В первую минуту, когда этот человек вошел в ванную, Тиаки почувствовала, как на ее лице расцветает улыбка. "Это, должно быть, он, - думала она, - тот, кто однажды увез меня в больницу". Когда она начала бить себя ножницами в бедро, у нее, как обычно, не было никакого представления о том, где она и что с ней, и уж конечно она не чувствовала никакой боли. Вынув маленькие ножницы из складного ножа, она помнила, что хотела как-то с ними позабавиться, но не помнила, как именно. Хотя что она собиралась делать, Тиаки как раз помнила. То, что делала всегда, когда ей являлось это лицо - лицо Сама-знаешь-кого в белой рубашке. Она не знала, кто она такая. Но имя свое она знала, потому что Сама-знаешь-кто шептал ей его прямо в лицо. "Тиаки. Меня зовут Тиаки.
Я - кто-то, кого зовут Тиаки. Он так зовет меня, и он меня облизывает, так что нет никаких сомнений: я - Тиаки".
Но кем она была? И где она была? Вот вопрос, но ответ не так уж и важен. Важно то, что она заслужила наказание. А тот, кто знал, что она заслужила наказание, тот и был ей. Тиаки - просто имя. Ничего в нем нет. Ти-а-ки - три пустых слога. "Умри", - сказал голос. И это была она, действительно она: двигались ее губы и ее собственный голос произносил слова. Она приказывала себе умереть: это все, на что она была сейчас вправе. "Почему ты не умираешь, Тиаки? Почему ты не падаешь мертвой?"
"Как горда я была бы, если бы смогла в самом деле убить себя, - думала она. - Ударить себя в бедро и слышать, как протыкается кожа. Будто сосиску протыкаешь вилкой. Но потом все скрывает туман, и ты попадаешь в больницу. Кто-то всегда меня туда доставляет. Кадзуки говорил, что это он увез меня туда в последний раз, но это неправда. Это кто-то, кого я прежде не видела, и это точно не Сама-знаешь-кто. Все, что мог делать Сама-знаешь-кто, - это облизывать меня и кричать на всех ни с того ни с сего. Я всегда хотела встретить его, того, кто доставляет меня в больницу. Я всегда хотела увидеть его лицо, но не думала, что это взаправду случится. Это кто-то совсем особенный, необыкновенный. Встретить такого человека непросто.
И все-таки этим человеком может быть именно он. Я так и думала, когда он отворил дверь ванной, но, конечно, уверенности не было никакой. Может, это кто-то совершенно другой. Дурной человек. Кто-то, кто ненавидит меня и хочет от меня избавиться. Но когда я спросила его, кто он, он не ответил. Это хороший знак. Плохой человек что-нибудь соврал бы. По крайней мере, я знаю, что он не лжец. А сейчас он назвал мое имя кому-то в трубке. Куда он звонит? В больницу?"
- Да, Тиаки здесь. Она больна. Я хочу помочь ей, но она мне все еще не доверяет. Что? Вот как? Сейчас дам ей трубку.
Человек протянул ей трубку Она неуверенно встала на ноги, и кровь, скопившаяся ь ранах, залила ее ногу.
В тот момент, когда девушка коснулась телефонной трубки, Кавасима сделал резкое движение. Правой рукой он схватил ее за запястье, а левой разжал пальцы. Перочинный нож упал на пол. Девушка несколько мгновений смотрела на руку, сжимающую ее запястье, и затем внезапно стала извиваться, пытаясь ударить и укусить его. Ударом ноги Кавасима отшвырнул нож в дальний угол ванной. Он обошел девушку сзади и обхватил ее мокрое тело, прижав ее руки к бокам. Она смотрела него через плечо широко раскрытыми дикими глазами, открыв рот. глубоко и хрипло дыша.
Кавасима закрыл ее рот левой рукой, прежде чем она успела закричать. Она была такой маленькой, что ему хватило одной правой руки, чтобы более или менее обездвижить ее. Она била его по голеням голыми пятками, но слабенько, и он едва чувствовал удары. Проблема была в его руке, закрывавшей ее рот. Скаля зубы, как загнанный пес, девушка норовила вонзить зубы в основание его среднего пальца. Она кусалась так сильно, как только могла, скосив глаза, скривив лицо, ее зубы уже вонзились в мясо и достали до нерва. Болезненный озноб охватил все тело Кавасимы, но он поборол искушение отдернуть руку и начал шептать ей в ухо:
- Все хорошо. Все хорошо, все хорошо… Я никогда не сделаю тебе плохо, я не сделаю тебе больно…
"Это не моя боль", - мысленно твердил он; но это не помогало - палец чертовски болел. Ну он покажет этой девчонке! Она заслужила удар ножом для колки льда и получит его, как только успокоится.
- Не сердись, - нежно шептал он. - Только не сердись. Не злись, и все будет в порядке. Все будет в порядке, да? Все в порядке… Не надо бояться. Нечего бояться.
Голос этого мужчины был глубоким, мягким и милым, но мужчина не отпускал ее, и все, что Тиаки могла подумать, - кто-то пытается ее удержать в своей власти. Во рту было липко от крови; у крови был медный привкус. Голос, говоривший ей в ухо: "Не сердись", твердил это все время в одной тональности и с одинаковой громкостью. "Не сердись. Все будет в порядке. Не надо бояться. Нечего бояться".
И мало-помалу, все повторяясь и повторяясь, звучавшие слова начали проникать внутрь нее. Это правда: она сердилась и чего-то боялась. Никто раньше ей этого не говорил. Она решила, что можно довериться своему защитнику и безвольно обвисла в мужских руках.
Кавасима дотащил обмякшую девушку до дивана и опустил на него ее тело. Глаза ее были полузакрыты и затуманены, рот открыт, губы и зубы все в крови, дыхание слабое и редкое. Он вытер ее банным полотенцем и осмотрел раны, нанесенные ножницами. Кожа на бедрах была проткнута в десяти или более местах, но раны не были глубокими и уже перестали кровоточить. Еще не поздно убить ее. Она лежит перед ним, спокойная и бессильная, и оба ножа с ним, в открытой сумке, под джемпером. Кавасима коснулся одной из ее свежих ран, однако она никак не отреагировала. Она в оцепенении, решил он. Ударить ножом человека в таком состоянии - это все равно, что ударить манекен. Она наверняка даже не удосужится вскрикнуть, когда он будет перерезать ей ахиллово сухожилие, она и смерть примет с тем же отсутствующим выражением лица. "А кроме того, - подумал он, сжимая в левой руке платок, чтобы остановить кровотечение, - кроме того, она одна из нас. Родственная душа. Собираешься ли ты ударить ножом женщину, которая только что превратила в кровавое месиво собственную ногу и которая сейчас лежит перед тобой, похожая на ожившего мертвеца? Лучше отбросить эту нелепую идею. Весь план пошел наперекосяк. Мой костюм промок, на манжетах кровь. Он давно снял перчатки и оставил отпечатки пальцев всюду, где только можно. Левая рука прокушена и кровит. Невозможно будет скрыть эту рану, на ее зубах наверняка найдут клочки моей кожи. Нет, сейчас надо все заканчивать и потом начинать с нуля".
Кавасима снял рубашку и отрезал ножом длинный лоскут. Разрезав на части чистое полотенце для рук, он наложил его в качестве повязки на раны девушки, а поверх перевязал их этим лоскутом. Затем убедился, что кровотечение полностью остановилось. Переодевшись в джинсы и джемпер, он печально покачал головой: купить нож с лезвием длиной в его предплечье и использовать его, чтобы разрезать дешевенькую рубашку, а вовсе не женское ахиллово сухожилие… Глаза девушки были закрыты, ее нагая грудь медленно поднималась и опускалась. но он не мог сказать с уверенностью, что она на самом деле спит. Он вынул из шкафа одеяло и укрыл ее.
Наложив на левую кисть повязку, Кавасима снова завернул и спрятал свои ножи. Пакет получился довольно громоздким, из-за всех бумажных и картонных прокладок и неожиданно тяжелым. Надо спрятать его где-нибудь. Чем дальше, тем лучше. Это в идеале, но сейчас обстоятельства далеко не идеальные. Может быть, в один из мусорных баков перед лифтом, только на другом этаже, разумеется. Потом позвонить в садомазохистский клуб и попросить забрать девушку. Он скорее всего не будет ничего сообщать ни администрации отеля, ни полиции. Однако, поскольку полной уверенности в этом нет, да еще и неизвестно, каких типов они пришлют за этой девушкой, лучше, если в номере не будет оружия. Но убираться прочь из этого отеля Кавасима не хотел. Это потребует дополнительного времени, и сама мысль о том, что все придется начинать сначала, пугала его. Ну, если даже найдут записи, то это же не преступление. Главное, чтобы ножей не обнаружили.
Убедившись, что глаза девушки по-прежнему закрыты, он уложил свертки в полиэтиленовый мешок, запер дверь номера, положил ключ в карман и несколько мгновений постоял в нерешительности. Номер 2902 находился в самом конце коридора на двадцать девятом этаже. Длинный коридор произвел на него причудливое впечатление, и Кавасима не сразу понял, что смущавший его смутно ощутимый шум - на самом деле звук работавшего где-то телевизора. Но одно лишь чувство того, что он вышел из номера, в котором находилась эта девушка, позволило ему сбросить часть напряжения. Вероятно, именно этим объяснялось то обстоятельство, что его палец внезапно адски заболел. Рана была глубокой, и повязка из упаковочной бумаги и обрывка рубашки не очень-то способствовала остановке кровотечения.
Он медленно двигался по коридору, когда прямо перед ним отворилась дверь и оттуда вышла пожилая пара. Старики говорили между собой по-английски и были одеты так, словно только что вернулись с матча по гольфу. Кавасима проходил мимо них, опустив голову, когда женщина взглянула на него, изобразила широкую улыбку и произнесла:
- Извините, сэр!
Он чувствовал, что и она, и он уставились на пакет и на его перевязанную руку, но оказалось, что она интересуется ресторанами. В английском языке Кавасима был не особенно силен, но, кажется, она толковала ему о том, что, как ей и ее мужу рассказали, рестораны в токийских отелях ужасно дорогие. Может ли он порекомендовать какое-нибудь местечко поблизости с итальянской или континентальной кухней? Ее муж возражал ей. что об этом можно спросить у консьержа или на ресепшн в фойе, что незачем беспокоить такими вещами первого встречного, и знаками показывал Кавасиме, мол, пусть идет по своим делам и не обращает на нее внимания, но и у него на лице расплывалась широкая улыбка. Они напомнили Кавасиме одну из пожилых пар, которые можно увидеть в американском кино. Он, извиняясь, покачал головой - дескать, ничем не могу быть полезен - и пошел дальше по коридору к лифту, но наверняка пожилая пара шла тем же маршрутом вслед за ним, тихо разговаривая. "Это нехорошо - сесть в лифт вместе с ними, - думал он. - Если я сойду не на первом этаже, и не на том, где ресторан, это покажется им странным, и они, безусловно, запомнят, какой это был этаж. Если после звонка в садомазохистский клуб возникнут какие-нибудь сложности, есть вероятность, что ножи извлекут и они послужат уликой".
Кавасима остановился, делая вид, что ищет кошелек или будто что-то забыл. Когда пара прошла мимо, он пожелал им приятного вечера и двинулся назад в свой номер. Но не успел он развернуться, как увидел, что дверь номера открывается и Тиаки Санада выбегает в коридор совершенно голая. Кавасима остолбенел, полиэтиленовый пакет чуть не выпал у него из рук. Если он ускорит шаг, пожилая пара услышит его и обернется. А оглянувшись, они увидят кошмарную сцену: голая японка с повязкой на бедре ковыляет по коридору отеля. Посмотрев в их сторону, он убедился, что они ничего не заметили и сейчас свернут за угол - в зал, где находились лифты. Девушка стояла прислонившись к стене, диковато озираясь, словно не понимая, где она и куда ей бежать.
Едва пожилая пара скрылась за углом, Кавасима опрометью бросился по коридору. Он молил Бога, чтобы никакая другая дверь не отворилась, прежде чем он добежит до своего номера.
Увидев бегущего к ней человека, Тиаки вскрикнула, повернулась, чтобы скрыться, но уткнулась в стену, оцарапала колено и осела на задницу. Кавасима поймал ее, когда она пыталась уползти на четвереньках. Он нагнулся, взял ее за руки и потащил в номер. Это оказалось нелегкой задачей - волочить упирающуюся женщину, какой бы хрупкой она ни была, хотя бы несколько метров, захватив ее левой рукой, в которой он к тому же держал и полиэтиленовый пакет, а правой шарил в кармане, ища ключ. Когда девушка сопротивлялась, ручка мешка врезалась в его ладонь, и она снова начинала кровить. Каким-то образом он все же ухитрился вставить ключ в замок. Однако как раз в тот момент, когда он заходил в комнату, таща за собой девушку, он услышал, как открывается другой дверной замок где-то в коридоре. Боль в левой руке не проходила, и сердце колотилось так, словно готово было вырваться из груди.
Видел ли его кто? В любом случае звонить сейчас в садомазохистский клуб нельзя. Девушка лежала на полу и стонала.
- О-о-о-о! Больно!
Несколькими минутами раньше, очнувшись от непродолжительного сна. Тиаки обрела все свои пять чувств, и боль стала невыносимой. Ее бедро было неуклюже перемотано какой-то самодельной повязкой, и когда она встала, река крови потекла к ее ступням. Она испугалась. Опять надо ложиться в больницу. Человек, который всегда увозил ее туда, был здесь мгновение назад, - она еще помнила теплоту его рук, обнимающих ее. Какая-то липкая гадость приклеилась к ее зубам, и язык ощущал что-то вроде резиновой ленты, приставшей к нёбу. Она выплюнула нечто и стала рассматривать. Это был кусок какой-то ткани, а когда она поняла, что это человеческая кожа, то вспомнила, как кусала чью-то ладонь. Тиаки слышала, как он шептал ей на ухо: "Все в порядке, не сердись, бояться нечего". Подумать только, он успокаивал ее, а она вонзала в него зубы… Она заковыляла в ванную, постанывая при каждом шаге, но этого человека не было и там. Тиаки подняла с пола костюм матросского цвета, в котором он был, встряхнула его, и у нее вырвался вопрос: "Где ты?" Она схватила свою сумку, швырнула ее об стену, а потом выбежала в коридор. Уже в коридоре сообразила, что не одета. Дверь медленно захлопнулась за ее спиной, и едва до нее стало доходить, что обратно в номер ей не попасть, как увидела человека, бегущего в ее сторону. Погоди-ка! Это не может быть тот же самый человек: одежда на нем другая. Напуганная этой мыслью, она попыталась улизнуть, но этот человек поймал ее и приволок обратно в номер. Уже здесь она увидела рану на его руке и успокоилась: все-таки это он.
- Послушай! - сказал Кавасима, тяжело дыша. - Можешь ты понять, что я говорю?
Тиаки кивнула, глядя ему в лицо и пытаясь сосредоточиться на своих воспоминаниях. "Конечно, я понимаю, что ты говоришь, - думала она. - Ты хочешь увезти меня в больницу. Да?"
- Прежде всего, не могла бы ты одеться? Он должен покинуть этот отель как можно
быстрее. Кто-нибудь может увидеть их прямо сейчас, а у него все еще при себе ножи. Надо отвезти ее в больницу, вот что. Доставить ее в приемный покой, в отделение скорой помощи, и сделать ноги. А уж садомазохистский клуб жаловаться оснований не имеет. Это он здесь пострадавшая сторона, в конце концов. Разумеется, они будут удовлетворены, если он все как следует объяснит и оплатит шесть часов ее времени.
- Пожалуйста… Пожалуйста, оденься.
Выбросить все, что у него в сумке, и немедленно выписаться из отеля. Ну да, служащий заметит, что с ним женщина, это произведет на него некое впечатление - ну и наплевать! "Должен же я что-то сделать, - говорил он себе. - Поймать такси, довезти до ближайшей больницы - и дать стрекача".
- Мы поедем в больницу. Нехорошо же ехать туда голой, правда?
Тиаки была в восторге. Значит, это действительно он. Тот, кто обнял ее и шептал ей на ухо, тот, благодаря которому она поняла, как рассержена и напугана, и тот самый, кто всегда видит, что ей нужно в больницу. "Это взаправду он, - думала она. - Наконец я встретила этого таинственного человека".
- Хорошо, - сказала она. - Но можно я сперва позвоню в свой офис?
Она подошла к телефону, стоящему на столе, а Кавасима отправился в ванную собрать ее вещи. На полу валялся перочинный ножик. Он поднял его, взяв через клочок ткани, отер кровь с ножниц, закрыл нож и положил в ее сумочку. Дверь он оставил открытой, чтобы слышать, что она говорит по телефону.
- Все в порядке. Но я неважно себя чувствую. Я все закончила, это ничего, если я не приеду в офис? Сейчас, дайте взглянуть… десять с чем-то. значит… четыре часа, да? Не беспокойтесь, если мне будет хуже, я лягу в больницу.
Кавасима слышал, как она повесила трубку, и направился к душу, чтобы смыть остатки крови с ванны и пола. Мокрое полотенце хорошо смывает даже уже засохшую кровь. ""Я неважно себя чувствую, мне придется лечь в больницу". - лучшей истории он сам не смог бы сочинить", - с некоторым облегчением подумал он. Кавасима отнес в спальню сумочку, белье и садомазохистские причиндалы девушки. Она сидела на диване по-прежнему голая, только кольцо в соске.
- Ты не поможешь мне натянуть трусы? - спросила она, задрав ноги. - Я боюсь снова поранить ногу.
Он встал перед ней на колени с трусиками, надетыми на обе руки, натянул ей их до колена, потом велел встать. Она положила ладони ему на плечи и неуверенно поднялась на ноги так, что ее распущенные волосы коснулись его лица. Растянув резинку как можно шире, он попытался поднять трусы до пояса так, чтобы не потревожить повязку, потом расправил просвечивающий материал в паху и на ягодицах Тиаки.
- Можно я не буду надевать чулки? Они все равно заставят меня снять их.
Кавасима кивнул в знак согласия и застыл. Он заметил, что его сумка лежит на столе, а рядом с ней - открытая записная книжка. Кровь в его жилах похолодела. Она, должно быть, прочла записи, решил он, и озноб стал распространяться из его раненой ладони по всему телу. Затем подступила тошнота. Кавасима взглянул на девушку, которая повернулась к нему спиной и сейчас пыталась как-то управиться с остальной одеждой. "У меня больше нет выбора, - думал он; холод и тошнота смешивались с особым, пузырящимся возбуждением. - Я должен убить ее. Если она прочитала записи и останется жива, следующего раза не будет. Она обязательно всем расскажет: "У меня был такой клиент"".
Хорошо, стало быть, что он не выбросил свои ножи.
Ему пришлось идти медленно, чтобы не опережать девушку, которая жалась к нему, вцепившись в его руку. В промежутке между небоскребами дул сильный ветер, и холод безлюдной улицы проникал в каждую пору. На мгновение он даже забыл про боль в пальце.
- Вот холодрыга, - сказала девушка, поднимая воротник пальто, ссутуливаясь и прижимаясь еще плотнее к его руке.
"Какая странная женщина, - подумал он. - Почему у нее вызывает такой трепет мысль о больнице? Ну, по крайней мере, при выписке из отеля она не создала ему никаких лишних хлопот. В лифте Тиаки жалась к его руке, как здесь, но в фойе отпустила и пошла к выходу, даже не обернувшись, будто их ничего друг с другом не связывало. Может быть, профессия стала ее второй натурой, но, естественно, он был крайне рад, что его не увидели выходящим из отеля в ее компании.
Тиаки не хотела выпускать руку мужчины в фойе, но испугалась, что он не захочет пройти через такое скопление народа рядом с ней. "Никто не хочет появляться со мной на людях, - думала она. - Даже мама, когда я рассказала ей, что делал со мной Сама-знаешь-кто, стала ходить на несколько шагов впереди, когда мы шли куда-то вместе. Вот такая я - женщина, рядом с которой людям стыдно ходить".