Дверь открывалась с таким трудом оттого, что ей мешал кухонный стол, лежавший на боку. Я поставила его на ножки, и мы вошли. Два стула разбиты в щепки, на полу месиво осколков, обрывков, съестных припасов. На стенах подтеки повидла, сиропа и томатного соуса. Раковина, где Констанция моет посуду, доверху забита стеклом, точно в ней хладнокровно один за другим били стаканы. Ящики со столовым серебром и кухонной утварью вырваны из гнезд и разбиты о край стола и о стены; серебряные ножи, вилки, ложки, служившие многим поколениям блеквудских хозяев, валяются, погнутые, на полу. Скатерти и салфетки, аккуратно подрубленные блеквудскими женщинами, стираные-перестираные, глаженые-переглаженые, штопаные и заботливо хранимые, выдернуты из ящиков буфета и разбросаны по кухне. Казалось, все богатства, все потаенные сокровища нашего дома найдены, поломаны и осквернены. У моих ног - разбитые тарелки с верхней полки буфета и наша маленькая в розочках сахарница - без ручек. Констанция наклонилась и подняла серебряную ложечку:
- Это из бабушкиного приданого. - Она положила ложечку на стол. Потом вдруг опомнилась: - Консервы! - и шагнула к двери в подпол.
Дверь закрыта: могли просто не заметить или времени не было по лестницам ходить. Констанция пробралась к двери и, приоткрыв, заглянула внутрь. Я представила наши чудесные банки разбитыми - осколки в липком месиве на полу; но Констанция, спустившись на несколько ступенек, сказала:
- Тут, слава Богу, ничего не тронуто.
Констанция прикрыла дверь и прошла к раковине - помыла руки и вытерла их полотенцем, поднятым с пола.
- Во-первых, мы тебя накормим.
Иона остался на крылечке - там уже припекало солнце - и потрясение оглядывал кухню; вот он взглянул на меня - думает, верно, что это мы с Констанцией устроили такой погром. Я заметила уцелевшую чашку, подняла, поставила на стол; надо, пожалуй, поискать, что еще уцелело. Я вспомнила, что одна из маминых дрезденских фигурок упала в траву; интересно, удалось ей спастись? Потом схожу, посмотрю.
День был совершенно не похож на другие дни - все наперекосяк, все не по порядку. Констанция спустилась в подпол и вернулась с банками в обеих руках.
- Овощной суп, - она чуть не пела от радости, - клубничное варенье, куриный бульон и мясо в маринаде.
Она расставила банки на столе и медленным взглядом обвела пол.
- Нашла. - Она подняла в углу кастрюльку. И вдруг, словно ей понадобилось что-то срочно проверить, побежала в кладовку.
- Маркиса, - рассмеялась она. - Они муку в бочонке проглядели. И соль цела, и картошка.
"Зато сахар нашли", - подумала я. Пол под ногами скрипел и хрустел, шевелился, как живой; ну конечно, сахар они искали специально - как иначе повеселишься; они, верно, кидали его друг в друга пригоршнями и орали: "Здешний сахар, сахар с ядом, на, попробуй, отравись!"
- А вот до полок добрались, - сказала Констанция. - И крупы рассыпали, и специи, и банки раскидали.
Я медленно обошла кухню, глядя под ноги. Они, похоже, сгребали все, что под руку попадется, и бросали на пол; повсюду валялись металлические консервные банки с такими вмятинами, точно они брошены с большой высоты; пачки чая, круп, печенья были растерзаны, раздавлены каблуками. Невскрытые баночки со специями грудой лежали в углу; пахнуло вдруг пряным печеньем, и я увидела одно печеньице - растоптанное - на полу.
Констанция показалась из кладовки с буханкой хлеба.
- Гляди-ка, оставили. И яйца есть, и молоко, и масло на леднике.
Дверь в подпол они не заметили - значит, и ледник не нашли. Вот и отлично, хоть яичницу на полу не устроили.
Я обнаружила три целых стула и расставила по местам - вокруг стола. Иона устроился в углу на моей табуретке и наблюдал за нами. Я выпила бульон из чашки без ручки; Констанция вымыла нож и намазала масло на хлеб. Я этого еще не осознала вполне, но время и порядок нарушились навсегда: когда я нашла стулья? когда я ела хлеб с маслом? сперва нашла, а потом ела? сперва ела, а потом нашла? или одновременно? Констанция вдруг вскинулась и, отложив нож, бросилась к закрытой двери в комнату дяди Джулиана, потом, смущенно улыбаясь, вернулась на место:
- Мне показалось - он проснулся. - И снова села.
Дальше кухни мы пока не ходили. Мы еще не знали, что осталось от дома, что ждет нас в прихожей и в столовой. Мы тихонько сидели на кухне, благодарные за три стула, за бульон, за солнечный свет, льющийся с улицы, и не было сил двигаться.
- Что они сделают с дядей Джулианом? - спросила я.
- Устроят похороны, - печально ответила Констанция. - Как остальным, помнишь?
- Я была в приюте.
- А мне позволили пойти на похороны, я помню. И дяде Джулиану они устроят похороны, придут Кларки и Каррингтоны, и маленькая миссис Райт обязательно придет. И будут рассказывать друг другу, как они горюют. И будут искать нас.
Я представила, как они ищут нас, как зыркают по сторонам, - меня передернуло.
- А похоронят его вместе с остальными.
- И я что-нибудь похороню в память о дяде Джулиане, - сказала я.
Констанция умолкла, глядя на свои пальцы - длинные пальцы на столе.
- Нет больше дяди Джулиана, и других нет, - сказала она. - И от дома ничего не осталось, Маркиса, только мы с тобой.
- Еще Иона.
- Еще Иона. И мы теперь затаимся, даже носу не высунем.
- Но сегодня день Хелен Кларк, она к чаю придет.
- Нет, - сказала Констанция. - Сюда она больше не придет. Никогда.
Мы тихонько сидели на кухне, и казалось - успеется, подождем пока смотреть, что сталось с домом, посидим так, вместе. Библиотечные книги по-прежнему на полке - нетронутые, - никто, видно, не рискнул трогать библиотечную собственность, кому охота платить штраф?
Констанция обычно не холила, а летала, но сейчас сидела, не в силах пошевелиться, уронив руки на стол; на разоренную кухню не глядела, сидела точно в полусне, точно не веря, что это - наяву. Мне стало не по себе.
- Надо дом убирать, - напомнила я, но она лишь улыбнулась в ответ.
Наконец ждать ее мне стало невмоготу.
- Пойду посмотрю, - сказала я и направилась в столовую. Констанция глядела, не шевелясь. Я распахнула дверь, и в лицо ударил запах сырости, гари и разорения; по полу разбросаны осколки огромных оконных стекол; серебряный сервиз сметен с серванта и растоптан, раздавлен - чудовищно, до неузнаваемости. Стулья здесь тоже переломаны; я вспомнила, что они крушили ими окна и били об стены. Через столовую я прошла в прихожую. Парадные двери распахнуты настежь, лучи раннего косого солнца узором рассыпались среди битого стекла на полу и на каких-то порванных тряпках; но это не тряпки - я узнала, - это занавески из гостиной, те самые, которыми хвасталась мама, больше четырех метров длиной. Снаружи никого не было; я постояла на пороге, разглядывая площадку перед домом, изуродованную следами шин и бесновавшихся ног; из шлангов натекли грязные лужи. Веранда загажена; в углу груда ломаной мебели, я помню, как старьевщик Харлер собирал ее вчера вечером. Неужели приедет сюда на своем фургоне и заберет все, что подвернется? А может, он просто любит кучи, вот и не устоял - принялся складывать? Я еще помедлила на пороге - вдруг чужие все-таки смотрят, - потом спрыгнула с крыльца, отыскала мамину дрезденскую безделушку - она лежала в траве под кустами - и понесла Констанции.
Констанция все еще тихонько сидела за столом; я поставила перед ней фигурку, она поглядела на нее, а потом взяла в руки и прижала к щеке.
- Это я во всем виновата, - сказала она. - Кругом виновата.
- Я люблю тебя, Констанция.
- И я тебя люблю, Маркиса.
- Так ты испечешь нам с Ионой пирожок? С розовой глазурью и золотыми листьями по ободочку?
Констанция покачала головой, мне даже показалось - не ответит, но она глубоко вздохнула, встала и сказала:
- Для начала я приведу в порядок кухню.
- А с этим что сделаешь? - Я коснулась пальцем дрезденской безделушки.
- Поставлю на место, - сказала она; я пошла за ней в прихожую, а оттуда - в гостиную. В прихожей оказалось чище, чем в комнатах, тут нечего было бить, но под ноги попадались ложки и черепки из кухни. В гостиной нас встретила мама, она благосклонно глядела с портрета, а гостиная - ее гостиная - лежала вокруг в руинах. Белый свадебный орнамент на потолке почернел от сажи и дыма, нам его вовек не отчистить; в гостиной еще страшнее, чем на кухне и в столовой, - а ведь мы ее так холили, и это мамина любимая комната. У кого же из них поднялась рука на арфу? Я сразу вспомнила ее жалобный всхлип. Обивка с узорами роз порвана и перепачкана: они пинали стулья и прыгали по диванам в мокрых, грязных башмаках. Окна здесь тоже разбиты, занавески сдернуты - значит, снаружи мы видны как на ладони. Констанция нерешительно остановилась на пороге, она, похоже, боялась войти в комнату, и я предложила:
- Давай я ставни закрою.
Я вышла на веранду прямо через окно - прежде так наверняка никто не ходил; ставни отцепились очень легко. Они были так же высоки, как окна: изначально предполагалось закрывать их в конце лета, перед отъездом семьи в городской дом; кто-то должен был, встав на лестницу, запереть ставни на зиму; но их не трогали столько лет, что крючки проржавели, стоило чуть дернуть, как они выпали из гнезд. Ставни я захлопнула, но запереть смогла только на нижний шпингалет - до верхнего мне не дотянуться; приду как-нибудь вечером с лестницей, а пока обойдемся нижним. Закрыв ставни на обоих окнах, я прошла по веранде и вернулась в гостиную как положено - через дверь. Констанция стояла в полумраке, лучи солнца сюда уже не проникали. Констанция прошла к камину и поставила дрезденскую фигурку на место, на каминную полку под маминым портретом; на миг огромная сумрачная комната привиделась мне прежней, великолепной, но тут же видение исчезло - навсегда.
Ходили мы с опаской: под ногами хрустело, скрипело, трещало. Сейф лежал на боку возле двери в гостиную, - я засмеялась, даже Констанция улыбнулась: ни вскрыть, ни вытащить сейф из дома ему так и не удалось.
- Вот глупец, - сказала Констанция и дотронулась до сейфа носком туфли.
Мама радовалась, когда восхищались ее гостиной, но теперь туда не заглянуть даже через окна; гостиную больше никто никогда не увидит. Мы с Констанцией закрыли за собой дверь - навсегда. Потом Констанция осталась на пороге, а я снова вышла на веранду и закрыла ставни на высоких окнах столовой; мы заперли парадные двери - всё, мы в безопасности. В прихожей темно, свет пробивается лишь сквозь узкие боковые стекла парадных дверей, нам через эти стекла видно - что снаружи, а оттуда, даже если носом в стекло уткнуться, не видно ничего, потому что в прихожей совсем темно. Почерневшие ступени ведут в черноту, в сгоревшие комнаты, и там, наверху, видно небо - невероятно! Прежде нас защищала крыша, но с неба нам вроде бы ничего не грозит; я решила не думать о молчаливых крылатых существах, которые выберутся из листвы, усядутся на обломившиеся, обугленные стропила и станут заглядывать внутрь. Пожалуй, стоит загородить лестницу - хоть сломанным стулом. Матрац, грязный и насквозь мокрый, валялся на ступенях; как раз здесь они стояли со шлангами, отсюда заливали пожар. Я стояла у лестницы, глядя вверх, и не понимала: куда же делся наш дом - стены, полы, кровати, коробки с вещами на чердаке; сгорели и папины часы, и мамин черепаховый туалетный прибор. Я почувствовала на щеке дуновение - оттуда, с неба, - но пахнуло не свежестью, а дымом и разорением. Наш дом - замок: по углам башенки, а сверху небо…
- Пойдем на кухню, - сказала Констанция. - Сил моих больше нет.
Словно дети, что ищут ракушки у прибоя, или старушки, что ищут монетки в палой листве, мы шаркали по кухонному полу, поддевали ногами мусор в поисках целых и полезных вещей. Мы осмотрели пол вдоль и поперек, и на столе выросла кучка нужных предметов - нам на двоих вполне достаточно. Две чашки с ручками и несколько без ручек, полдюжины тарелок и три миски. Мы собрали все уцелевшие консервные банки и вернули на полку коробочки со специями. Погнутые ложки и вилки мы по возможности распрямили и разложили по ящикам. Жены всех Блеквудов приносили в приданое столовое серебро, фарфор и белье; в доме было бесчисленное множество ножиков для масла, половников и лопаток для пирога; лучшее мамино серебро хранилось в столовой, в серванте, в особой коробке - чтоб не тускнело, но его тоже нашли и раскидали по полу.
Из двух наших чашек с ручками одна была снаружи зеленой, а внутри бледно-желтой. Констанция решила отдать ее мне.
- Не помню, чтоб из нее пили, - сказала она. Наверно, какая-нибудь двоюродная бабка этот сервиз в приданое. Там и тарелки были.
Себе Констанция оставила белую чашку с оранжевыми цветами, среди уцелевших тарелок одна попалась такой же расцветки.
- А вот этот сервиз я помню, - сказала Констанция. - С раннего детства. Тогда это была расхожая посуда - на каждый день. А для гостей ставили белые тарелки с золотым ободком. Потом мама купила новый сервиз, из белых с золотом тарелок стали есть каждый день, ну а эти - с цветочками - отправились на полку в кладовку, к другим разрозненным сервизам. В последние годы я пользовалась маминой ежедневной посудой, только для Хелен Кларк ставила праздничную. Ну а мы с тобой будем пить чай, как благородные дамы, - из чашек с ручками, - заключила она.
Наконец мы собрали с пола все мало-мальски пригодное, и Констанция, взяв щетку, смела в столовую мусор, точно пустую породу.
- С глаз долой, - сказала она, тщательно подмела прихожую, чтобы ходить к парадным дверям, минуя столовую, и мы наглухо закрыли столовую - навсегда. Я подумала о дрезденской фарфоровой фигурке: крошечная и отважная стоит она под маминым портретом в темной гостиной, скоро совсем запылится, а мы не придем и пыль не сотрем. Констанция вымела и рваные тряпки, которые прежде были занавесками в гостиной, но я успела выпросить от них шнур: потянешь - занавески открываются, потянешь - закрываются; Констанция отрезала мне кусок шнура с золотой кисточкой на конце; вещь хорошая - не похоронить ли ее в память о дяде Джулиане?
Потом Констанция дочиста вымыла пол на кухне, и дом наш засиял, как новенький: от парадного входа до задней двери все отдраено и выскоблено. На кухне не хватало стольких предметов - совсем голая, но Констанция расставила на полке наши чашки, тарелки и миски, нашла Ионе плошку для молока; в доме вновь - покой и порядок. Парадные двери на замке, задняя - на засове, мы сидели у стола и пили молоко из чашек с ручками, а Иона - из плошки; в этот миг раздался стук - стучали в парадные двери. Констанция спустилась в подпол, и я, проверив засов на задней двери, последовала за ней. Мы сидели в темноте на лестнице и прислушивались. Далеко-далеко у парадных дверей все стучали и стучали, потом кто-то окликнул:
- Констанция?! Мари Кларисса?!
- Хелен Кларк, - шепнула Констанция.
- Она что - на чай пришла?
- Чая больше не будет. Никогда.
Хелен Кларк, как мы и ожидали, обошла вокруг дома, непрерывно окликая нас. Постучала в заднюю дверь, и мы затаили дыхание, боясь пошевелиться: верхняя половина двери стеклянная и заглянуть внутрь совсем легко, но мы, слава Богу, на ступенях, ведущих в подпол, а открыть дверь ей не удастся.
- Констанция?! Мари Кларисса?! Вы здесь? - Она подергала ручку, точно хотела застать дверь врасплох: вдруг откроется, вдруг невзначай пропустит ее.
- Джим, - сказала она. - Я уверена, что они здесь. На плите что-то варится. Ты должен открыть эту дверь, - потребовала она. - Констанция, выйди, поговори со мной, я хочу на тебя посмотреть. Джим, - обратилась она к мужу, - они там, и они меня слышат, я уверена.
- Немудрено. Тебя, наверно, и в поселке слышат.
- Но вчера они наверняка неправильно поняли людей, и Констанция, конечно, очень расстроилась; я должна объяснить, что никто не хотел их обидеть. Констанция, пожалуйста, послушай меня. Я хочу, чтобы вы с Мари Клариссой на время переехали ко мне, а там уж решим, что с вами делать. Ничего страшного не случилось, все хорошо, скоро все забудется.
- Она дом не опрокинет?! - шепнула я, и Констанция безмолвно покачала головой.
- Джим, ты сможешь выбить дверь?
- Нет, конечно. Оставь их в покое, Хелен, они сами выйдут, когда захотят.
- Но Констанция все принимает слишком близко к сердцу. Я уверена, что она очень напугана.
- Оставь их в покое.
- Их нельзя оставлять одних, хуже и придумать ничего нельзя. Я хочу, чтобы они вышли и поехали со мной, я о них позабочусь.
- Не похоже, чтоб они хотели выйти, - сказал Джим Кларк.
- Констанция?! Констанция?! Я знаю, ты здесь. Выйди, открой дверь.
Я сидела и думала, что стекло на двери надо занавесить или закрыть картонкой: не дело, чтоб Хелен Кларк беспрестанно проверяла, что там у нас кипит на плите. А шторы на окнах надо сколоть булавкой, и когда Хелен Кларк примется снова колотить в двери, мы сможем посиживать за столом, а не прятаться в подпол.
- Пойдем, - позвал Джим Кларк. - Они не отзовутся.
- Но я хочу отвезти их к нам.
- Мы сделали, что могли. Приедем в другой раз; может, тогда им захочется с тобой поговорить.
- Констанция?! Констанция, пожалуйста, ответь мне.
Констанция, вздохнув, забарабанила пальцами по перилам лестницы - раздраженно, но почти бесшумно.
- Скорей бы ушла, - шепнула она мне на ухо. - У меня там суп выкипает.
Кларки пошли вокруг дома к машине. Хелен Кларк звала нас снова и снова, она неутомимо кричала: "Констанция?!" - будто мы скрываемся в лесу, или на дереве, или под листом салата, или вот-вот прыгнем на нее из кустов. Услышав далекое урчанье мотора, мы выбрались из подпола, и Констанция сняла суп с огня, а я прошла к парадным дверям - убедиться, что они уехали и двери заперты надежно. Их машина сворачивала с аллеи на шоссе, но в моих ушах все еще звенел голос Хелен Кларк: "Констанция?! Констанция?!"
- Все-таки она приходила пить чай, - сказала я Констанции, вернувшись на кухню.
- У нас только две чашки с ручками, - сказала Констанция. - Ей тут чай больше не пить.
- Хорошо, что нет дяди Джулиана, а то кому-нибудь досталась бы чашка без ручки. Ты уберешь комнату дяди Джулиана?
- Маркиса, - Констанция повернулась от плиты и взглянула на меня. - Что же нам делать?
- Дом мы убрали. Еда у нас есть. От Хелен Кларк спрятались. А что нам еще делать?
- Где нам спать? Как узнавать время? Что носить? У нас нет одежды…
- А зачем узнавать время?
- Еда в доме есть, но она тоже когда-нибудь кончится, даже консервы.
- А спать мы можем в моем убежище на протоке.