Ей придется учить мужчину в дешевом костюме тому, как возбудить ее, и объяснять, как здорово им обоим будет, если они воспользуются эластичным бинтом, чтобы один только ее клитор выступал для него из повязки - чтобы смотреть, трогать, лизать…
"Самая гнусненькая извращенность, которую тебе удалось в своей жизни проделать". Кавасима поежился при этих словах, потому что сразу представил себе женщину, которую он ударяет ножом для колки льда. Колотить друг друга до изнеможения, потом плакать, просить друг у друга прощения и, сняв одежду, целовать только что поставленные синяки и шишки - вот такое она любила. Иногда, когда она как следует ударяла его кулаком, он думал: через минуту она будет вылизывать это самое место.
Он видел перед собой кожу клубной девушки, гладкую, без морщин. Как ему не терпится перерезать ей ахиллово сухожилие!
- Ты видел когда-нибудь, как женщина мастурбирует?
Тиаки улыбнулась, говоря это, но быстро прикусила язык. Она представила себе, что этот мужчина в дешевом костюме вообще никогда не делал ничего гнусненького, кроме как в стрип-клубах или в банях. Первое, что ей надо сделать, - это привести его в соответствующее настроение. Призывно глядя ему в лицо, она встала с дивана, подняла юбочку от Дзюнко Симада и уперлась одним коленом в ручку кресла, показывая красные трусики над черными чулками. Она засунула указательный пальчик в рот, как бы смачивая его слюной, а потом стала нежно трогать им внутреннюю поверхность своих бедер. "Наверняка он раньше ничего такого не видывал, - думала она. - Я вас так сейчас обработаю, господин клиент, что вы против воли истечете семенем и запачкаете ваши дешевенькие трусики. А потом мы вместе примем душ, и я научу вас, как закрепить эластичную повязку на душе".
"Какая странная обувь, - думал Кавасима. - Короткие, со шнурками сапожки, закрывающие лодыжки, черные, на шпильках. Надо попросить ее снова надеть их, прежде чем он ее свяжет. Потянуть на себя за шпильки, чтобы как следует выступило ахиллово сухожилие, а потом резко резануть острием ножа. А что потом будет с сапожками? - спрашивал он себя. - Просто съедут на носок или упадут, когда сухожилие будет рассечено?"
Девушка закрыла глаза и начала постанывать.
"В этих черных чулках ее ноги кажутся необычайно эффектными и стройными. И на ее бедрах и заднице мяса тоже немного. Когда она закончит, он мягким, учтивым тоном попросит ее раздеться. Что за нелепое представление, однако. Кто-то должен сказать ей, что от таких сценок хочется блевать".
Тиаки водила пальчиком по промежности, когда услышала, что мужчина смеется. Она открыла глаза: он сидел в своем дешевом костюмчике, прикрыв рот платком и покашливал.
- Хватит, - сказал он.
Униженная, она спустила ногу с ручки кресла, ударившись ею о кофейный столик и опрокинув банку с колой. Кавасима рефлекторно схватил банку голой левой рукой.
- Идиотка! - закричал он с таким чувством, будто его макушка охвачена пламенем. - Смотри, что ты натворила!
Сердце Тиаки ощутило тяжелый удар и бешено заколотилось. Глаза застил красный туман. Она пыталась завлечь клиента, а получилось, что только рассердила. Это чисто ее вина, и она не в силах остановить возникшую панику. Слова кружились, как мерцающие огоньки, и до них было не дотянуться: ПРОБУЖДЕНИЕ, МАСТУРБАЦИЯ, СЕКС, ДЕШЕВЫЙ КОСТЮМ, УНИЖЕНИЕ, ЯЗЫК ГЛУХОНЕМЫХ, ТУАЛЕТ… Неоновыми огнями светили эти слова в темноте, и воспоминания всплывали одно за другим. Это было страшнее всего - внезапное предчувствие кошмара. Когда он приходит, то, конечно, уже не может быть ничего ужаснее.
"Макияж, - подумала она. - Я должна поправить свой макияж". Кавасима не знал, что произошло с девушкой, но что-то случилось, и зрелище этого чего-то его нервировало. Рассердил он ее смехом во время мастурбации или испугал тем, что накричал на нее? Лицо ее превратилось в бледную маску, глаза - в монетки, глядящие из глазниц в никуда. Он было собрался ободрить ее, когда она внезапно потянулась к сумочке, валявшейся в ногах, поставила ее себе на колени и достала помаду. Она начала механически красить губы, глядя в зеркальце косметички, которую держала в левой руке. Значит, не сердится, выглядит совсем спокойной. Он не заметил, что кончик помады дрожит и линия, нанесенная на губы, неровная. Девушка положила помаду и косметичку обратно в сумочку.
- А сейчас мне надо принять душ, - сказала она.
Теперь ее голос звучал несколько иначе.
- А потом ты разрешишь мне тебя связать?
- Все, что захочешь! - хихикнула она. Сжимая в руках сумочку, Тиаки направилась в ванную и заперла за собой дверь.
* * *
Что она там делает? Прошло полчаса с тех пор, как эта девица накрасила губки и исчезла в ванной. Кавасима тщательно, несколько раз протер банку из-под колы, удаляя отпечатки пальцев. Все необходимое для ритуала было приготовлено. Он уже надел пару новеньких перчаток и вынул из чехлов оба ножа. Проделывая это, Кавасима воображал себе стройные ножки девушки. Талия у нее тоже, должно быть, тонкая, и живот плоский. Он купил самый длинный нож для колки льда, какой был в продаже, - острие пятнадцать или семнадцать сантиметров в длину. Оно должно пройти навылет. Он решил связать ее на диване, но стоило подумать над тем, чтобы не видеть, как нож протыкает ее насквозь. Хорошо бы подвесить ее к потолку, чтобы носками она касалась пола, - вот что было бы идеально, но в этом номере, увы, это невозможно. Нет ничего, через что можно было бы перекинуть петлю.
Сердце его учащенно билось, пока все эти мысли мелькали в его голове. Он прислонился к стене в прихожей рядом с ванной и позвал ее. Что она там делает - голову моет, что ли?
Больше всего его насторожила та тревога, которую он увидел в глазах девушки. Эти немигающие, странные глаза. Кавасиме даже казалось, что он прежде видел женщину с такими глазами, но он не мог припомнить, кем она была. Обо всех женщинах из прошлого у него были только самые неприятные воспоминания, кроме Йоко.
- Все в порядке? - спросил он, стуча в дверь ванной.
- Все нормально! - раздался голос оттуда. - Еще чуть-чуть!
Ответ прозвучал на высокой, искаженной ноте, будто кассету запустили не с нужной скоростью. Он по-прежнему слышал шум душа.
"Помаду размазала, - подумала Тиаки, впервые увидев себя в зеркале ванной. - Надо исправить оплошность". Она яростно стала тереть губы тряпочкой, почти раня их, но уже никакой боли не чувствовала. Она сняла верхнюю одежду, сложила ее, затем перетряхнула и сложила снова, потом проделала все то же самое со своим нижним бельем. Она включила душ и долго вертела ручки холодной и горячей воды, пока вся ванная не наполнилась паром, потом попробовала воду рукой и вскрикнула. Это был кипяток. Она стала медленно вращать ручку холодной воды, снова попробовала воду рукой, и так десяток раз, и в конце концов вернулась к зеркалу, оставив воду литься, а ванную наполняться паром.
Поправляя светильник, она вспомнила, как все это произошло с ней впервые. Она была в старших классах, когда в первый раз приключился кошмар. Только когда это начинается снова, как сейчас, она в силах отчетливо вспомнить, на что это похоже.
Второй год в старшей школе. Компания одноклассников собралась дома у одного из них - родители его были в отъезде. В конце вечера уселись смотреть порнографическое видео. Пленка не была перемотана, и все начиналось прямо с жесткой сексуальной сцены. Она сама не знала, как долго смотрела на это, но помнила, как в какой-то момент у нее заболел живот и внезапно ее сковал ужас, не имеющий имени. Это было, как если бы кто-то направил луч света ей в лицо, и перед ее глазами возникла совершенно иная сцена.
Это был первый случай, но кошмар посещал ее еще семь раз. Начиналось все с исчезновения полового влечения. Она знала, что с ней уже не все в порядке, когда могла разглядывать по-настоящему горячего парня без мысли о том, как она будет его облизывать или он ее. Кровеносные сосуды, или нервы, или что там еще закрывались, и голодная страсть, не способная больше выйти наружу, утратившая связь с ее либидо, начинала скапливаться глубоко внутри нее, хотя она в точности не могла сказать, где именно. Такое могло затянуться на долгое время. Однажды это длилось девятьсот тридцать восемь дней. Измученная тревогой, она иногда пыталась заниматься сексом с кем-нибудь - с кем угодно! - но всегда чувствовала, будто мужской член находится не в ее вагине или анусе, а в какой-то совершенно чужой дырке. Об оргазме и речи быть не могло, а бывали такие времена, когда она попросту не понимала, где она и что делает. И хуже того, у нее было мерзкое чувство, что Эта-как-ее глазеет на нее с потолка.
"Конечно, - подумала Тиаки, - я отлично знаю, кто такая Эта-как-ее. Эта-как-ее - это я сама, подсматривающая за собою, занимающейся сексом. Сначала я просила ее не смотреть на меня так, а она в ответ только ухмылялась, и я перестала. Кроме того, я боялась, что, если стану умолять ее не делать этого, я разделюсь на двух разных людей".
Она вспомнила о мужчине в дешевом костюме и задалась вопросом: "Уж не маньяк ли он, свихнувшийся на чистоте? Он шагу не делает без этого своего носового платка, ни на секунду с ним не расстается. Эти мужики похожи на больных. Что им надо - это всякая грязь, противная пошлятина. Сама-знаешь-кто тоже это любит. Сама-знаешь-кто?.. Подожди-ка. О ком это я? Он всегда носил белоснежно-белую рубаху, безупречно отглаженные брюки и нигде не появлялся без белого платочка. Некоторые дразнили его, говоря, что он выглядит как старушка на похоронах, но он говорил, что белоснежная рубашка и такой же носовой платок заставляют его чувствовать, что и сердце его чисто, как свежевыпавший снег.
Это был мой отец. Он любил делать непристойности. Когда я была в начальных классах, он даже велел мне не мыться. "Я очень люблю тебя, Тиаки. Поэтому хочу слизывать всю грязь с тебя сам. Это будет приятно, бояться нечего. Только не говори об этом никому. И маме не говори. Если кто-то узнает об этом, тебя заберут от нас с мамой, поэтому никогда-никогда никому не говори. Ладно?"
Но я в конце концов сказала. В средних классах я рассказала подружке, а потом и маме. Мать обвинила его, он стоял перед ней в своей белой рубашке, держа белый платочек и выслушивая все. что она говорила, а потом как заорет на меня: "Как ты могла придумать такую мерзкую ложь!" Это был первый раз, когда я услышала, как он возвысил голос, но уж точно не последний. После он превратился в другого человека, кричащего из-за каждой ерунды: "Мое сердце чисто, как свежевыпавший снег. Чисто, как свежевыпавший снег. Чисто, как свежевыпавший снег". Вот смехота".
- Не надо больше слов, - прошептала сама себе Тиаки. В этот момент раздался голос из-за двери:
- Все в порядке?
- Все нормально! - ответила она. - Еще чуть-чуть!
"Еще немного, и все слова уйдут. Только на самом деле пережив исчезновение слов, понимаешь, какими сухими и безжизненными они были, как мертвые листья или старые, вышедшие из обращения деньги. Ты проводишь часы, разглаживая морщинки и складки, но когда пытаешься что-то купить на эти купюры, никто их не принимает. И тебя не воспринимают всерьез. Ты сжимаешь кулаки, и купюры просто хрустят и крошатся у тебя в руках.
Исчезая, слова издают аптечный нежный запах, как пучки сухой травы, которые ветер скатывает в шарики и носит по полю, и они разливаются из мозга по голосовым связкам в кровеносные сосуды и нервы, попадая в самые дальние уголки твоего тела. Слова, как мячики для игры в пинг-понг, падают в самые тайные и глубокие щели, звуками своего падения пробуждая к жизни другие вещи. Эти воспоминания.
Воспоминания не похожи на слова: они ласковы и сентиментальны. Они покрыты слизью, как пенис после секса или вагина во время менструации, и подобны головастикам маленьких водяных лягушек. Как только спящие воспоминания пробуждаются, они начинают извиваться, а потом плывут, сперва медленно, затем все быстрее, к поверхности воды. Когда они делают это, твои чувства замыкаются. Первая волна ударяет тебя по губам, потом по ладоням, по ступням. Некоторые воспоминания ускользают сквозь поры твоей кожи и облаком висят над твоим телом, ожидая собратьев, которые всплывут и присоединятся к ним. Когда все в сборе, они сплетаются, чтобы создать образ, и ты видишь его ясно, как на экране телевизора.
Его лицо, когда он лизал меня там. Его лицо. Лицо как кучка гнилых овощей, обернутых старой рогожей. "Я люблю тебя", - шептал он. Он продолжал бормотать это, когда лизал, лизал, лизал. "Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя. Люблю тебя". И другой голос, присоединяющийся к этому. Голос маленькой девочки. Мой голос".
Тиаки потянула за кольцо в своем соске. Она ничего не почувствовала, никакой боли. Она потянула сильнее, пока ее грудь не встала, как маленький вигвам, и тонкая струйка крови не потекла из проткнутого в соске отверстия.
* * *
Звук работающего душа напоминал шипение ненастроенного радиоприемника. Возбуждение Кавасимы перешло в тревогу. Он стоял перед дверью ванной и недоверчиво смотрел на часы: прошло больше пятидесяти минут. За это время он позвал ее еще несколько раз, но она не откликнулась. Неспособный справиться с чувством, что что-то идет не так, он потянулся к ручке двери рукой в перчатке и тут же ее отдернул: дверь оказалась незаперта. Кавасима приоткрыл ее. Из образовавшейся щели повалил пар. и шум душа стал в несколько раз слышнее.
- Эй! Что там происходит? Я открываю дверь!
Нет ответа. Он широко отворил дверь и вошел в ванную. Когда пар немного рассеялся, на краю ванны материализовалась девушка. Она сидела там совершенно голая и методично вонзала в правое бедро ножницы из складного перочинного ножа.
Заметив Кавасиму, она слабо улыбнулась ему и протянула вперед ногу, как будто показывая куски окровавленного мяса, едва прикрытые лобковым пушком. Раны не были глубокими, но бедро она исколола себе довольно серьезно, и в ногах образовалась лужица крови.
Он инстинктивно бросился к ней, чтобы остановить, но в этот момент девушка открыла рот, сделала глубокий вдох и истошно завопила так, что зеркало треснуло, а его самого холод пробрал до костей. Да после такого крика в дверь через минуту постучат! Он дал девушке понять, что подходить к ней ближе не собирается, отступил к дверям, и она опять стала мило улыбаться.
Если кто-нибудь обыщет его сумку, обязательно найдут ножи. Может быть, надо позвонить в садомазохистский клуб. На стене ванной рядом с ним висела телефонная трубка, но только для входящих звонков. Он отступил еще на шаг, однако выражение ее лица внезапно изменилось. Ужас блеснул в ее глазах, брови поднялись, и она снова набрала воздуха. Явно собираясь завопить.
- Я никуда не иду, - произнес Кавасима. - Все в порядке. - Он прислонился к дверному косяку. - Ты поняла?
Она кивнула очень медленно и почти безотчетно.
"Вот проклятие, - думал он. - Она испугана до полусмерти. Совсем как дети там, в приюте. Она хочет, чтобы я находился рядом, но не очень близко. Ее охватывает паника, если я приближаюсь, но если ухожу, она впадает в истерику. Она ранит себя ножницами, потому что не знает никакого другого способа попросить о помощи".
Когда он вошел, девушка опустила нож, но теперь она снова подняла его и воткнула ножницы в темное от крови мясо. Звук был такой, будто лезвие вошло в глину, - плюх! Она не смотрела ни на острие, ни на рану - она не сводила глаз с Кавасимы. И как раз в это мгновение зазвонил телефон. Звуковая волна так толкнула его. что его плечо слетело с косяка и он чуть не упал на пол.
- Мистер Ёкояма? У вас все в порядке?
Звонили из администрации отеля. Разумеется, кто-то из соседей или, может быть, коридорный услышал крик.
- Все в порядке, - ответил Кавасима. Сердце его страшно колотилось, но он отчаянно пытался говорить спокойным голосом.
- Имейте в виду, господин Ёкояма, все номера по соседству заняты, и в некоторых люди уже спят, так что мы были бы вам очень признательны, если бы вы сделали громкость потише, если вы слушаете музыку или смотрите телевизор. - Человек в трубке поблагодарил его за понимание и пожелал спокойной ночи.
С какими обиняками они делают замечание. Где-то надрывается малыш, намочивший пеленки, где-то истошно кричит женщина, нарушая строгие правила, которую заперли в номере и выделывают с ней невообразимые вещи вдали от посторонних глаз, и тут звонит телефон и вкрадчивый голос произносит: "Все в порядке, господин такой-то? Спасибо за понимание, господин такой-то!" - замечание, которое звучит скорее как просьба о прощении.
- Кто ты? - со слезами в голосе взвыла девушка. Он откинулся к косяку, ничего не ответив. - Кто ты такой?
Он ничего не должен говорить. Что бы он ни сказал, она в ответ только накричит на него, не слушая. Она как раненое животное. Подойди поближе, и она глотку надорвет; попытайся уйти, и она завопит, моля о помощи.
Кавасима, не говоря ни слова, приложил палец к губам: "Ш-ш-ш-ш!" Он помнил, что он чувствовал в первое время в приюте, когда каждый взрослый, который подходил к нему с улыбкой и добрыми словами, казался врагом. "Сейчас-то они выглядят милыми, - говорил он себе, - но рано или поздно мне от них достанется, и я сам не догадаюсь, за что". Ребенком Кавасима никогда не понимал, что именно в нем сердит взрослых, но он знал, что быть ими совершенно отвергнутым и покинутым - это даже страшнее, чем подвергаться непредсказуемым нападениям с их стороны. Все, что выучил он за немногие годы, проведенные на земле, - это что он бессилен, неспособен выжить сам по себе и что все люди, с которыми он общается, кажется, презирают его. По собственному опыту он знал, что не может подойти к этой девушке, и что бросить ее не может, и что он должен прямо обращаться к ней и даже отвечать на ее вопросы. "Она молит о помощи, но не может подпустить своего спасителя. Потому-то она и смотрит на меня так, следя за каждым моим движением".
Когда он приложил палец к губам, девушка внимательно посмотрела на него и опустила руку, сжимающую нож. Кавасима медленно снял перчатки и опустил их в бельевую корзину возле двери. Он показал ей руки, как будто говоря: "Успокойся. Успокойся. Я не причиню тебе зла". Не поворачивая головы, он заглянул в ее открытую сумочку, стоявшую рядом с раковиной. Там лежали косметичка, записная книжка и маленький конвертик, из тех, в которых в больницах раздают лекарства. На конвертике, поверх напечатанного текста, гласившего: "Клиника Сирояма, доктор Ясихиро Сирояма, директор", от руки было написано имя Тиаки.
Кавасима не должен непосредственно обращаться к ней, даже отвечать на вопросы, поэтому он нуждался в неком посреднике. Он снял со стены телефонную трубку и прижал ее к уху, прикрывая второй рукой микрофон (не хватало еще в самом деле связаться с гостиничным оператором!).
- Алло? - заговорил он. - Да, все в порядке. Тиаки Санада здесь со мной.
Через плечо он посмотрел на девушку. Рука с ножом все еще была опущена, и Тиаки внимательно следила за ним, пытаясь понять, что происходит. В первую очередь надо отнять у нее этот нож.
- Она все еще не доверяет мне. Я полностью на ее стороне. Я никогда не причиню ей вреда, но она еще этого не понимает.