"Ежевичка", как называл своего наркома "отец народов" вполне мог и сам состряпать все это дело. Правда Алексея смущало просто-таки умопомрачительное количество всяческих тайн и загадок вокруг "кровавого карлика", как называли Ежова в народе. Тот самый секретарь, в ведении которого находилась печатная машинка, на которой могла быть напечатана "фальшивка Шелленберга", застрелился в сентябре тридцать восьмого, катаясь на лодке по Москве-реке. Со второй женой "ежевички" то же дело темное.
По материалам дела выходит так, что Ежов дал одному из подчиненных статуэтку, в которой находились, якобы, таблетки, которые она затем принимала и вскоре наступила ее смерть. Но ведь зачем-то Сталин дал указание установить тщательное наблюдение за его женой, Евгенией Соломоновной Хаютиной-Гладун (Ежовой), а впоследствии в октябре тридцать восьмого года Хаютина была направлена для лечения нервно-психического заболевания в санаторий, где через месяц скончалась.
Женился Ежов на Евгении Соломоновне Файнгенберг - уроженке Гомеля по любви. К тому времени, она уже побывала замужем за журналистом Л. Хаютиным, потом - за А. Гладуном, директором московского издательства "Экономическая жизнь", но и его поменяла на "Колюшеньку" Ежова. Ей - провинциалке - нравилось играть роль хозяйки большого салона, вращаться среди знаменитых писателей и актеров. Тут мелькали В. Катаев, И. Бабель, Г. Александров, Л. Орлова, С. Эйзенштейн и другие.
Измены Ежовой-Хаютиной Бенедиктинского не удивляли. Всем известно пристрастие "железного наркома" к молодым смазливым мальчикам, которых он брал в большом количестве себе в помощники.
На суде помимо основных обвинений, бывшему наркому было предъявлено обвинение по ст. 154-а УК - "мужеложство, совершенное с применением насилия или использованием зависимого положения потерпевшего".
Ежов этого даже на следствии не отрицал.
"В октябре или ноябре 1938 года во время попоек у меня на квартире я…имел интимную связь с женой одного из своих подчиненных. И - с ее мужем, с которым я действительно имел педерастическую связь"
Или, - "Считаю необходимым довести до сведения следственных органов ряд фактов, характеризующих мое морально-бытовое разложение. Речь идет о моем давнем пороке - педерастии".
Вслед за Ежовым были арестованы его родственники и несколько сослуживцев, трое из которых - Иван Дементьев, Владимир Константинов и Яков Боярский - в разное время находились в сексуальных отношениях с бывшим наркомом.
Задолго до этого Ежова пытались лечить. В 1937 году он даже ездил в Германию, официально - для "обмена опытом" с германской полицией, а по неофициальной версии - лечиться у местных психиатров от педерастии, а потом его же обвинили в том, что он был завербован в этой поездке.
Он говорил, что - да, меня обвиняют в шпионаже в пользу Германии - когда я был в командировке в Пруссии, называет город, познакомился с таким-то человеком из министерства сельского хозяйства, ну и другими лицами, которые меня склонили к тому-то, и я им передавал некоторые секретные данные о том-то. То есть он признавал эти действия. Но бог мой, чего только не наговоришь на себя в подвалах Лубянки.
Бенедиктинский закурил.
Правда, вот слова самого Сталина подтверждают "моральный облик" Ежова. "Ежов - мерзавец! Погубил наши лучшие кадры. Разложившийся человек. Звонишь к нему в наркомат - говорят: уехал в ЦК. Звонишь в ЦК - говорят: уехал на работу. Посылаешь к нему на дом - оказывается, лежит на кровати мертвецки пьяный. Много невинных погубил. Мы его за это расстреляли".
Ага, а сам просто агнец божий.
На закрытом заседании XX съезда партии Н.С. Хрущев назвал Ежова "преступником и наркоманом". Наверное, что-то на самом деле было.
В общем "за что боролись на то и напоролись". Кесарю - кесарево, а Ежову - Ежово.
Дело "кровавого карлика", составившее одиннадцать томов, было вынесено на закрытое заседание Военной коллегии под председательством неизменного Ульриха. На суде Ежов заявил, что признания в преступлениях были даны им в результате жесточайших избиений. По поводу обвинения в терроре он резонно говорил: "Если бы я захотел произвести террористический акт над кем-либо из членов правительства, я для этой цели никого бы не вербовал, а, используя технику, совершил бы в любой момент это гнусное дело".
В чем-то он прав.
Алексей захлопнул папку и пошел на кухню. Теперь он может отблагодарить себя порцией-другой коньячку. Не во славу пролетариата, а за здравие перспективного направления расследования. Дело-то, наконец, сдвинулось с мертвой точки.
Московская обл. База ДСО "Волна" 07.09.1938 г
С фотографии на Томсона улыбаясь смотрел веснушчатый паренек с круглыми румяными щеками и зачесанной направо челкой густых светлых волос.
- Владислав Комаров. Тот самый, - Лутц положил перед шефом ориентировку.
- Да, пора подчистить за нашими немецкими смежниками. Кого для этого готовим, - Девид взял с полки папку с личными делами "спортсменов" и, не дожидаясь ответа, ткнул в одно из них. - Предлагаю специалиста по устранению Архара и Орловского в качестве "подсадной утки".
- М-м…
- Не мычи. Знаю твое специфическое отношение к нему, но надо же парню боевого опыта набираться.
- Ян только пожал плечами.
- Они чего там, совсем охренели? Мне что, может еще губы накрасить и чулки бабские натянуть, - Виктор побагровел не столько от злости, сколько от стыда. Он представил, как Лутц ухмыляясь, потирает свои потные ладошки в предвкушении его позора. Когда Орловскому сообщили о его первом задании, он был вне себя от счастья. Все-таки эти ежедневные тренировки кого хошь достанут. А тут настоящее дело! С момента его последнего "припадка", когда подсознание закинуло его в разрушенный Калязин, прошло уже полгода, и жуткие подробности этого кошмара постепенно поблекли и отошли на второй план. Сытая монотонная жизнь на базе оказалась тем самым лекарством, вылечившим его от непонятного ужаса. Но вскоре стрелять, бороться, совершать марш-броски и корпеть над шифрами ему надоело. Хоть какое-то разнообразие вносили занятия по вербовке и редкие выезды в город с учебными заданиями по закладке подрывных устройств и слежке. А теперь…
А теперь перед ним стоит Гоша Яценко и еле сдерживается от того, чтобы не заржать.
Виктор пнул ногой стул.
- Надо будет - оденешь, - сказал его сосед по комнате и все-таки заржал.
- Пошел ты…
- Я бы на твоем месте лучше бы о другом подумал, - неожиданно тихо сказал Гоша.
- О чем?
- Об Архаре.
- Зачем?
- Ходят слухи, что его напарники долго не живут.
- Почему?
- Потому, что много знают.
- ???
- А чего тут сложного? Ты грохнул клиента. Архар тебя и концы в воду.
Орловский задумался. Да нет. Не станут его делать разменной монетой. Зачем тогда столько вкладывать в курсанта разведшколы, чтобы его потом при первом же задании пустить в расход? Но поосторожней все-таки быть стоит.
Бабье лето в этом году так и не наступило. Виктор и Владик неспешно прогуливались по Филевскому парку. Владик, с которым Орловского познакомили через его сестру, так и норовил уцепить его за руку. Виктора бросало то в жар, то в холод. Хорошо, что акция назначена на послезавтра. Еще несколько таких прогулок или вечерних чаепитий в доме у Комаровых и он собственноручно задушит этого педика. Мало того, что он был каким-то сладковато-склизким, так еще и болтливым. Вот находка для шпиона-то. И как их там, в НКВД подбирают-то? Хотя теперь Орловский понял "как". Эх!
А ведь завтра ему еще переть на вечеринку к начальнику Владика. Судя по рассказам его нового "друга" трехдневное похмелье после этого обеспечено. А тут еще Яценко, сволочь, подкалывает.
"Ты, вазелин возьми", - говорит.
Хорошо еще, что Виктор не один туда идет, а с самим Девидом. Правда, не Девид он совсем для тамошней публики, а лучший друг Исаака Бабеля - Иозеф Трухански.
- Пойдем ко мне, - Владик все-таки вцепился в его руку и горячо задышал Виктору в ухо.
- Не могу. У мня в пять отчетно-выборное собрание. Сам знаешь, что будет, если пропущу.
- Ну, тогда в выходные поехали на дачу.
- Слушай, а ты не боишься, что твой шеф о нас узнает?
- Да ему сейчас не до меня. Во-первых, он недавно себе нового помощника взял, Тиийта Рохуса какого-то, а во-вторых, у него с женой какие-то проблемы.
- Ну ладно, давай до выходных, - Орловский развернулся и зашагал к центральному выходу из парка.
- До завтра! - выдохнул ему вслед Владик.
- До завтра, - прошипел сквозь зубы Виктор.
Москва Серебряный бор. 08.09.1938 г
Подняв воротник френча, Орловский засунул руки под мышки.
Да, прогулка по Москве-реке - это не очень удачная мысль. Но что делать. На даче у Комаровых в Переделкино и леса-то настоящего рядом нет, а в тех лесопосадках, что вытянулись вдоль Минского шоссе в это время грибник, на грибнике видит грибника издалека. Так что Серебряный бор с его многочисленными протоками Москвы-реки подходил для их с Архаром дела как нельзя лучше. А жаль. Очень уж холодно на воде. Виктор подышал на посиневшие пальцы правой руки и, оглянувшись на прогуливающегося на берегу напарника, достал из-за пазухи револьвер.
Погруженный в свои мысли и ничего не подозревавший Владик, в это время, наблюдал за водомеркой, лихо скользящей по воде. В эту самую воду и шлепнулась густая темная струйка крови, вышибленная пистолетной пулей из правого виска секретаря Ежова.
Тело Владика начало заваливаться вправо и грозило вот-вот кувырнуться в Москву-реку.
Не порядок. Просто исчезновение объекта в их планы не входило. Отчетность, она везде отчетность. Вдруг они с Архаром сговорились с Владиком и позволили ему бежать? Или, что гораздо хуже, Берия кинул секретаря Ежова в одну из камер в подвалах Лубянки для выяснения некоторых обстоятельств немецкого вояжа "ежевички". А так завтра во всех газетах будет новость не о таинственном исчезновении, а о самоубийстве секретаря Ежова. А в кулуарах запустят слух о неразделенной любви между подчиненным и его шефом. Томсон уж постарается. Тем более все это не так уж и далеко от истины.
Орловский подтянул труп за ремень ближе к центру лодки, посмотрел по сторонам, вынул из кармана проспиртованный батистовый платок и, аккуратно вытерев им пистолет, вложил его в руку Владика. После этого Виктор еще раз посмотрел по сторонам и, вздохнув, осторожно перевалился через борт лодки и погрузился в воду, которая оказалась не такой уж и холодной.
Москва Тверской бульвар д. 23. 09.09.1938 г
Пластинка с веселеньким фокстротом уступила место на патефоне пластинке с ариями Шаляпина, и часть изрядно подвыпивших гостей, развалившись на диванах и креслах, принялась подвывать Федору Михайловичу.
Орловский вышел на балкон и закурил. Терпеть все это не было больше никаких сил. Квартира Ежова, превращенная его женой Евгенией Соломоновной Гладун-Хаютиной в нечто среднее между светским салоном и натуральным притоном, не понравилась ему сразу. Сдвинутые когда-то вместе и, похоже, так никогда и не возвращавшиеся обратно на свои места массивные столы из красного дерева, занимали ближнюю к балконам половину комнаты. Другая половина, приспособленная под танцы по всему периметру, была обставлена дорогой мягкой мебелью, обтянутой темно-синим под цвет портьер бархатом. Скорее всего, это был какой-то дореволюционный мебельный гарнитур, экпроприированный из одного из подмосковных поместий. По всяким секретерам, журнальным столикам и тумбочкам в огромных количествах были расставлены причудливых форм пепельницы. Вот и сейчас большинство из них уже было забито окурками, а висевший в воздухе дым еле-еле вытягивался сквозь приоткрытые двери балконов.
Столы буквально ломились от угощений. Чего здесь только не было. Названия большинства блюд Виктору были незнакомы, и из чего были приготовлены многие из них, так и осталось загадкой. Ел Орловский мало, в основном закусывал солеными грибочками водку, которую рюмку за рюмкой отправлял в рот, не дожидаясь очередного тоста.
После горячего Виктор переместился на один из диванов, где вынужден был выслушать от примостившегося рядом какого-то партийного функционера о том, на каком диване кого и сколько раз тот поимел из присутствующих здесь дам. А когда, наконец, не выдержав, Орловский встал и направился к балкону, одна из засегдатаек салона в буквальном смысле повисла у него на шее и, запустив руку под гимнастерку, попыталась увлечь его в одну из многочисленных комнат. Еле обился.
Холодный осенний ветер, оборвав тянущийся за ним шлейф из запаха духов, смешанного с перегаром, приятно холодил лицо.
- Ну что закис? - Девид Томсон, он же Иозеф Труханьски облокотился о перила рядом с ним.
- Да тошно чего-то и скучно.
- Скучно ему. Ты, мил человек, здесь на работе. Присматривайся, запоминай. Вон видишь, на кресле у рояля развалился толстяк в военной форме? Исаак Бабель. Писатель, так сказать, и по совместительству один из любовников хозяйки.
- Один из?
- Да. Только здесь их трое. Вон с барышней, у которой платье сползло почти до пояса, танцует Михаил Кольцов - известная личность, а в углу сидит нога на ногу знаменитый наш полярник Отто Юльевич Шмидт. Много здесь знаменитостей. Так и тянуться они поближе к власти, как мухи на говно. Вон Маршак, а вон Фадеев. Но они нас мало интересуют. Вот Подвойский с Косаревым - это да. К таким людям и надо подбирать ключик. А еще лучше к партийным женам. Трудно придумать что-то более естественное, чем пребывание жены возле мужа, а если эта жена интеллигентка, ненавидит работу и бездельна, то она будет огромную часть времени проводить с людьми интеллигентными - писателями, поэтами, журналистами, артистами - в том кругу, в котором и нам проще всего появляться, и в тех местах - в магазинах, ресторанах, театрах, богемных квартирах - в которых и нам с тобой неподозрительно быть. Более того, даже если кому-то и станут подозрительны ее встречи с кем-то определенным, она для НКВД сможет дать версию прошлой или настоящей, любовной связи. Какой интеллигент без любви, - Труханьски выпустил колечко дыма, тут же превращенное ветром в ничто, и ткнул окурком в напольную пепельницу, напоминающую греческую амфору.
Все то время, пока его начальник читал сою "выездную лекцию" Орловский настороженно всматривался вглубь залы, отделенной от балкона тюлевой кисеей.
- Не бойся, там ничего не слышно. Вишь, как этот хор имени Пятницкого разоряется.
И действительно. Изнутри доносились совсем уж непотребные звуки, напрочь, заглушающие голос великого русского баритона.
- В принципе ты можешь уже идти. Скоро вся эта братия расползется по комнатам. По двое, по трое…
- А вы?
- А что я? - Девид усмехнулся. - Мне не привыкать. Я во славу Британской империи своей целкости еще в пятнадцатом году лишился… О, гляди! Вот и сам хозяин явился. Сейчас-то все и начнется.
Московская область. Санаторий им. В.В. Воровского. 18.11.1938 г.
Евгения Соломоновна закончила писать и посмотрела на сердитого мужчину, ходившего вдоль стенки взад-вперед.
- Все?
Тот второй, который стоял у окна, взял из ее рук тетрадный листок и, сложив вчетверо, убрал его в нагрудный карман гимнастерки.
- Все, - сердитый убрал в кобуру пистолет, которым несколько минут назад размахивал перед ее носом и кивнул тому, что у окна, - твое слово, Виктор.
Орловский обошел вокруг стола и встал за спиной жены Ежова. Архар кивнул, и Виктор одним движением завел руки Евгении Соломоновны за спинку стула, а вторым, зажал ладонью ей рот.
Впрочем, Гладун-Хаютина и не пыталась ни кричать, ни сопротивляться. Лишь ее расширившиеся от ужаса зрачки уставились на кончик шприца, появившегося в руках у Архара.
Евгения Соломоновна все же дернулась пару раз и через некоторое время обмякла в крепких объятиях Орловского.
Вдвоем с напарником Виктор перенес бездыханное тело на кровать, и пока Архар, рассыпав половину баночки с люминалом на прикроватном столике, убрал оставшиеся таблетки в карман, поднял упавший стул и маленькую голубую босоножку, служившую покойной вместо тапочек.
- Все. Уходим, - Архар вышел на санаторный балкон и, перемахнув через перила, (благо номер Гладун-Хаютиной находился на первом этаже) скрылся в кустах акации. Орловский нагнал его уже у неприметной калитки в углу санаторного парка.
Старенький "Родстер", который они оставили на поляне в километре от санатория, завелся только с третьего раза. За всю дорогу до места пересадки и без того немногословный Архар не проронил ни слова. Только когда они столкнули "Родстер" в овраг и подошли к "Эмке", напарник Виктора не терпящим возражения тоном произнес. - Ты за рулем.
- Опять? - Виктор подошел к багажнику и извлек оттуда сумку с гражданской одежкой, а заодно и свой ТТ.
- Есть возражения? - Архар, стащив сапоги, наклонился и принялся зашнуровывать новенькие кеды.
- Нет. - Орловский выстелил ему в затылок.
Вскоре в овраге запылал старый "Родстер", превратившийся для Архара в одну большую погребальную урну.
На седьмом километре Дмитровского шоссе его встречал сам Ян Лутц.
Вот уж кого хотелось видеть меньше всего!
- Как дела?
- Объект ликвидирован.
- Первый?
- Первый тоже.
- Ну и хорошо. - Каким-то странным голосом сказал Лутц.
Орловский обернулся. На него смотрело черное дуло нагана. Виктор даже удивиться не успел. Просто словно находясь в какой-то прострации, уставился на медленно поворачивающийся "нагановский" барабан.
Московская обл. База ДСО "Волна" 20.11.1938 г
- Обидно, - Томсон кинул в стакан еще один кусок сахара и начал тыкать чайной ложкой как копьем и без того тающий в кипятке белый кубик. - Ведь мы так близко подобрались к Кобе! Теперь все придется начинать заново!
- Издержки нашего ремесла, - Лутц отхлебнул из своего стакана и потянулся за очередным, уже четвертым за этот вечер, пирожком. И куда только умещалось в этом более чем худом невысоком человеке все то, что он день и ночь поглощал. А поесть он любил. Повар ДСО "Волна" Гриша Бобрин давно имел на Яна за это зуб. Только разве против начальства попрешь?
- Хорошо еще, что прошло все без сучка и задоринки. Если Архара и Орловского, царствие им небесное, кто из персонала санатория и запомнил, то по обугленным телам их вряд ли кто опознает.
- Надо было в Истринском обоих притопить.
- А если бы увидел кто? А так, авария и все.
На какое-то время в кабинете начфина воцарилась тишина, нарушаемая только позвякиванием и причмокиванием.
- Что теперь? - Лутц расправился, наконец, с пятым и последним пирожком и уставился на шефа.
- Теперь ляжем на дно. На год, может быть на два. Там, - Девид ткнул указательным пальцем в потолок, - принято решение законсервировать нашу ячейку впредь до того, как ситуация в России станет более-менее определенной.
- Ясно, - поморщился Ян. Ему вовсе не улыбалось проводить вечера за игрой в покер или в затяжных пьянках.
Вообще-то раньше Ян ТАК не пил. То есть, по местным меркам, практически не пил совсем. А теперь…
"С кем поведешься, с тем и наберешься". - всплыло откуда-то.