится ли голова и не тошнит ли. И голова кружилась, и тошнило, само собой, и озноб сводил мышцы. Что ей надо сейчас, так это витамина С и чего-нибудь желудочного. Она направилась к холодильнику - осторожно, соизмеряя движения, так чтобы добраться до цели, сделав ровно пять шагов. Она сможет налить минеральной воды в стакан баккара, который купила сто восемнадцать дней назад за восемь тысяч девятьсот тридцать пять иен, и развести в ней таблетку вишневого аспирина и две "Алкозельцера". "Один взгляд на миллионы пузырьков, мельтешащих в стакане, уже успокаивает", - подумала Тиаки, когда наконец достигла холодильника и заметила в плетеной корзинке на обеденном столе свой складной перочинный нож. Нож. ножницы, открывалка для консервов и для бутылок, штопор, напильник - он включал в себя все эти элементы. "Обязательно взять эту штуку с собой". - подумала она. Тиаки не забыла, что проделал с ней один клиент сто семьдесят один день назад. С хирургической точностью он отрезал ножницами эластичную ленту от края пластикового стаканчика, спереди и сзади проделал в этой ленте дырочки и продел в них тесьму. Тесьмой обвязал ее поясницу, засунув ленту ей между ног и сделав что-то вроде раздвоенного ремня. Он так закрепил его, что между двумя полосами пластика выступал только ее клитор. Это возбуждало. Может быть, сделай он это еще раз, ее либидо разом вернулось бы. Прежде чем открыть холодильник, Тиаки бросила нож к себе в сумочку.
* * *
Кавасима двадцать раз взглянул на свои наручные часы, сверяя их с настольными, но было только две минуты седьмого. Нет, конечно, никаких оснований предполагать, что женщина такого рода занятий будет пунктуальна. Она едет на такси, может попасть в пробку, что задержит ее не меньше чем на полчаса. В конце концов, даже массажистка, которую он вызывал вчера вечером, опоздала почти на сорок минут. Он уговаривал себя подождать, но это не очень хорошо у него получалось.
Кавасима выключил обогреватель некоторое время назад, и в номере стало прохладно, но его руки все равно потели. Новенькие черные перчатки, из-под которых сочился пот, выглядели несколько забавно. Он решил проверить свои записи, чтобы убедиться, что ничего жизненно важного не забыл.
До сих пор все шло как по часам. Он сел в отельный автобус у северного входа станции "Синдзуки" и добрался до "Кейо Плаза" точно по расписанию, в два пятьдесят пять. Было утро пятницы и благоприятный день по лунному календарю, когда играют много свадеб. Фойе гостиницы кишело заселяющимися постояльцами, и, поскольку одновременно в гостинице проводились форум бухгалтеров района Судзуки и конференция производителей компьютеров, перед стойкой тоже было не продохнуть. Кавасима еле удостоился взгляда от замотанного и несколько рассерженного служащего за стойкой, и ни один из носильщиков не появился рядом с ним. Он окинул взглядом толпу, но знакомых лиц не заметил.
Окна номера на двадцать втором этаже выходили на Тоха - высотный комплекс муниципального правительства. Ножи и смена одежды были в бумажных мешках внутри сумки, которую он купил в магазине на станции "Аэропорт Ханеда", - темно-коричневая сумка из искусственной кожи, какие можно найти повсюду. Он переоделся в дешевый новый костюм и надел очки, а в комнате отдыха аэропорта ухитрился найти билет на спортивные состязания в районе Кансай. Из-за толчеи перед стойкой Кавасима обменялся лишь несколькими словами со служащим, и, хотя говорил с кансайским говором, едва ли тот это заметил. Продолжить ли схему дезинформации, оставив в номере билет из района Кансай, он решил подумать после, когда все будет закончено.
Проглядывание заметок помогло ему успокоиться. Он взглянул на Тохо, на тысячи светящихся окон. На улице стоял туристический автобус, из окон которого семейные пары фотографировали здания в стиле модерн. С улицы доносился шум, похожий на звуки начала шторма. Близился день зимнего солнцестояния, наступили страшные холода, но туристы из провинции не обращали на это внимания. Он смотрел на вспышки камер, как на последние искры от фейерверка, виденного им в детстве. После встречи с Йоко это чувство стало не таким отчетливым, но и сейчас, наблюдая за парами, в груди его поднималась холодная волна. Эта волна направлена была против залежей собственной памяти, извлекающей образы из прошлого. Мать, которая улыбается, ставя любимого сына перед фотокамерой, напротив их дома. Он приглашает меня попозировать вместе с ним. Отказываюсь, качая головой, и улыбка с лица матери исчезает. Держа обеими руками камеру, она поворачивается ко мне и смотрит на меня пустыми глазами. "Рассердись, - думаю я. - Подойди и ударь меня". Она по-прежнему стоит с каменным выражением лица. "Давай, сделай это". Мать смотрит на меня, словно я мебель, камень, насекомое, а не человек.
Вызвав из памяти этот образ, Кавасима попытался представить себе упругий белый живот женщины, которая скорее всего уже направляется к нему в номер. Человек из садомазохистского клуба сказал по телефону, что она миниатюрная, светлокожая и несколько робкого нрава. Голос этого человека и его манера говорить были почти такими же, как у его коллеги из массажной службы. Как если бы он сидел у чьего-то смертного одра. "Если таким голосом, - думал Кавасима, - тебе говорят, что не о чем беспокоиться, ты моментально начинаешь паниковать". Он снова посмотрел на часы. Больше двадцати минут седьмого. Он подумал о Йоко, но понял, что позвонить ей не сможет: гостиничный компьютер фиксирует все звонки. Пока следует забыть про Йоко, ведь ритуал не завершен. Человек, находящийся в этой комнате, не Кавасима Масаюки, а Тори Ёкояма. И когда он, не дыша, повторял это имя, он почти начинал верить, что он тот самый человек, кому это имя принадлежит, другой, с иной биографией.
Он уже решил позвонить в садомазохистский клуб, когда зазвенел дверной колокольчик. Прежде чем открыть, Кавасима включил обогреватель. В номере должно быть достаточно тепло, чтобы ей было комфортно после раздевания. Он снял и положил в карман перчатки и взял в правую руку носовой платок.
* * *
"Кажется, вечность прошла с тех пор, как я в последний раз побывала в большом отеле вроде этого", - думала Тиаки Санада, бросая взгляд на скопление небоскребов в Западном Синдзуки. Садомазохистские отели с заляпанными свечным воском полами убивали всякую романтику. Для сегодняшнего клиента, человека приличного, по словам менеджера, она надела мини-юбку от Дзюнко Симада, черные чулки, бежевую кашемировую кофточку и тщательно потрудилась над своим макияжем. Чтобы не опоздать, она без двадцати шесть поймала такси напротив своего дома перед Син-Окубо. Пробки несколько задержали ее, но за пять минут до срока она стояла в дверях отеля. У входа толпились люди, ожидая такси, и, к счастью, швейцар был занят ими и не заметил ее. Тиаки всегда нервировало, когда ей перегораживал дорогу верзила с бляшкой и заявлял: "Добро пожаловать в такой-то и такой-то отель, могу я помочь вам донести сумку?"
Она вынула батарейки из вибратора, все ее игрушки были в непрозрачных полиэтиленовых пакетах - на случай, если кому-то вздумается заглянуть к ней в сумочку. Все равно есть что-то неприятное в том, как смотрит на тебя швейцар.
Фойе было переполнено народом, только что появившимся после свадебной церемонии. Они были одеты в парадные костюмы, платья и кимоно и держали в руках подарочные свертки. Их голоса так гулко вибрировали, отражаясь от стен и потолка, что Тиаки не слышала собственных шагов. Она направилась к телефонному автомату, чтобы позвонить в фирму: если клиент в первый раз пользуется их услугами, как сказал менеджер, он может быть обескуражен, вздумай она звонить в фирму прямо при нем. "Я в номере у этого господина" - это звучит так холодно, так официально…
Все четыре телефона-автомата были заняты. Подойдя к ним, она открыла косметичку и достала телефонную карту - ту, что с изображением зайчика. Топчась в нерешительности на небольшом расстоянии от автоматов, она никак не могла предугадать, какой из них освободится первым, когда заметила, что мужчина у второго слева автомата внимательно ее разглядывает. Ему было под сорок, а может, и немного за сорок, в плаще, и он окидывал ее взглядом с головы до пят, противно ухмыляясь. Но едва она успела заметить это, как вдруг он начал вопить, да так громко, что окружающие вздрогнули и начали оборачиваться.
- Заткнись и не рыпайся, сука! - заорал он и швырнул трубку, будто хотел ее разбить.
Тиаки застыла, ошарашенная внезапным переходом от кривой усмешки к яростному гневу, от которого лицо наливается кровью. Когда этот человек повернулся на пятках и прошел мимо нее, она напрягла каждый мускул своего тела, чтобы не завопить. Тиаки не заметила, что телефонная карта выскользнула у нее из рук, а когда этот человек нагнулся, чтобы поднять ее, она повернулась и бросилась наутек, вся дрожа от испуга.
"Это не кто-то из тех, кого я знаю, я его никогда не встречала, беспокоиться не о чем", - говорила она себе, подавляя искушение убежать отсюда прочь. Куда идти? Она больше не помнила, что это за отель и зачем она здесь. Сделав двадцать один шаг, Тиаки остановилась и оглянулась. Она была окружена людьми в парадных костюмах и платьях, и ей пришлось встать на цыпочки, чтобы поискать взглядом мужчину в плаще. Нигде его не обнаружив, она отдышалась и направилась на поиски туалета. Ей необходимо было побыть наедине с собой где-нибудь, где ее колотящееся сердце сможет успокоиться.
В туалете она зашла в кабинку и села, не снимая пальто, на сиденье унитаза. Она сама не понимала, что случилось. Снова и снова напоминала себе, что не знакома с мужчиной в плаще, никогда его не видела раньше. Но его взрыв что-то разбудил в ней, что-то находящееся в самом дальнем уголке ее памяти. Это как если бы все обрывки дремлющих воспоминаний, погребенные в разных частях ее тела, одновременно восстали к жизни.
Ее пульс все еще учащенно бился. Она встала, сняла кашемировое пальто и повесила на ручку двери. Закрыв глаза и теребя сквозь одежду кольцо в своем соске, она попыталась стереть образ человека у телефонного автомата. Материал от Дзюнко Симада был слишком плотным, чтобы она могла зажать через него кольцо большим и указательным пальцами, но Тиаки пыталась вызвать снова тяжелое металлическое ощущение - слабое напоминание о той боли, которую испытывала она в сам вечер пирсинга. "Помоги мне", - шептала Тиаки, теребя кольцо. Так всегда и бывало, когда она теряла свой сексуальный драйв на сколько-нибудь долгое время: что-то пробуждало в ней дремлющие воспоминания и вызывало к жизни ужасающий ряд событий. Теребя кольцо, она думала: "Быть бы мне где-нибудь в другом месте". И, едва подумав об этом, она вспомнила, где находится.
Это отель "Кейо Плаза", и на двадцать девятом этаже ее ждет клиент.
Она посмотрела на часы. Почти шесть двадцать. "Может, - думала она, - молодой и учтивый клиент поможет мне вернуть свой сексуальный жар и все эти мелкие воспоминания уйдут?"
* * *
- Я - Ая, - сказала девушка, когда Кавасима открыл дверь.
Он заметил, что она обернулась и окинула взглядом коридор, прежде чем войти.
- Привет.
Касаясь ручки двери через платок, он закрыл ее на цепочку. Табличку "НЕ БЕСПОКОИТЬ" Кавасима уже повесил с другой стороны двери. Девушка извинилась за опоздание и тут же, не переводя дыхания, попросила разрешения позвонить в офис.
С трубкой в руке, Тиаки окидывала взглядом помещение. Это был двухкомнатный, но неожиданно роскошный номер. "Носить такую простецкую одежду и при этом жить в таком номере, - думала она, - странновато. Но лицо как лицо, нормальное; если на то пошло, это более или менее мой тип мужчины. Не жирный, но и не тощий. Но отчего он не выпускает из рук этого дурацкого носового платка?"
- Могу я попросить чего-нибудь попить? - спросила она, повесив трубку.
У Кавасимы вызвало беспокойство то, что девушка не сводила глаз с двери. По-прежнему с носовым платком в руке он открыл мини-бар и достал баночку колы. Его томили тревожные мысли: что, если снаружи ее кто-то ждет? А может, ее остановили охранники и задали какие-то вопросы?
Подавая Тиаки колу, он указал взглядом на дверь и спросил:
- Что-то не так?
- Не так? - переспросила Тиаки, думая: почему бы вам, господин клиент, не заняться вашими собственными делами? Она сделала большой глоток, отпив половину баночки.
- Ты глаз не сводишь с двери, - пояснил он. - Что-то случилось?
Она достаточно хрупкая и маленькая, и кожа ее, пожалуй, не могла бы быть белей.
- Нет. Просто… - Тиаки не рисковала еще раз оживлять в своей памяти образ мужчины в плаще и потому решила попросту что-то придумать. - Я пошла в туалет… А там две женщины говорили на языке глухонемых, а мне всегда казалось, что видеть, как говорят на языке глухонемых, очень забавно, вот я на них и смотрела, а потом мы оказались вместе в лифте, а они все говорили, ну, в смысле показывали друг другу знаки. Хотя я не знаю… на вас производит сильное впечатление, когда люди разговаривают без голоса? Ну и вот, я не знаю - кажется, до сих пор о них думаю, - представляете, болтать, ничего при этом не говоря?
Тиаки была горда собой: эту ложь она придумала в одно мгновение, хотя основано было вранье на реальном происшествии. Восемнадцать дней назад она в самом деле видела, как две женщины разговаривают на таком вот языке жестов в местном супермаркете, и это впрямь произвело на нее сильное впечатление. Супермаркет был забит народом, там было шумно, но мирная тишина, казалось, окружала этих двух женщин. "Прекрасная ложь, - подумала она, - может быть, слишком хорошая для мужика в дешевеньком костюме и таких же ботинках".
- Язык глухонемых, вот как? - пробормотал Кавасима.
Он окинул девушку взглядом, не понимая, зачем она придумала такую смехотворную историю.
По крайней мере она благообразная, с ухоженными волосами и одевается со вкусом. Миниатюрная, но хорошо сложена. Маленькое личико, симметричные черты лица. Но взгляд глаз тревожный и немного стеклянный. Близорукая, что ли? Не то чтобы она боялась смотреть прямо в глаза, но, кажется, она не способна ни на чем сфокусировать взгляд. Как будто он не связан с ее сознанием. Такая женщина может находиться в комнате одна-одинешенька, не сводя глаз со стула.
Она напугана, внезапно решил Кавасима. Но чего же она так испугалась? И почему она вынуждена лгать? В любом случае надо обезвредить ее как можно скорее.
- Я никогда прежде не пробовал садомазохистского секса, - сказал он, - так что не уверен, что правильно представляю себе суть дела… Могу я попросить тебя раздеться и позволить себя связать?
Тиаки уже успела успокоиться, но тут ее шестое чувство вновь проснулось. Из личного опыта она знала: это худший из возможных типов. Что, если он, вместо того чтобы стимулировать ее либидо, в конце концов вновь пробудит в ней воспоминания, как тот мужчина в плаще? Эта мысль испугала ее. И что это за платок у него в руках? Выглядит он вполне мужественно - зачем же он держит платочек, как какая-нибудь старушка на похоронах?
- Может, мы лучше сперва сядем и поговорим? - предложила она. - Растопим лед, так сказать. И выясним, что каждый из нас больше всего любит…
- Ладно. И о чем же ты хочешь поговорить?
Кавасима в нетерпении взглянул на часы. Было уже почти семь. Мысленно представляя себе все, что нужно совершить по окончании ритуала, он хотел как можно скорее перейти к делу, однако боялся возбудить в ней беспокойство или подозрения.
- О чем угодно… Расскажи мне, что тебе нравится. Или, например, о самой гнусненькой извращенности, которую тебе удалось в своей жизни проделать?