- Констанция, мышьяку в гренках самое место. Странно, что в свое время на это никто не указал. Мышьяк, как ты знаешь, безвкусен - в отличие от гренков с сыром. Куда ты меня везешь?
- В дом. До ужина отдохнешь часочек в комнате, а после ужина я тебе поиграю, если захочешь.
- Дорогая, мне безумно некогда. Необходимо вспомнить тысячи подробностей и все записать, нельзя терять ни минуты. Ни малейшая деталь этого последнего дня не должна быть упущена, иначе книга окажется неполной. Полагаю, день для них выдался приятный, главное, никто не подозревал, что его ждет. Знаешь, Констанция, мне что-то холодно.
- Скоро мы будем в тепле и уюте.
Я неохотно побрела следом - не хотелось покидать сумеречный сад; за мной, привлеченный светом в окнах, шел Иона. Когда мы пришли, Констанция уже закрывала дверь к дяде Джулиану; увидев меня, она улыбнулась.
- Спит почти, - сказала она тихонько.
- Когда я буду старая, как дядя Джулиан, ты будешь обо мне заботиться?
- Если буду жива, - отозвалась она, и я похолодела.
С Ионой на руках я устроилась в уголке и смотрела, как ловко и бесшумно двигается она по ярко освещенной кухне. Скоро она попросит меня накрыть в столовой стол на троих, а после ужина наступит вечер, и мы будем сидеть в теплой кухне, а дом нас надежно охранит, и снаружи никто ничего не увидит - только свет в окнах.
4
В воскресенье утром перемены стали еще на день ближе. Я изо всех сил старалась не вспоминать три волшебных слова, я попросту гнала их от себя, но перемены буквально висели в воздухе - и волшебные слова всплывали сами: мелодия Глостер Пегас; перемены туманом окутывали лестницу, кухню, сад… Все же я не позволяла этим словам завладеть моими мыслями. С утра в воскресенье погода испортилась; наверно, Иона своей беготней все-таки накликал грозу; солнечные лучи пока проникали в дом, но по небу неслись облака, и кусачий ветерок гулял по кухне, пока я завтракала.
- Надень сапоги, если надумаешь гулять, - сказала Констанция.
- А дядя Джулиан вряд ли выйдет - слишком холодно.
- Настоящая весенняя погода, - Констанция с улыбкой оглядела сад.
- Я люблю тебя, Констанция.
- И я тебя люблю, глупышка-Маркиска.
- А дяде Джулиану лучше?
- По-моему, нет. Я отнесла ему поднос - ты еще спала, - и он был очень усталый. Опять ночью таблетку принимал. По-моему, ему становится хуже.
- Ты за него боишься?
- Да. Очень.
- Он умрет?
- Знаешь, что он сказал мне утром? - Констанция облокотилась на раковину и печально взглянула на меня. - Он принял меня за тетю Дороти, взял за руку и сказал: "Ужасно быть старым, лежать тут и думать, что это вот-вот случится". Я даже испугалась.
- Зря ты не пускаешь его со мной на Луну.
- Я напоила его горячим молоком, и он вспомнил, кто я.
Дядя Джулиан, должно быть, очень счастлив - ведь о нем заботятся и Констанция, и тетя Дороти; как увижу что-нибудь тонкое и длинное - вспомню, что надо быть к нему добрее; сегодня будет день тонких и длинных предметов: в моей расческе уже застрял волос, за стул зацепился кусок веревки, а от ступеньки на заднем крыльце отскочила длинная щепка.
- Приготовь ему запеканку, - предложила я.
- Пожалуй, приготовлю. - Она вынула длинный тонкий нож и положила на край раковины. - Или какао. А вечером курицу с клецками.
- Я тебе нужна?
- Нет, Маркиса. Беги, гуляй, только сапоги надень.
Солнце то пряталось за облаком, то выглядывало и светило вовсю. Иона шел за мной следом: он кружил, выскакивал на солнце, пропадал в глубокой тени. Бежала я - бежал и он; стоило остановиться и замереть - он останавливался, глядел на меня и быстро уходил в другую сторону, точно совсем со мной незнаком, а потом садился и ждал, когда я побегу снова. Направлялись мы к длинной поляне, она похожа на океан, хотя океана я никогда не видела; трава клонится от ветра, стремительно летят тени облаков, вдалеке раскачиваются деревья. Иона совсем скрылся в траве - такой высокой, что я касалась травинок руками, не нагибаясь; Иона кружил где-то внизу - стоило ветру утихнуть и траве выпрямиться, как становился виден его причудливый маршрут: смятые стебли пригибались и тут же распрямлялись вновь. Я пересекла поляну наискосок и как раз посередине наткнулась на камень: тут похоронена кукла; куклу я всегда находила - в отличие от других, навеки потерянных сокровищ. Камень никто не трогал, значит, и кукла цела. Под моими ногами - несметные сокровища, травинки ластятся к рукам, вокруг простор, вздымается зеленый океан, и сосны клонятся вдали; за спиной - дом, а там, дальше за деревьями, слева, едва виднеется проволочная ограда - ее поставил папа, чтобы нас никто не тревожил. Я прошла поляну, прошла под четырьмя яблонями - мы называли их фруктовым садом - и направилась по тропинке к протоке. Шкатулка с серебряными монетами, закопанная у протоки, тоже цела и невредима. Возле протоки, в укромном месте, - мое убежище; у меня их несколько, но тут я потрудилась на славу и приходила сюда очень часто. Я выкорчевала несколько невысоких кустиков и разровняла землю; кустарник вокруг сплетается с ветвями деревьев; огромная ветка, что закрывает вход, почти касается земли. Меня никто никогда не ищет, и в потайном убежище нет нужды, но мне нравится лежать тут с Ионой и знать, что никому меня не найти. Я устроила ложе из веток и листьев, Констанция дала одеяло. Кусты и деревья густо нависают сверху, и внутри всегда сухо. Воскресным утром я лежала здесь, а Иона мурлыкал мне на ухо свои сказки. Все кошачьи сказки начинаются одинаково: "Давным-давно жила-была на свете кошка…" Мы с Ионой лежали голова к голове. Ничто не изменится, просто пришла весна, и напрасно я так перепугалась. С каждым днем будет все теплее, дядя Джулиан будет греться на солнышке, а Констанция - смеяться и копаться на грядках; и так будет всегда. Иона все мурлыкал: "И стали жить-поживать…" Листья шелестели над головой… Так будет всегда.
У протоки я нашла змеиное гнездо и убила всех змеенышей - Констанция разрешает мне не любить змей. По дороге домой я наткнулась на знак судьбы - дурной, один из самых худших. Книжка, прибитая к сосне, упала на землю, папина записная книжка, - он записывал, кто сколько денег ему должен и кто с ним по гроб жизни не рассчитается. Видно, гвоздь проржавел, книжка упала и не годится теперь для охраны и защиты. Прежде чем прибить книжку, я тщательно завернула ее в плотную бумагу, но гвоздь проржавел, и она упала на землю. Теперь ее лучше уничтожить, иначе она будет мстить; а к дереву надо прибить что-то другое - мамин шарф или перчатку. На самом деле было слишком поздно, только я об этом еще не знала, - а он уже направлялся к дому. Когда я нашла книжку, он, скорее всего, уже оставил чемодан на почте и спрашивал, где нас искать. А мы-то с Ионой знали только, что сильно проголодались, и бежали домой; на кухню мы влетели вместе с ветром.
- Неужели ты ушла без сапог? - Констанция было нахмурилась, но тут же рассмеялась. - Глупышка-Маркиска.
- У Ионы сапог нет. Сегодня чудесный день.
- Может, сходим завтра за опятами?
- Мы с Ионой голодны сейчас.
Он в это время уже шел по поселку к черному камню, а все глазели, удивленно переглядывались, перешептывались за его спиной.
Это был наш последний лениво-чудесный день, хотя мы - как непременно отметил бы дядя Джулиан - об этом и не подозревали. Мы с Констанцией перекусили, похихикали, знать не зная, что, пока мы счастливо смеемся, он дергает запертую калитку, вглядывается в сумрак тропинки и бродит по окрестным лесам - ненадолго же спасла нас папина ограда. Пошел дождь, мы открыли заднюю дверь и глядели: косо летели капли за порогом, умывали огород; Констанция радовалась дождю, как всякий садовник.
- Тут скоро все зазеленеет, - сказала она.
- Мы всегда будем вместе, правда, Констанция?
- А тебе не хочется отсюда уехать?
- Куда? Где найдешь место лучше? И кому мы там нужны? Мир полон злых людей.
- Так ли? - она сказала это очень серьезно, а потом повернулась ко мне с улыбкой. - Не волнуйся, Маркиса. Ничего плохого не случится.
Наверно, как раз в этот миг он обнаружил ворота и быстро пошел по аллее, спасаясь от дождя; через две минуты я увидела его собственными глазами. Знай я все наперед, провела бы эти минуты с толком: предупредила бы Констанцию, или придумала новое, самое разволшебное и надежное слово, или задвинула бы столом кухонную дверь; а я-то вертела в руках ложечку, поглядывала на Иону, а когда Констанция зябко поежилась, сказала: "Принесу тебе свитер". Так я оказалась в прихожей, а он как раз поднимался по парадной лестнице. Я заметила его из окна и похолодела - даже вздохнуть не могла. Дверь, я знала, заперта, это была первая мысль.
- Констанция, - прошептала я тихонько, не двигаясь с места. - Там чужой. Закрой кухонную дверь, живо.
Я думала, она слышит, потому что с кухни донесся шорох, но оказалось, она просто ушла - позвал дядя Джулиан - и оставила сердце нашего дома беззащитным. Я подбежала к парадным дверям, прижалась к ним: за дверями слышались шаги. И он постучал: сперва тихонько, потом все настойчивей. Я прижималась к двери, и каждый стук ударял прямо в меня - человек этот совсем-совсем рядом. Я уже знала: этот из худших, его лицо мелькнуло в окне, когда я шла через столовую; он из худших, из тех, что рыщут и рыщут вокруг дома, пытаются проникнуть внутрь, заглядывают в окна, шарят по закоулкам и готовы растащить весь дом на сувениры.
Он снова постучал, а потом позвал:
- Констанция?! Констанция?!
Уж имя-то ее им известно. Они знают ее, знают дядю Джулиана, знают, какая у нее была прическа и какого цвета те три платья, которые она надевала в суд; они знают, сколько ей лет, как она говорит, как двигается: в суде они все время заглядывали ей в лицо - не видно ли слез.
- Я хочу поговорить с Констанцией, - говорил он за дверью. Это их обычный прием.
К нам давно никто не заглядывал, но своего ужаса перед этими людьми и отвращения к ним я не забыла. Вначале-то они непрерывно тут крутились, подстерегали Констанцию - просто поглазеть на нее. "Гляди, вон, вон она, та самая - Констанция". Они толкали друг друга в бок и тыкали в окна пальцами. "На убийцу не похожа, правда?" Они подначивали друг друга: "Эй, готовь фотоаппарат, сейчас снова выглянет!"- "Давай цветов тут нарвем", - по-хозяйски распоряжались они. "Давай камешки на память соберем - ребятишкам дома показывать".
- Констанция? - позвал он снова. - Констанция? - Он опять постучал. - Я хочу поговорить с Констанцией. У меня к ней важное дело.
У них всегда находились важные дела, они дергали дверь, кричали под окнами, звонили по телефону, присылали жуткие, жуткие письма. Иногда спрашивали Джулиана Блеквуда, меня не спрашивали никогда. Ведь в роковой день меня отослали спать без ужина, в суд не пустили, никто меня не фотографировал. Они глазели на Констанцию в суде, а я тем временем лежала на приютской койке, уставясь в потолок, лежала и мечтала, чтобы все умерли, а Констанция пришла и забрала меня домой.
- Констанция, ты меня слышишь? - крикнул он. - Послушай меня, прошу!
Интересно, он слышит, как я дышу за дверью? Я-то знала, что он теперь сделает. Отойдет на несколько шагов и, прикрываясь ладонью от дождя, будет вглядываться в окна второго этажа: вдруг мелькнет лицо. Потом обойдет дом по нашей тропинке, найдет боковую дверь - она всегда на запоре - и примется стучать и звать Констанцию там. Некоторые уезжали, потоптавшись у запертых дверей; уезжали те, кто слегка стыдился, что их сюда занесло, те, кто жалел о потерянном времени, - смотреть-то оказалось не на что; поняв, что Констанции им не увидеть, они тут же уезжали, но упрямцы (вот им-то я и желала смерти, чтоб упали замертво прямо на аллее) кружили и кружили вокруг дома, дергали дверь, стучали в окна. "Мы вправе ее видеть! - кричали они. - Ведь она их всех поубивала!" Они подъезжали к самому крыльцу и тщательно запирали машины, даже стекла поднимали, а потом принимались колотить в двери и звать Констанцию. Они устраивали пикники на лужайке и фотографировались перед домом, пускали на огород своих собак и малевали свои имена на стенах и дверях.
- Эй, послушайте, - раздалось снаружи. - Вам придется меня впустить.
Я услышала его шаги по ступеням, значит, отошел и глядит теперь вверх. Все окна на втором этаже заперты. Боковая дверь заперта. В парадные двери вставлены по краям узкие стекла, но выглядывать нельзя - они замечают каждое движение; стоит в столовой качнуться занавеске, они уже бегут к дому с криками: "Вон она! Вон она!" Я прислонилась к двери и представила: вот я открываю, а он лежит на аллее мертвый.
Но сейчас он смотрит на дом, а дом стоит тихий и равнодушный, словно потупившись, - ведь занавески на окнах второго этажа всегда задернуты; от дома он не добьется ответа; мне же пора принести Констанции свитер, а то совсем озябнет. Наверх можно идти не спеша, безбоязненно, но я взлетаю стремглав: он бродит вокруг дома и мне хочется побыстрей оказаться возле Констанции. Я взлетаю по лестнице, хватаю свитер со стула в комнате Констанции, бегу вниз, влетаю в кухню - а он уже сидит на моем стуле возле стола.
- Я же загадала три волшебных слова! - Я замерла, прижав к себе свитер. - Три слова - мелодия Глостер Пегас, - и пока их не скажут вслух, нам ничто не грозит.
- Маркиса, - Констанция, улыбаясь, обернулась ко мне. - Это наш брат, двоюродный брат, Чарльз Блеквуд. Я его сразу узнала - он так похож на папу.
- Ну, Мари, - произнес он и встал. Здесь, в доме, он показался мне еще выше, чем там, на улице, и он все рос и рос оттого, что подходил ко мне все ближе и ближе. - Ну, поцелуй брата Чарльза.
За его спиной - распахнутая настежь дверь, он первый проник в дом с тыла, и впустила его Констанция. Констанция тоже встала; она-то знала, что трогать меня нельзя, она лишь повторяла тихонько: "Маркиса, Маркиса" - и протягивала ко мне руки. Но я - точно в тисках, точно стянута проволокой, дышать невозможно, надо бежать. Я швыряю свитер на пол и выбегаю за дверь - к протоке, к своему убежищу. Там меня нашел Иона, мы лежали рядом, под сенью деревьев; они скрывали нас от дождя, они льнули друг к другу - податливо, но властно, - сплетаясь над головой в непроницаемую густую крону. Я смотрела на листья и слушала журчанье воды. Нет никакого брата, никакого Чарльза Блеквуда, чужака, незваного гостя… А все из-за того, что книжка упала, я ее вовремя не заменила, и порвалась наша охранная сеть. Завтра же подыщу что-нибудь могущественное и прибью к дереву. Я заснула под мурлыканье Ионы, как только сгустились сумерки. Посреди ночи он отправился на охоту и, вернувшись, разбудил меня ненадолго: он прижался ко мне, чтобы согреться. "Ионушка", - пробормотала я, и он успокоенно заурчал. Поутру, когда я проснулась, вдоль протоки блуждали туманы, они касались меня, обволакивали лицо. Я лежала и смеялась, ощущая, как туман ласкает и ерошит ресницы, лежала и глядела вверх, на деревья.
5
Я вошла в кухню, и туман с протоки вполз следом. Констанция готовила поднос с завтраком для дяди Джулиана. Вместо горячего молока она наливала чай - значит, дяде Джулиану лучше; он, видно, уже проснулся и сам попросил чаю. Я подошла к Констанции сзади и обняла ее, она обернулась и обняла меня.
- С добрым утром, Маркиска.
- С добрым утром, Констанция. Дяде Джулиану лучше?
- Лучше, немного лучше. И дождь сменился солнышком. А тебе, моя хорошая, я сделаю на ужин шоколадный мусс.
- Я люблю тебя, Констанция.
- И я люблю тебя. Что ты хочешь на завтрак?
- Оладьи. Маленькие-маленькие и горячие-горячие. И яичницу из двух яиц. Сегодня прилетит мой крылатый конь, и я забираю тебя на Луну; там мы будем есть лепестки роз.
- У некоторых роз лепестки ядовиты.
- Но не на Луне. А верно, что можно сажать листья?
- Не всякие. Только с пушистыми ворсинками. Такие листья ставят в воду, и они пускают корни, потом их высаживают, и получается новое растение. Не какое-нибудь, разумеется, а то, от которого взят лист. Любое не вырастишь.
- А жалко. С добрым утром, Иона. По-моему, ты похож на лист с пушистыми ворсинками.
- Ты глупышка, Маркиска.
- Мне нравятся только такие листья, из которых вырастет совсем другое растение. В пушистых ворсинках с головы до ног.
Констанция засмеялась:
- Я так заслушаюсь, и дядя Джулиан останется без завтрака. - Она взяла поднос и пошла к нему в комнату. - Горячий чай прибыл.
- Констанция, дорогая. Чудесное утро, по-моему. Я прекрасно поработаю.
- И на солнышке погреешься.
Иона умывался на залитом солнцем пороге кухни. Я проголодалась; положу-ка я перышко на лужайку, где проедет на кресле дядя Джулиан, - просто положу, ведь хоронить сокровища тут не разрешается, а как иначе быть доброй к дяде Джулиану? Зато на Луне мы носим перышки в волосах, а на запястьях - браслеты с рубинами. Едим мы на Луне золотыми ложками.
- Констанция, как ты думаешь, не пора ли начать новую главу?
- Что-что, дядя Джулиан?
- Как думаешь, не начать ли мне сегодня сорок четвертую главу?
- Конечно, начни.
- И отдельные предыдущие главы надо подправить. Тут работы на века.
- Тебя причесать?
- Спасибо, попробую сам. В конце концов, мужчина должен о своей голове заботиться сам. Ты не дала мне джема.
- Принести?
- Нет, я уже, оказывается, весь гренок съел. Констанция, я мечтаю о жареной печенке на обед.
- Договорились. Можно забрать поднос?
- Да-да, спасибо. А я пока причешусь.
Констанция вернулась с подносом на кухню.
- Теперь тебя, Маркиса, буду кормить.
- И Иону.
- Твой Иона позавтракал давным-давно.
- Ты для меня посадишь листик?
- Хорошо, только не сегодня.
Она, склонив голову, прислушалась и сказала:
- Он еще спит.
- Кто еще спит? А я увижу, как он растет?
- Спит брат Чарльз, - ответила Констанция, и день вокруг меня рассыпался на части. Вон сидит Иона на пороге, вон Констанция у плиты, но они вдруг поблекли, сделались как тени. Я не могла вздохнуть, накрепко стянутая проволокой, все вокруг стало мертвяще холодным.
- Он же призрак, - сказала я.
Констанция засмеялась - где-то очень, очень далеко.
- Значит, на папиной кровати спит призрак. А вчера вечером призрак весьма плотно поужинал. Когда ты ушла.
- Мне же просто приснилось, что он приходил! Я лежала на земле и заснула, и мне приснилось, будто он пришел, но потом - в этом же сне - я его прогнала. - Я все еще не могла вздохнуть, я вздохну, когда Констанция мне поверит.
- Мы вчера долго разговаривали.
- Пойди посмотри, - сказала я не дыша. - Пойди же - увидишь, его там нет!
- Маркиса, ты глупышка.
Убегать нельзя, надо спасать Констанцию. Я взяла свой стакан и швырнула об пол.
- Теперь он исчезнет, - сказала я.
Констанция подошла к столу и села напротив меня, очень серьезная. Мне хотелось обойти стол и обнять ее, но как обнимешь тень?